Боксер - Беккер Юрек (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗

— Хотя месяц еще не кончился, нам надо сверить счета. Я отказываюсь.

— Это что еще значит?

— Что я ухожу.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Но почему? Вы чем-то недовольны? У вас есть жалобы?

— Нет, это личные причины.

У Тенненбаума, по словам Арона, сделался совершенно несчастный вид, он растерянно пожал плечами, и на лице у него появилось задумчивое выражение. Он спросил:

— Это окончательно?

— Окончательно.

— Значит ли это, что вы отвергаете мое предложение?

— Сами видите.

Тенненбаум вдруг вспомнил, кто он, собственно, такой. Он сел, выпрямясь, бросил взгляд на бумаги и сказал:

— Ну что ж, проверим.

Они прошли параграф за параграфом так основательно, по воспоминаниям Арона, как ни разу прежде. Когда проверка закончилась и никаких ошибок не было обнаружено, Тенненбаум сказал:

— Ну вот и все, благодарю вас.

Он встал, проводил Арона до дверей, а в коридоре спросил:

— Да, кстати, вы имеете хоть малейшее представление о том, где ваш друг Кеник?

— А что?

— Видите ли, он попросил меня заплатить ему за месяц вперед. А теперь я слышу, что его уже несколько дней никто не видел. Скажите ему, пожалуйста, что мне не нравится такое поведение и что он должен зайти ко мне и вернуть свой долг.

А ведь Тенненбаум, говорит Арон, ни разу не видел его рядом с Кеником, не иначе у него было не два глаза, а больше. И Арон сказал:

— Хорошо, когда я его увижу, я ему все передам.

Примерно через месяц после того, как Ирма перебралась к ним, это наконец свершилось, и комнаты были распределены по-новому. Одну получил Марк, другую — взрослые. Ирма предложила вызвать каменщика, чтобы отрезать от длинного коридора детскую, но Арон считал, что пока слишком рано засовывать Марка в комнату без окон, а из куска коридора только такая и получится.

Разумеется, полагает Арон, я едва ли смогу как-то использовать эту информацию, однако он не хочет утаивать ее от меня: дни, прошедшие до того, как они с Ирмой решили жить одной постелью, были в эротическом смысле самыми волнующими за всю его жизнь, хочешь не хочешь — четыре долгие недели. Отношения с Ирмой в тот период составляли для него великую проблему.

Поскольку Ирме предстояло стать воспитательницей Марка, домоправительницей и возлюбленной Арона в одном лице, с другой же стороны, вслух можно было говорить лишь о первых двух функциях, то с каждым часом становилось все трудней и трудней завести речь о замалчиваемой третьей. Вскоре Арону начало казаться, будто две оговоренные функции не имеют значения, а самым важным является так и не упомянутая третья, которая, собственно, и есть главная, но он боялся произвести назойливое впечатление. Ирма вполне могла подумать, будто он заманил ее к себе в дом под ложным предлогом и лишь теперь открывает свои истинные намерения. (Подобный ход мыслей явно противоречил тому, что Арон говорил раньше. Тогда Арон утверждал, будто Ирма, относясь к Марку в детском доме особенно заботливо, делала это не ради самого Марка, а ради его отца. На мой вопрос, какие у него есть доказательства, Арон рекомендовал мне подождать дальнейшего развития событий. И вот они, эти события произошли.)

Ну, например, ощущение, когда утром они сидели за завтраком друг против друга или за ужином и все время говорили о посторонних предметах и обсуждали события текущей жизни. Или совместные посиделки после ужина, когда сидят без причины, просто потому, что квартира у них общая. О проживании Ирмы с первого же дня доложили в полиции. Сидение вдвоем, молчание вдвоем, когда разговор о всяких пустяках окончательно иссякал, поиски занятия, чтобы хоть как-то оправдать пребывание в комнате. Ирма, та, по крайней мере, могла пришивать пуговицы. Взгляды, брошенные украдкой, смущение в ответ, приветливая улыбка. Или когда Ирма играет с Марком и Марк заставляет ее изображать лошадь и скачет на ней через всю комнату, так что соседи с нижнего этажа стучат в потолок, это уже само по себе волновало. Или шорохи, говорит Арон, шорохи, доносившиеся поздним вечером из соседней комнаты. Он лежал подле заснувшего Марка, не смыкая глаз, а в соседней комнате так же не могла уснуть Ирма. Чем-то она занималась каждый вечер, и он не знал чем, но какие-то звуки, по словам Арона, до него доносились. Иногда они встречались у дверей в ванную комнату, и тут неизбежно получалось, что туалет Ирмы делал ее еще более желанной в глазах Арона. Он даже признается мне, что порой, когда Ирма направлялась в ванную в ночной рубашке или в пижаме, поскольку купального халата у нее не было, нарочно сталкивался с ней в коридоре.

Спустя месяц ситуация разъяснилась. Арон взял на себя инициативу не потому, что со временем набрался храбрости, а потому, что его что-то вынудило. Но что именно его вынудило? Срок, в один месяц, установленный им, не был случаен. Как минимум через месяц, хотя никакого предварительного уговора по этому поводу между ними не было, Ирма имела право потребовать заработную плату. И этого момента он боялся. Он ведь не мог лишить ее жалованья, в лучшем случае он мог сделать вид, будто до сих пор об этом не думал, а если б она сама напомнила ему про деньги, это было бы более чем постыдно. С другой стороны, он полагал, что выплата жалованья стала бы событием, которое еще сильней отдалит их друг от друга. И нельзя было допустить, чтобы это стало дополнительным препятствием.

Однажды поздним вечером, тихо, чтобы не разбудить Марка, он постучал в ее дверь. Сказал, что ему непременно надо поговорить с ней, и сел за стол. Ирма была уже в постели. Отложив книгу, которую читала, она внимательно и серьезно поглядела на него, словно сознавая значимость момента, однако развитие действия всецело зависело только от него. И ему пришлось с молниеносной быстротой выбирать между двумя вариантами: то ли говорить, то ли действовать. Тут он заметил, что с действием ничего не получится; чтобы действовать, не следовало садиться. Сперва сесть за стол, потом встать и поцеловать ее — такую неловкость он допустить не мог, а главное, он вовсе не был уверен, что Ирма прямо вот так, безо всякого, позволит себя поцеловать.

Ирма ему не помогала. Она лежала тихо, серьезная и внимательная, и тогда он был вынужден спросить, зачем они так усложняют себе жизнь. Она и на это ничего не сказала, лишь слегка пожала плечами, а это могло означать что угодно. Арон хотел наконец-то спихнуть эту проблему, он сказал, что с их первой же встречи она очень ему понравилась; собственно, и раньше, наслушавшись рассказов Марка, он испытывал к ней большой интерес, но вообще-то он человек из плоти и крови, а не из дерева, а кроме того, они уже целый месяц живут под одной крышей. Пусть она, ради Бога, не поймет его превратно, и, если она воспринимает все это не так, как он, вполне возможно, хотя и очень печально для него, сохранить прежний порядок вещей. Что до него, то он испытывает все крепнущее желание сделать их теперешние отношения более сердечными и близкими. Арон произнес это, не глядя на Ирму; по его словам, у него все время был готов сорваться с губ вопрос: «Я понятно выразился?» Ну конечно же этот вопрос не был задан, он просто позавидовал Ирме — ведь она сохраняла свободу действий.

Она встала и тихо заперла обе двери, сперва ту, что вела в смежную комнату, затем ту, что в переднюю, после чего вернулась к своей кровати, но на полпути остановилась и повернулась к Арону. Впрочем, ее лицо оставалось все таким же серьезным. Тем не менее можно было считать, что ее согласие как бы произнесено вслух, она стояла, опустив руки, так обычно стоят женщины в фильмах, готовые к любому посягательству. На этом, по сути, и кончилось заслуживающее упоминания счастье с Ирмой. Позднее была только удовлетворенность, словно человек пресытился сверх всякой меры. В сексуальных делах она была лишена выдумки, хотя, утверждает Арон, это не надо понимать как упрек, ведь он и сам лишен этой выдумки в еще большей степени, а поминает сейчас это обстоятельство, чтобы объяснить, почему вслед за страстными мечтами с такой пугающей быстротой последовало отрезвление.