Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - Блашкович Ласло (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
Понимаете, в новом имени не должно быть пола. Никаких Молотков Маркиза де Сада, Гульфиков, титулованных нимфеток. Это искажает обыденность, откуда все исходит.
Были симпатичные сюжеты, упомяну гейшу, которая губами укрощала гриб над Нагасаки, — если это было можно. Но оргия на Диком Западе вполне вписывалась. Пропустим введение и окажемся лицом к лицу с голым ковбоем в сапогах. Точнее, мы наверху, облака — внизу. (О, если бы я был он!)
Верховая езда, вне всякого сомнения, главная картинка всех порномифов. Ржание Содома. Пятый всадник сахарной, сладострастной смерти. Окончательный закат сердца во время имитированного оргазма. Некоторыми из этих крылатых выражений мы можем воспользоваться, это вы понимаете. А сейчас, кого вы хотите засунуть в кадр — Гари Купера и состарившуюся Грейс Келли, кобыл, кусающих друг друга за шеи, Старину Шаттерхенда и Виннету, или их всех вместе, в лаокооновой группе болезненного удовлетворения, — это уже дело вашей техники и тех, для кого вы поете. Неважно, что это прозвучит иронично, но у нас нет пощечины общественному вкусу, нет тех, кто хватается за эти вещи (ах, не спрашивайте, какие именно, а двигайте и займитесь своими делами!) с криком: революция, только адская, тюремная дисциплина, связанный стих без экстрасистол.
И не нужна идентификация, потому что я всегда найду в толпе и себя, и вас, многие не включаются в электрический хоровод потерянных дрожащих тел, я бы лучше подождал спасителя, desperado, который принесет меч и весы и спасет нас, наконец, из этой мерзкой дыры.
Я, напротив, люблю и сам потоптаться под тихие звуки Третьей (Героической) симфонии Бетховена с допотопной пластинки, которая перескакивает и запинается. Вчера вечером, прежде чем лечь с вами, я хорошо побрызгал подмышки черным дезодорантом «унисекс», который нашел в зеркальном шкафчике вашей ванной (запах сильный, одурманивающий, почти неодолимый), и вот, все утро принюхиваюсь, оборачиваясь в поисках другого, незнакомого тела, за кем-то, кто только что прошел мимо меня (смотри, еще колышется штора), внезапно исчезнув, но нет, это была не душа, задержавшаяся из-за прерванного спиритического сеанса, но именно тело, кости и плоть, которые можно надушить и укусить. И я смотрел на себя с любопытством, не так, как утром, когда проснешься, превратившись в мертвеца, а, будто осторожно спрашивая, действительно ли закончился ночной сон. Я наклонился над вашим лицом, позволяя вдохнуть себя, толстого ангела. Вас не обманет смешавшийся запах? Как долго я еще буду оставаться кем-то другим? Сумею ли я вернуться?
Две склоненные сосредоточенные головки, одна со светлыми кудряшками, другая с черной, под Клеопатру, стрижкой, с закрытыми глазами, подтверждающими безымянность (хотя, если поднапрячься, я смог бы узнать в них Оксану и Валю, нетронутых стриптизерш из «Формы», русских красавиц без национальности), полусидя или полулежа на еще не изуродованных животиках, лица их почти соприкасаются, они ощущают дыхание друг друга, начало души, по очереди сосут и облизывают мой блистательный член. Он передается из уст в уста как слух, как что-то эфирное, описательное, нематериальное, хотя в этот момент мы только его и чувствуем, да еще девичьи губы, щекочущие гладкую головку, набухающую от моей крови. Я лежу навзничь. И поля моей шляпы отбрасывают длинную тень, почти до голенищ сапог из непробиваемой кожи. На моем бедре сверкает шрам от ожога, от раскаленного железа, которым клеймят неуничтожимую, безумную скотину. Я вытаскиваю из своего обкусанного соска иглу шерифской звезды и небрежно бросаю ее в пыль. Вдалеке слышен свист железного коня, мчащегося в пропасть. Закрываю глаза. Ваше лицо все ближе. Я знаю это.
Но хоть убейте, не могу вспомнить ваше имя. И это так беспокоит меня, что я не могу сосредоточиться, и ваше лицо само по себе тает, исчезает.
И вот тогда я подошел к сводничеству более систематично. Здесь места хватало для всех. Чаще всего я брал живых современников и вставлял их в наши порнографические вестерны, оставляя только отверстия, в которые душевная стриптизерша могла просунуть грудку, чтобы сладко-кровавое молоко могло брызнуть в мрачное лицо жертвы.
Я старался, чтобы во всем этом не было дешевых галлюцинаций. Остальное легко считывалось. Достаточно было перевести чье-нибудь имя, и ленивые путались в следах.
Скажем, некий десперадо Ладислав Деспот застрелил провоцировавшего его мексиканского бандита Сашу Кубурина… Бессмысленно, хотя и точно.
А как же еще назвать эту сволочь с объявления о розыске, который появляется из облака, неуничтожимого, как татуировка, и расстреливает протроцкистски настроенного мексиканца? (Легче, чем Быстрого Гонсалеса. Нежнее, чем Старина Шаттерхенд, разделавшийся с Виннету).
Я бы с удовольствием превратил своих тюремных собратьев в индейцев, и чтобы среди них не было только двух имен: Раненого Оленя Который Не Может Найти Свою Душу и Раненого Оленя Который Не Может Найти Свое Имя. И баста. Я — Одинокий Ковбой, вдали от дома своего.
И вот так я, гляди-ка, проторчал на своей ветке, ненасытный. Шпионил за воинами света. Симулировал жизнь. Верил в старые словари.
И тогда сам состряпал порнографический рассказ.
Предыдущие попытки, как я и говорил, завершались на этапе замысла, в процессе петтинга, из-за нервозной эякуляции, избыточной зрелости. Слишком лирично, — оценивали хозяева, — крайне не фигуративно, с таким количеством удушающих картинок. Плюнь ты на поэзию, — уговаривали меня. Не стремись оригинальничать любой ценой. Любая оригинальность в сексе — извращение. И ее следует скармливать ложечкой. Только пресыщенным гурманам. Не поднимайся выше группового секса, разнузданной компании любителей.
Так они мне говорили. Не строго, по-редакторски, а как бы по-отечески. Скорее как доброжелательный прохожий, который неприметными знаками указывает вам, как пройти в публичный дом. Стоял я, скажем, прислонившись к одинокому красному фонарю. Молчал и думал, что все слышат, как урчит у меня в животе, а мою печаль из-за провала в литературе можно ощутить на расстоянии двух метров, и отступал к грязному окну. Мне благожелательно кивали, ожидая, что я выйду сам. С тем кисло-сочувствующим выражением лица у врача, который сообщает пациенту плохую новость. Безнадежный случай, собрал свои пожитки, принесенные на осмотр, и удалился в редакторскую одиночку. Нет, это был не я.
А дела шли все хуже и хуже. Санкции и чума истребляли народ. Орды нищих совершали паломничества по разным избирательным участкам и по-свински рылись в «слепых» урнах для голосования, словно вылизывая мусорные контейнеры. Демократия нас добила, пресловутый железный занавес обрушился нам на головы. Но и это было слабым утешением, русские тоже жили как крысы…
Почему вы считаете, что я смеюсь от отчаяния? Почему вы говорите, что в моем мире больше нет «Формы», и что его удерживают только тюремные решетки, чтобы он окончательно не развалился? Почему я не посмел бы так разговаривать с вами, если бы вы не спали?
Каждый крутится, как может. И когда мой главный редактор открыл магазинчик с моющими средствами и другими гигиеническими штучками, а его заместитель отправился в принудительный отпуск, после того, как — сильно испугавшись однажды — машинально перекрестился ладонью, а после кратковременной депрессии и нескольких крепких запоев, вместе с еще одним издателем вошел в отличный бизнес с кое-какими «добавками», я получил шанс.
И поскольку надо мной не было заинтересованных придир, я собрался, засунул своих первых котят на дно ящика глубиной с Байкал и на одном дыхании сочинил чисто реалистическое порно, эдакое исконное, без риторической сбруи, пластмассовых метафор и искусственных членов, где прямым текстом, головой и депилированным подбородком была названа наша профсоюзная лидерша, шеф продаж — сатиром, а секретарша редакции вышла современной Мессалиной, пожирательницей мескалина и умопомрачительных пенисов.
