Оракул петербургский. Книга 1 - Федоров Алексей Григорьевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
– Кончай пороть чушь, барышня! Здесь нет чудаков на букву "м" – здесь проводят свободное время универсалы-генетики и по совместительству поклонники Бахуса – бога, совершенно не причастного к политике. Нам нет никакого дела до семитских или антисемитских заморочек. Нас интересуют простые человеческие отношения между нормальными людьми, а не нациями. Геополитикой и идеологией занимаются в других учреждениях, в других подвалах. Придется ограничить тебя в выпивке – ты уже плохо держишь дозу.
Муза было попыталась откликнуться на замечание патрона. Ей очень хотелось продолжить беседу. Но "хавальник" (так иногда выражался метр) ей был заткнут Чистяковым резко и категорически:
– Shut up, femina! Когда мужчины ведут высокую беседу, то воспитанная женщина должна молчать, слушать и преданно есть глазами своего покровителя.
Конечно, он понимал, что Муза перебрала, да и разволновалась из-за воспоминаний об умершем мальчонке. Потому при видимой грозности в слова отповеди он вкладывал больше сарказма, чем злости. Но с Музой никогда нельзя недоигрывать, – она воспринимала это как поддержку атаки, – лучше пережимать, причем, основательно. Бурный еврейский темперамент не подчиняется уговорам – он требует отеческого диктата.
Глущенков обалдело поводил глазами с Музы на Чистякова и обратно. Тон собеседниками был взят явно выше, чем требовала того воспитательная задача. Он не знал чью сторону стоит принять, к чьему воплю присоединить свой робкий голос. Голос крови стучал в виски и требовал вступиться за смелую женщину. Но в той компании были свои правила отношений, которые не стоило нарушать новоиспеченному адепту.
Сергеев давно привык к женским выбрыкам Музочки, великолепно понимал лечебное свойство мишиных отповедей. Ему захотелось протянуть руку помощи Глущенкову:
– Вадим Генрихович, позвольте рассказать вам легкий анекдотец. Дело было так: в выгребную яму на даче в Переделкино, в гостях у маститого писателя или композитора (не помню точно), свалились одновременно два начинающих творца – Мойша и Абрам. Положение, как вы понимаете, аховое: во-первых, трудно выбраться; во-вторых, какой конфуз – необходимо появиться в избранном обществе, благоухая перезрелым говном. Абрам основательно призадумался, оцепенев. Мойша метался, дергался, повизгивал. Надо сказать, что яма была переполнена и уровень дерьма подходил под самое горло – еще немного и можно утонуть. Когда в очередной раз Мойша безуспешно попытался запрыгнуть на край ямы, Абрам молвил: "Не гони волну, Мойша! Захлебнемся". Идея ясна, Вадик? Юпитер сердится – значит он живет. Оставьте надежды постигнуть глубоко личное, потаенное, интимное.
Олег Верещагин, видимо, тоже уловив метущийся взгляд Глущенкова, в свою очередь и на собственный лад решил оказать моральную поддержку, остановить возможное незапланированное действо:
– Вадим Генрихович, не могли бы вы прояснить политическую обстановку в масштабах больничного созвездия: знатоков интересует, что происходит в верхах нашей больницы? Думающим людям сдается, что надвигаются перемещения в эшелонах власти? Никто не сомневается, что вы, мудрый человек, владеющий секретной информацией и многочисленными кухонными рецептами, станете понапрасну притираться к многомудрой попе начмедихи. Было замечено, что вы на вскрытие не столько переживали по умершему, сколько тонули в мечтах обаять преступной страстью колоритную особу.
Глущенков впал в транс, потом, сглотнув слюну, сделав еще несколько обманных движений головой, начал не очень связанную речь:
– Во-первых, никакой страсти в помине нет; во-вторых, я плохо осведомлен о планах администрации; в-третьих, я не понимаю причин подобных волнений; в-четвертых, …
Ему не дали договорить. Первой, почему-то, взвизгнула Муза:
– Глущенков, вы ведете себя не как истинный еврей, а как пархатый жид из под Гомеля. Кто вам поверит, педерасту!? Она почти что зарыдала, но потом одумалась и сплюнула себе под ноги.
Все, буквально все, даже недавно поселившаяся в морге приблудная кошка, поняли, что сегодня особый день – день эмоциональных переборов и далеко идущих откровений.
Кошка выразила свое понимание буквально – она, словно пытаясь отмыть смущение, принялась усиленно умывать мордочку. Кстати, как только кошки, даже самые задрызганные и завалящие, приобретают постоянное, более-менее комфортное, жилье, они обязательно, и в первую очередь, наводят внешний лоск.
Муся, – так назвали этот серый комочек, – еще не остыла от страсти наводить порядок в своей природной одежде. Поразительно, что аристократ Граф принял ее, как родную. Видимо, он тоже умел проникаться состраданием. Лаковый коккер-спаниель предоставил ей кусочек своей лежанки, и она приняла его благородство, как должное, – как поведение просто цивилизованного существа, а не как барское снисхождение.
Он же, скорее всего, видел в ней ребенка, попавшего в силу жизненных обстоятельств в беду и решил протянуть лапу помощи и поддержки. Может быть, в нем проснулся инстинкт отцовства, который природа пока еще не дала ему реализовать.
Верещагин, – признанный мастер восточных единоборств и буддийской философии, – шире, чем обычно, приоткрыл глаза и взглянул на Музу с любопытством, в котором можно было угадать сомнение, выражаемое сакраментальной мужской фразой: "Интересно, если бы мы встретились лет пятнадцать тому назад – трахнул бы я тебя или нет!?"
Муза взглянула на него исподлобья и произнесла в пространство только одно решительное:
– Нет! – Как удалось ей угадать мысли Верещагина – остается загадкой восточной женщины.
Чистяков сам себе, внутренним голосом, ответил за Олега: "Конечно, трахнул бы, не удержался бы". Он уже был под впечатлением от происходящего, загипнотизированный проявлением откровенного женского темперамента, надумал углубиться в приятные воспоминания периода былой молодости, как вмешался в разговор Сергеев:
– Наша откровенная дружеская беседа приобретает все более и более интересные повороты. Вадик, без лукавства скажу вам: либо вы колетесь окончательно и тогда выходите от сюда живым, либо, сославшись на сильное наркотическое опьянение, мы вскрываем вас прямо сейчас – секционная свободна, инструменты готовы. В первые мгновения, вам будет больно, но затем наступит полнейшее выключение сознания. Я понятно объясняю для врача-диетолога, человека редчайшей профессии, Вадик.
Муза тоже вошла в роль и подыграла: она метнулась к входной двери и заперла ее на массивный засов. Затем стала лихорадочно вытаскивать из стеклянного шкафа с медицинскими инструментами разные ножи и ампутационные пилы – картина не для слабонервных.
Вадим Генрихович, конечно, понимал, что речь Сергеева – это буффонада, гротеск, рассчитанный на неискушенных. В таких речах, безусловно, больше юмора, чем страсти к шантажу. Но даже при полном понимании безопасности вид секционного стола, стеклянного шкафа, переполненного острыми ножами, пилами, зацепами, расширителями, бужами и прочей блестящей металлической прелестью, вызвал прилив кошмарной жути. Мороз и дрожь начали пробираться к позвоночнику и стволовому отделу мозга Глущенкова, глаза расширились. Подозрение переходило в уверенность: "Черт знает этих пьяных идиотов. Еще и вправду прижмут к секционному столу – мгновение и резкий разрез по Шору от горла до лобка".
Вадик неоднократно видел, как мастерски, молниеносно выполняет такую работу Чистяков и Сергеев. Ну, а Верещагин тоже отпетый бандит – ударом голой руки в мгновенье крушит доски, кирпичи, бетонные блоки. Трусливая мысль влезла в голову: "Хватит проводить разведку-боем, в последний раз выполняю задание командиров. Если выберусь отсюда – всех выведу на чистую воду, сдам главному врачу и сниму дружеское обличие! Сволочи, сволочи – все сволочи"! …
Выскользнула еще одна тревожная мыслишка: "Что-то сегодня сильно повело, – добавили разбойники чего-то в алкоголь". Что-то врачебное всколыхнулось в Вадике: "Может быть, проводят премедикацию?.. далее – полный наркоз и начнут расчленять. Будут продавать органы поштучно богатеям здесь и за границей"…
