Водяной - Вальгрен Карл-Йоганн (книги онлайн TXT) 📗

— Как все нелепо… — протянула она. — Я так мало о тебе знаю. Даже не знаю, куришь ты или нет.

Уже выпила с утра, определила я. Выхлоп есть, хоть и сжевала не меньше полпачки «Fishermans friend». [25] Я покачала головой — не курю.

— Вот и хорошо. И не начинай. Вообще ни с чем не начинай… посмотри на меня и не начинай.

Она прикурила и выпустила узкую струйку дыма.

— Вообще не понимаю, что происходит с этой жизнью… или как там ее называть. Протягиваешь руку, а там пустое место. Воздух. Никому нельзя верить… даже себе самой. Себе самой тоже нельзя верить.

Отец дал ей в глаз. Но для нее это вовсе не повод, чтобы от него уйти.

— Не поэтому, — сказала она тихо, словно прочитала мои мысли. — Он-то просто не в себе, на него давят. Много чего случилось, и он в опасности. Не сегодня завтра уедет, и когда вернется — один бог знает. И когда я ему сказала, что оставляю его… психанул, понятное дело.

Она смотрела мимо меня на площадку. Что ее там заинтересовало? Бесящиеся шестиклассники? И что? Нормальные шестиклассники. С нормальными родителями. Никто не стоит в курилке с мамашей, у которой под глазом фингал.

— И что ты думаешь делать? — спросила я.

— То, что необходимо.

Внезапно ей стало жаль саму себя, и из неповрежденного глаза выкатилась слеза.

Странно, но и мне стало не по себе. Вот она стоит в самом своем лучшем пальто из «Гекоса» и жалеет саму себя. У нее ничего нет. И не было. Она потеряла все, даже не успев понять, что теряет. Ее и вправду жаль.

— Пусть теперь другие… — пробормотала она. — Кто-то же должен вами заниматься, если мы с папой не можем.

— То есть как?

— Я иду к ректору. Мне нужно со многими поговорить. С твоим классным руководителем, Робертовым, с детским психиатром, с социальными службами.

И я, дура, только сейчас поняла, что она задумала.

— То есть ты собираешься исчезнуть?

— Как и твой отец. Почему его вы не упрекаете?

Она бросила окурок на землю и раздавила его носком башмака.

— А что будет с нами?

— Откуда мне знать? Постараюсь организовать все наилучшим образом.

— А если нас разлучат? Если мы попадем в разные семьи?

Она не ответила. Поправила пальто и ушла не оглядываясь.

Если посмотреть на запад, видно море. Ни души. Пустое поле, заросли вереска и солнце, постепенно взламывающее тучу за тучей. Собственно, мне не надо было бы сюда приходить, если кто появится — укрыться негде. Но кто здесь может появиться? Хутор лежит в стороне от поселка. И люди сюда предпочитают не ходить.

Я была ошарашена новостью. Значит, мать добровольно выходит их игры, а ответственность за нас собирается взгромоздить на совершенно чужих людей. Как бы там ни было, они не имеют права разлучать нас с Робертом. Я этого не допущу. Я просто не смогу так жить.

Но кто сказал, что они собираются поместить нас в разные семьи? Разве закон это разрешает? С чего я взяла, что они собираются нас разлучить?

Опять приступ тошноты. Меня едва не вырвало. Чувство открывающейся бездны посетило меня не в первый раз, я с ним выросла. Это чувство — часть моей жизни. И все же, все же… почему я не могу к нему привыкнуть?

Звероферма отсюда не видна, значит, и они меня не видят. Единственное место — проселок к маяку, но и там никого нет. Я одна, никакой опасности. Все спокойно. Никакой опасности. Я повторяла эти слова, как будто получала маленькие успокоительные телеграммы. Сама от себя.

Вход в погреб выглядел нетронутым, земля и ветки лежали точно так, как мы их оставили. Никто здесь не был. Или был, но замел следы.

Интересно, что сейчас делает мама? Сидит у ректора и пытается объяснить, почему она так поступает? Почему она нас оставляет? Почему ни она, ни отец не могут взять на себя ответственность за собственных детей? Еще что? Лепечет, наверное: дескать, надеюсь, все будет хорошо, наверняка удастся подобрать хорошие приемные семьи для моих детей…

Я сбежала из школы, не дожидаясь звонка на урок. Даже Томми ничего не сказала, схватила велосипед — и сюда.

Сняла перчатки и откопала люк. Прислушалась — молчание. Вдруг меня как током ударило: а что, если его уже нет? А вдруг его кто-то обнаружил и увез? Иначе бы я услышала его, эти беззвучные, но при этом абсолютно понятные слова-мысли, что он посылал нам необъяснимым и нигде не описанным способом. А может, он умер? Не выдержал шока, погиб от чудовищных ран?

— Ты здесь?

Молчание. Ну что ж… Такая же тишина и во мне. Я совершенно пуста. В душе моей, оказывается, есть пустое, не заполненное никакими мыслями и чувствами пространство.

Наконец я освободила люк. Сунула руки в щель. Уперлась ногами и отвалила в сторону.

Он лежал на спине, лицо под поверхностью воды. Глаза его как будто стали светлее, чем раньше, ясные и даже пронзительные, но во взгляде я прочитала ужас… я теперь уже и не знаю, прочитала ли или мне просто передался его страх. Я сразу поняла, почему он не знал, я это или кто-то другой, — во мне не было никаких чувств, и он боялся, что люк открывает кто-то из его мучителей.

В погреб от люка надо было спуститься по небольшой каменной лестнице. Я села на самой нижней ступеньке, так что в любой момент могла протянуть руку и дотронуться до него.

Вспомнила картинку Йона Бауера [26] из учебника по шведскому языку: на берегу лесного озера сидит девочка и смотрит в черную воду. На что она смотрит? Мне почему-то всегда было совершенно ясно, что вряд ли она любуется на себя. Нет, она смотрит на что-то под своим отражением. Как и я сейчас.

Водяной спросил, не случилось ли что-то. Он почувствовал мое отчаяние. Очень хочу тебе помочь, услышала я, но не знаю как: ничего не понимаю в вашем мире, в ваших правилах игры. Так что лучше посиди со мной и успокойся.

Очень рад тебя видеть, пояснил он, просто сначала не понял, что это ты, и испугался, что это те, другие, кто меня мучил, но теперь знаю, что все в порядке. Чувствую себя намного лучше, сильнее. Хотя бы потому, что вернулось чувство голода, скоро надо будет что-то поесть. Я съел всю рыбу, которую вы оставили.

— Я скоро приду опять, — сказала я. — С Томми, если ты его помнишь. И мы принесем столько рыбы, сколько захочешь.

Он понял. И самое удивительное — он меня утешал. Как будто пел неслышную песню, что-то вроде колыбельной, и песня это проникала в меня и ставила все на свои места. Оказывается, он умеет вытирать слезы в душе, умеет утешать, как никто другой, — и только потому, что он тот, кто он есть. Водяной.

Спросил, не может ли он мне помочь. Если бы я уплыла с ним в море, там бы он сделал все, чтобы мне помочь, но это же невозможно, он это понимает, мы обречены жить на суше, в своем мире, совершенно не похожем на его подводный мир. А почему со мной нет моего друга? С ним ничего не случилось? Может быть, он попал к его мучителям? И теперь уже я его успокаивала — нет-нет, не волнуйся, с Томми все в порядке, мы не забыли наше обещание помочь ему вернуться в море.

Он скорчил гримасу, и я тут же поняла: это улыбка. Скоро, сказал он, скоро я буду готов.

Жаберные крышки слегка шевелились, как два мягких, колеблющихся в воде клапана. Жуткая рана на щеке почти исчезла. Его лечит вода, сообразила я. Потому что и другие раны тоже либо совсем зажили, либо были на пути к заживлению.

И тут произошло нечто невообразимое — он показал мне, на что способен. С невероятной быстротой и ловкостью перевернулся в воде. Сделал самый настоящий кульбит и посмотрел на меня своими фосфоресцирующими глазами. Во взгляде его опять мелькнула улыбка.

Теперь видишь? — спросил он. Теперь ты видишь, что мне лучше? Скоро буду готов…

Там, снаружи, постепенно темнело осеннее небо. Я думала о матери и братишке… может случиться то, чего я больше всего боялась всю свою жизнь. Нас разлучат. И водяной понимал мои мысли… нет, он, конечно, не понимал, о чем я горюю, но прекрасно понимал, что я огорчена и испугана. Все будет хорошо, прошептал он. Не горюй, все будет хорошо.