Границы из песка - Фортес Сусана (книги без регистрации TXT) 📗

В конце каждого стиха бормотание становится монотонным, его глухое звучание напоминает звук хрупающих под медным пестиком кофейных зерен. Молчание пустыни окружает их. В нескольких метрах от лагеря раскинулась впадина Ийиль – белая от соли однообразная равнина, угнетающая глаз не хуже ледяного поля. Самое большое углубление совершенно сухое, о присутствии в нем некогда воды свидетельствуют лишь оставленная ею синевато-черная полоса да осадочные породы на берегу, из-за жары скорее напоминающие пепел. К югу вздымаются пять дюн цвета гипса до ста двадцати метров высотой, с небольшими перепадами. На западе у песка появляются какие-то оттенки, и местность уже не кажется столь унылой. Гарсес указывает на высохшие остовы репейника слева от себя.

– Видишь zahra? [45]

– Выглядит совсем мертвым, – говорит лейтенант Арранс, дотрагиваясь до хрупких веточек.

– Но это не так; чтобы убить его, нужна многолетняя засуха. Достаточно нескольких капель, и он опять зазеленеет, пустит новые побеги.

Гарсес вглядывается в окружающий их пейзаж, до странности похожий на арктический.

– Наверное, весь год не было дождя, – наконец говорит он.

Палкой он начинает ковырять в песке ямку, надеясь обнаружить хоть какую-то влагу, но прокопав вглубь без толку примерно сантиметров на девяносто, бросает это занятие.

На небе проступает предрассветная бледность. Бин Кабина дергает за веревки, и брезентовые стены опадают, как парус. Все члены экспедиции чем-то заняты: кто латает палатку, кто чистит винтовки, кто выправляет saf [46], поврежденный вчера вечером, кто грузит на машины провизию, кто осторожно укладывает в ящики инструменты – счетчик Гейгера, различные термометры, два компаса, секстант для измерения координат и барометр-анероид. У Гарсеса задача всегда одна и та же – вести картографический и хронологический дневник путешествия. Сидя у глубокой выемки с тетрадью на коленях, он с помощью топографических значков заносит в нее самое интересное из того, что видит справа и слева, а также маршрут, примерную широту и долготу, неровности местности, высоту которых приблизительно определяет с помощью барометра, час и минуту наблюдения, чтобы потом перенести все это на бумагу в масштабе 1:250 000.

Очевидно, в наиболее полноводный период водоем составлял двести пятьдесят метров в длину и тридцать четыре в ширину, – записывает он в дневнике. – На южной стороне дюн, на загипсованной почве, нашли неглубокий колодец, наполовину засыпанный песком, который может оказаться одним из питающих озеро источников. Вода соленая: сульфат магния, смешанный с кальцием и обычной солью. В центре впадины, рядом с углублением, усеянным соляными кристаллами, нашли еще один маленький источник с менее соленой водой, но никаких признаков пресной воды нет.

Когда моторы набирают обороты и машины трогаются, гребни дюн начинают сиять всеми красками восходящего солнца – пока еще тусклого красного диска. Несколько часов едут по плоской serir [47] с потрескавшейся землей и небольшими рытвинами, едут очень медленно, чтобы не повредить шины. К полудню жара становится такой, что до металлических частей машин невозможно дотронуться. По мере продвижения почва становится более мягкой, и за ними тянется шлейф из сверкающих, словно крупицы золота, пылинок.

К вечеру добираются до селения Такхит: маленькие куполообразные хижины, шалаши из пальмовых листьев, лучи солнца, пронзающие облака, которые, спускаясь на землю, превращаются в козьи стада. Несколько ребятишек выкладывают из верблюжьего навоза какие-то квадратики, напоминающие таблицу. Исмаил и Умбарак идут впереди группы под любопытными взглядами жителей. Немного спустя все члены экспедиции уже сидят в кружок, босые, вместе с местными мужчинами под навесом одной из палаток. Главный среди них, старик с седой бородой, с величайшей осторожностью набивает гашишем маленькую трубку без мундштука, вырезанную из какого-то мягкого камня, разжигает ее при помощи кремня, делает три глубокие затяжки и передает сидящему слева Гарсесу.

– Какие новости вы привезли? – спрашивает старик.

– Хорошие, – отвечает Исмаил.

Любой разговор с любым приезжим всегда начинается именно так – зачин неизменен, как литания.

– Земля дряхлеет и исчезает, как дым. Корма нет, да и чтобы напоить верблюдов, приходится ходить очень далеко.

Исмаил торжественно переводит на испанский слова старейшины, а потом по-арабски говорит, что по пути из Ийиля они не видели ни следов меди или бронзы, ни соли на дюнах, ни вспышек на небе. Это означает, что пастбища нужно искать в другом направлении.

Выслушав его, старик рассказывает о приключившемся четыре месяца назад нападении бандитов на торговый караван.

– Вам повезло, что вы остались живы, – говорит он. – Если бы люди Аль-Мукаллы повстречались с вами в песках, не задумываясь убили бы.

Гарсес думает, как быстро происходящие в Европе перемены отражаются на этом забытом Богом уголке, лишая прежней безопасности. На протяжении веков западный мир почти не интересовался пустыней, а теперь банды, шныряющие по этой огромной, погруженной в молчание территории, вооружены, судя по описаниям, автоматами MG 15 – не хуже немецких солдат. Некоторые кочевники пошли на службу к правительствам, и те используют их, чтобы добиться поддержки местных племен. Кто враг, а кто союзник на этой территории, которая никогда никому не подчинялась и по которой теперь бандиты свободно ездят от селения к селению, взимая незаконную дань и не сомневаясь в гостеприимстве, тем более горячем, чем они сильнее? А менее двух недель назад пастухи с холма видели аэроплан, за которым тянулись маленькие белые облачка.

Старик сопровождает свои слова спокойными, медленными жестами, будто произносит суру «Фатиха» из Книги пророка [48]; он преисполнен достоинства и говорит с приезжими, как равный с равными, ибо только так должны беседовать люди, встречающиеся в пустыне. Гарсес старается запомнить названия племен, с которыми жители поселка состоят в дружбе или, наоборот, враждуют. В пустыне жизнь порой зависит от знания легенд или последних новостей, передающихся из уст в уста. В этих краях, где на сотни километров – один маленький колодец, а любая история живет в памяти долгие годы, слова бывают не менее важны, чем вода. Беседа все течет, а небо тем временем из желто-охряного становится медовым, смягчая суровый пейзаж хотя бы перед самым заходом солнца.

За четыре дня, проведенные в поселке, Гарсес совершенно растворился в окружающей атмосфере: угольно-черные тени между розоватыми складками дюн; хрупкие шесты палаток, колеблемые ветром; чайник, кипящий на сложенном из трех камней очаге; выполненная хной сложная татуировка на руке девушки; ковши, рубашки, перья экзотических птиц, другие разбросанные по ковру предметы – словно добыча, принесенная торговой рекой на протяжении многих жизней; мужчина в сделанном из синей тряпки тюрбане, наполняющий водой бурдюки, сидя на корточках; улыбки детей, радующихся машинам и радиоприемникам; легкий шарф, вздымающийся и опадающий от движений танцовщицы, как океанские волны.

Каждый вечер местные жители просят небо о дожде, сопровождая песни танцами и игрой на дудках, которые используются также для предупреждения об опасности. Именно таким способом до Исмаила дошли новости, переносившиеся проводниками караванов и кочевниками от племени к племени, от Сиди-Ифни до Смары и области Земмур.

Тем временем между членами экспедиции нарастало напряжение, особенно между Гарсесом и лейтенантом Доминго Бельвером. Источником его служили какие-то путаные сообщения, которые радиостанции передавали на длинных волнах. Гарсес выступал за немедленное возвращение в Тетуан, тогда как лейтенант Бельвер считал, что нужно продолжать путь и постараться заключить соглашения с кочевниками.