Дом Кёко - Мисима Юкио (смотреть онлайн бесплатно книга txt, fb2) 📗

С другой стороны, Осаму был слегка разочарован. «Слегка» — потому, что он стеснялся задать себе вопрос о свойстве этого разочарования. Он думал, что встретил женщину своей мечты, а теперь ему чудилось, будто это не так. Просто при размышлениях о мечте пропадают слова.

В самый разгар страсти его собственное существование вдруг становится неопределённым. Тает. Уверенность исчезает. Его поглощает одиночество, возникает ощущение, будто его выставили за дверь действа. Женщина, что недавно так восхваляла его тело и тем помогала ощутить бытие, сейчас, смежив веки, погрузилась на дно собственного опьянения. Она не имеет к его бытию никакого отношения, сколько ни зови, не отвечает, исчезла в глубине.

Осаму считал, что такого не должно быть, но в жизни «такие вещи» происходят постоянно. Сколько бы их ни исправляли, сколько бы внимания им ни уделяли, ни упражнялись, ни улучшали. Для молодого актёра в кино и театре самым неприятным были постельные сцены. Чем видеть такое, лучше умереть.

С точки зрения красоты и достоинств тело Марико было соизмеримо с лицом. Гордо торчащие соски на полной груди, подтянутая талия, ничего вялого или чересчур внушительного, всё в меру, всё изящно. Кожа — мягкая, гладкая, упругая. В общем, безукоризненно.

Поэтому в конце, когда Осаму зажёг свет у изголовья, Марико тоном человека, уверенного, что сделанный им подарок принёс радость и тем полностью удовлетворил дарителя, спросила:

— А ты меня любишь?

Вопрос прозвучал естественно, к месту и ко времени, поэтому расстроил Осаму. «А ты думаешь, люблю?» Он ненадолго мысленно отстранился от Марико. Однако прежде, конечно, дал надлежащий ответ.

Ужасны были признаки безмолвия, возникшие вокруг кровати в вульгарном безликом номере. Позолота обоев, красный цвет ковра, белый песок комнатного сада казались среди ночи слишком яркими. В соседнем номере вдруг зашумела вода в ванной, по ушам ударил душераздирающий стон, с которым сток всасывал горячую воду. Потом всё так же мгновенно стихло. Эта ночь мало отличалась от тех, что Осаму проводил с другими женщинами.

У Осаму был талант лодыря. Способность убивать время. Всё равно, в одиночку или вдвоём, но его заинтересовало, насколько лучше будет вдвоём. С Марико, можно сказать, было безумно возбуждающе и в крайней степени интересно. Отношения с ней продолжались и в новом году. Осаму поражало желание Марико делать ему подарки. Как и предсказывала мать, число его костюмов и пальто за одну зиму увеличилось до пяти. Все вещи были класса люкс, от Джона Купера и братьев Дормюль.[30]

Раз в середине января в жутко холодный день Осаму в полученных первыми пиджаке и пальто встретил на улице Кёко. Окрасившийся от холода в цвет персика кончик носа делал её похожей на школьницу.

— Давно не виделись, — сказала она и, внимательно осмотрев его одежду, добавила: — А ты здорово преуспел, да?

Вульгарная ирония не шла Кёко. Осаму это было всё равно. В маленьком переполненном ресторанчике они выпили чаю.

— Моя мать в Синдзюку открыла кафе.

— И как идут дела?

— Да только начали, но посетители вроде есть. Мамаша в первый раз угадала с делом.

Осаму это позабавило, и он рассмеялся. Поговорили о Сэйитиро. В современном новом доме тот, по всему видно, в американском стиле ведёт типичную жизнь молодожёна. Этого привередника, наверное, и посуду заставляют мыть.

Кёко в конце прошлой недели была вместе с компанией игроков в гольф в отеле «Кавана» и провела время за покером. Господин О., владелец отеля, всегда был очень любезен с Кёко. Она скучала и одна спустилась в вестибюль, он изобразил рукой удар клюшкой по мячу и спросил: «Сегодня этим развлекаетесь?» А когда она села в кожаное кресло, предупредил: «Ваша спина остынет».

Кёко до колик в животе позабавила в этом довоенного образца джентльмене типично женская манера речи, хотя когда-то такое не казалось странным. Осаму слушал этот рассказ, но смысл заблуждений, вызванных временем, до него не доходил. Когда он рос, многих слов вроде «галантерея» вообще в языке не было.

Они отправились в кино на «Египтянина».[31] Фильм был безумно скучным, поэтому, блуждая глазами по громадному экрану, каждый размышлял о своём. Осаму о «ничего не значащих» отношениях с красивой женщиной, у которой уйма свободного времени. Кёко тоже о «ничего не значащих» отношениях с этим молодым красавцем.

В слове «дружба» есть что-то лицемерное. Их же вполне устраивало отсутствие взаимного сексуального интереса. Они были слишком похожи — жаждали такого интереса от тех, с кем общались. В их отношениях было место наслаждению перемирием и отдыхом. К тому же Кёко нравилось наблюдать чужие чувства, а Осаму по чувствам изголодался.

Когда фильм закончился, Кёко и Осаму ещё некоторое время под руку гуляли по холодным ночным улицам. «Какое это счастье — не быть влюблёнными. Просто жить в тепле семьи и дома, — думал Осаму. — Для неё мне не нужно что-то улучшать в себе, например попробовать сделать типично испанское лицо». От избытка счастья он предложил:

— Слушай, доживём до восьмидесяти и тогда поженимся.

Чуть онемевшее от холода лицо Кёко неожиданно просияло от счастья.

— Доживём до восьмидесяти… Слушай, если я доживу до восьмидесяти, непременно выйду за тебя замуж.

Зима стояла бесснежная, пока они гуляли, небо вроде предвещало, но снег так и не пошёл. Кёко затащила Осаму на ужин. Ведь он без всяких подробностей сообщил ей, что встречается с женщиной по фамилии Хомма.

Когда они вошли в хорошо протопленный ресторан, у Кёко вдруг покраснели и зачесались уши. Признак обморожения и того, что в ней опять проснулся живой интерес к чужим чувствам.

Прежде чем принесли закуски, Кёко потребовала от Осаму начать рассказ.

— И как всё произошло? Где вы впервые встретились?

— В гримёрной, — ответил Осаму.

Конечно, ему нравилось говорить о себе. Но он боялся, что пробудившиеся воспоминания увеличат неопределённость и привнесут больше неясности в его существование. Нечто похожее можно увидеть, когда разные цвета ткани, окрашенной дешёвыми красками, при стирке вдруг линяют, смешиваются и мутят воду. У большинства каждое новое пробуждение памяти, должно быть, уточняет впечатления, расширяет приобретённый опыт, но у Осаму всё происходило иначе. Ту часть памяти, которая отвечала за уточнение и углубление, он не осознавал. Может, она где-то наполнялась незаметно, как яма с навозом? Может быть, когда-нибудь зловоние навоза будет клубиться рядом с ним.

Осаму почти испугало довольное лицо Кёко, когда она выслушала его рассказ. Самое загадочное из выражений женского лица в его представлении.

Однако это не было неразрешимой, как считал Осаму, загадкой. Слушая подробности, Кёко с лёгкостью приобщалась к памяти собеседника, чтобы в конце концов овладеть ею, даже присвоить. Таким образом Кёко перекраивала чужую память в нечто более свежее, чем опыт, но без сопровождающих опыт потерь и дурного послевкусия. И она прекрасно разбиралась в том, как сделать этот воображаемый опыт питательной средой для собственной жизни.

Кёко, вся превратившись в слух, внимала рассказу. Даже ощутила любовь к этому молодому красавцу с наигранными чувствами, который обычно не вызывал у неё интереса. И только тут искусственный цветок ожил. Кёко готова была лечь с Осаму в постель.

В результате она поняла: её существование, не имея ничего общего с такими грубыми понятиями, как «жить», «человеческая жизнь», «опыт», вовсе не указывает на отсутствие мужества. Благодаря этому Кёко избегала продиктованных воспитанием «правил»: не возвращаться к прошлому, наслаждаться чем-то единожды, действовать в данный момент в конкретном месте. В общем, избегала закона, гласящего, что жизнь даётся один раз. Воспоминания, заимствованные у других, сохраняли картины более великолепные, чем испытанный ею самой опыт, страсти были чувственнее. Суть таких вечеров состояла в том, что она проваливалась в сон, полностью удовлетворённая.