Современная американская повесть - Болдуин Джеймс (читать полную версию книги txt) 📗
— Нет, сегодня везет на находки, — возразила Аннамэй. У нее горели щеки. — Видала? — Она подняла вверх крохотное круглое зеркало.
— Это мое, — солгала Мэйзи, сразу вспомнив о Джинелле. — Я положила его сюда, а ты взяла. Отдай.
— Врешь ты, вовсе не твое. Я его вынула из пудреницы, да, Элли? Оно было все в плесени, зеленое, бр-р, а я его отчистила.
— Дай сюда! — Мэйзи рванулась к ее руке. — Ладно, не отдавай. Я все равно не буду играть.
К ним приближалась Эрина. Колыхаясь в волнах зноя, она брела по свалке и забавно дергалась всем телом, такая тощая, что все кости шишками торчат, и болтающаяся рука-обрубок тоже кончается шишечкой. Она подходит ближе, идет прямо к ним. Серый язык высовывается изо рта, слюна течет по подбородку.
— Подайте монетку, — говорит она. — Девочки, маленькие девочки, есть у вас монетки? На мороженое. Ой, как больно. Подайте монетку.
— У меня ничего нет, — неуверенно отвечает Мэйзи и пятится к Элли и Аннамэй, которые безмолвно трясут головами в знак того, что и у них ничего нет; как завороженные, они не в силах отвести глаз от кровоточащих болячек на ногах Эрины и от увечной руки.
— На что это вы уставились? — Эрина свирепо надвигается на них, девочки же продолжают отступать. — Тьфу, — злобно плюется старуха.
Элли протягивает ей недоеденный персик. Пятиться больше некуда, они на самом краешке обрыва.
— Я пойду домой и попрошу монетку, — говорит Аннамэй.
— И я, — говорит Элли.
— Папа в получку покупает всем лам эскимо, — тихим голосом говорит Мэйзи. — Я отдам тебе свое, Эрина.
— Нет, сейчас, — говорит Эрина. — Я огнем горю. Бог смотрит на нас. Это все он, его испепеляющее око.
Она сбросит меня с обрыва, думает Мэйзи. Удирать нужно; быстро, как Аннамэй, как Элли. Но она не может шевельнуться, как в страшном сне. Расходящиеся во все стороны линии бешено вертятся перед глазами.
— Дьявол поджаривает нас сегодня; дьявол как в пекле припекает нас. За грехи наши. — Эрина дышит Мэйзи прямо в лицо; из глаз ее сочится гной, застрял на ресницах; в волосах — колючки, а может быть, вши. «Уходи, Эрина. Сейчас так жарко. Все вокруг колышется, как на волнах, колышешься и ты. Сегодня ночью я была твоим телом, была тобой. Уходи!»
— Может быть, мне мама даст монетку.
— Жжет нутро, — говорит Эрина, плача и пуская слюни. — Подержи меня, тогда не будет болеть. — Она обхватила рукой Мэйзи, и та затряслась как в лихорадке. — Я уродливая, — принялась рыдать Эрина. — Господь создал меня такой. — Присела, скорчилась у ног Мэйзи.
«Мисс Уродка». У Мэйзи ослабли колени, и она села на растрескавшуюся землю, рядом с ней; зной шел и от земли, как и от солнца, тоже рябью, тоже блестел, как стекло.
— Давай я пойду поищу грузовик со льдом, Эрина, и украду для тебя льда?
— Давай помолимся, — предложила Эрина. — Я молюсь, но Господь не облегчает моих мук, а Папаша и Тэммисью меня колотят, стало быть, слишком много я нагрешила и нет мне прощения. Девочка, маленькая девочка, ты грешишь?
— Я большая, — ответила Мэйзи. — Мне скоро девять лет. Я уже почти такая старая, как ты, Эрина, — и принялась копаться в горячей твердой земле, вытаскивать оттуда полусгнившие тряпки.
— Осторожней, там моя птичка, — сказала Эрина. — Там ее косточки. Она умерла, и я зарыла ее тут в ямке и перекрестила, но когда я снова пришла, ее всю объели сверху червяки, и какие-то слизняки по ней ползали, и от нее воняло, и я ее снова зарыла. Теперь вот только косточки. — Она с жадностью глотнула, а слюна все так же текла по ее подбородку. — Когда ты умрешь, твоя душа попадет в рай или в ад, но твое тело провоняет и его съедят черви.
— Это из песни, — сказала Мэйзи. В ней шевелилась какая-то болезненная радость оттого, что она с Эриной, что слушает Эрину. — Червяки приползут, червяки уползут, губы, уши и нос твой сожрут.
— И с муравьишками будь осторожней, — сказала Эрина. — Домиков их не порушь. Им спешить все время надо, и много работать, и тяжести таскать, они друг дружку иногда таскают на себе, я видела.
Эрина выглядела совсем больной; глаза, как у той девочки с цветной картинки, — черные дыры. На щеках ее чернела вовсе не грязь, как сперва подумала Мэйзи, а синяки. Что, если у нее начнется припадок?
— Эрина, — ласково заговорила Мэйзи. — У Джинеллы есть лимонное ситро. Я попрошу, она тебе даст.
— Джинелла! — вскрикнула Эрина. Она поглаживала свою коротенькую увечную руку, и культяпка вдруг дернулась кверху, словно тоже хотела погладить ее. — Как увидит меня, так кричит: вон чучело прется, вонища прется, мисс Канализация из Вшивого городка. — У нее задергалось лицо. — Страдать малым детям, так сказано в Писании.
— Посиди, отдохни тут, Эрина. Я принесу тебе льда, или мороженого, или персик, или лимонной воды.
Джинелла, Кэти и Чар уже ушли со свалки; ни шатра, ни блестящей, звенящей портьеры, ни мешка с маскарадным добром. И Эрина ушла, плыла, покачиваясь, словно на волнах, к виадуку, под которым находился ее Вшивый городок. Мэйзи захотелось кинуться на землю и поползти за Эриной ползком. Распластаться, словно гусеница, на земле, не извиваться, как червяк, не прыгать, как кузнечик. Просто ползти ползком. Главное, чтобы не нужно было идти. Кровь стучала у нее в висках; ей казалось, вся кровь кипит и этот кипяток просачивается в голову, та разбухает, становится огромной, как весь мир. Она старалась идти как можно медленней и все равно упала. Зацепилась оторванной подметкой, споткнулась и упала: «Мама! Я же говорила тебе, не хочу надевать сегодня туфли». Она сбросила их, но земля обжигала, пришлось снова надеть туфли.
Хотелось плакать, но неизвестно отчего. Хотелось слышать голос Эрины, но только чтобы не нужно было на нее смотреть. Ей казалось, она сама и больная и скверная, ей завыть хотелось от злой тоски, ее давило, мутило, крутило. Она глотала, все время глотала, хотя нечего было глотать, горло ссохлось, склеилось, болело. Сегодня ночью ей приснилось, что в руке у нее ковш Большой Медведицы, она черпает им, черпает и пьет ночь с холодными, ледяными звездами. Об этом можно было рассказать Эрине, Эрина не стала бы над ней смеяться. Звезды огненные, а не ледяные, звезды — это солнца, презрительно напомнила она себе. Старик Колдуэл. Привязана к столбу, пламя вьется по ее ногам, подбирается к животу, все хохочут — мисс Уродка. Да, все это было с ней. Мэйзи села на землю и поглядела на свои обожженные ступни. Хорошо бы пойти туда, где растет катальпа, и посидеть в ее тени, или спуститься к реке, куда ушел Уилл и где сама она никогда не бывала; наверное, река такая же холодная, как ночь, которую она пила во сне из божьего ковша.
На углу остановилась машина, и сидевшая в ней дама, видно, очень чувствительная, приложила к носу платок. Мэйзи вытащила из сточной канавы обглоданный початок кукурузы и что есть сил запустила в машину.
В тени, у самой стенки дома, играли Джимми, Джеф и Бен. Джеф держал в руках диковинный струнный инструмент, который изготовили для него братья — ящик от сигар, к нему торчком приделана деревянная дощечка, к верхнему краю ее прикреплены штук двенадцать проволочек и натянуты как струны. Джеф бренчал на этом инструменте и пел диким голосом. Джимми тоже пел и покачивал разрезанную пополам круглую коробочку от овсяных хлопьев; в ней лежала обернутая тряпками палочка, заменяющая куклу. Беи сидел закутанный в одеяло, невзирая на жару, смотрел внимательно, не улыбаясь, и покачивался в такт.
— Рыбья Морда, — вдруг неожиданно для себя сказала Мэйзи с интонациями Джинеллы, — ты чего разинул рот, Рыбья Морда?.. Это моя колыбелька. — Она ринулась к ним, как коршун. — Это моя колыбелька, моя, я сама ее сделала!
— Мы в ней качаем ребеночка, — стал упрашивать Джимми. — Мы качаем здесь ребеночка, бай-бай.
— …играем… в домик, — пояснил Бен, шумно вдыхая перед каждым словом.
— А разрешение ты спросил? Вон куда твой ребеночек полетит, — она с размаху зашвырнула куклу на обрыв, как можно дальше от дома.
