Неверная - Ефимов Игорь Маркович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
8. ИСХОД
«Сокровища» – от слова «сокрыть», «скрывать».
Главные книжные сокровища в Публичной библиотеке были скрыты-сокрыты от глаз читателей. Требовалось сначала рыться в каталоге, выписывать название, автора и регистрационный номер нужной книги с карточки на бланк заказа. Потом нести пачку заказов библиотекарю. Потом ждать часами, пока книгу отыщут где-то на недоступных для тебя полках, сдуют пыль, доставят в читальный зал.
Библиотекари все были женщины, причем попадались препротивные. Одна крашеная толстуха ухитрялась придраться к любой мелкой ошибке в бланке, брезгливо тыкала в нее пальцем, страдальческим шепотом требовала исправить. Добрые библиотекарши старались запомнить тебя, чтобы потом подойти к твоему столу и известить о прибытии фолианта. Эта же предпочитала, чтобы ты по десять раз подходила к конторке справляться, давая ей возможность урвать свое тиранское удовольствие от очередного «нет», «не нашли еще», «ишь нетерпеливые, разогнались». Часто оказывалось, что после долгого ожидания – целый день потерян! – ты получала книгу и видела, что в ней нет того, что ты надеялась найти.
И все же мне поначалу чудилось что-то даже отрадно-торжественное в этой волоките. Видимо, я заразилась – унаследовала – от матери ее культовое поклонение книжному царству. Возможно, я была бы даже разочарована, если бы каждого пускали к полкам и позволяли рыться на них без помощников-надсмотрщиков. Этак ведь и разворуют сокровища, глазом не успеешь моргнуть! Но вот именно на Андрее Белом я вдруг сорвалась.
Мне нужна была его книга «В царстве теней». Он написал ее в начале 1920-х годов, вернувшись из недолгой эмиграции. В Берлине все его разочаровало, встречи с российскими литературными беглецами не принесли радости. Он вернулся в Совдепию и пытался – надеялся – как-то приладиться к новым порядкам, новым владыкам. Я подала заполненный бланк и часа через два подошла справиться.
– Что за растяпство! – зашипела на меня крашеная толстуха, тыча пальцем в листок с заказом. – Даже карточку правильно переписать не могут!
– В чем дело? Автор, название, номер – все на месте.
– А где буквы СХ? На карточке ясно указано СХ – спецхран.
– Ну хорошо. Вы обнаружили мою ошибку, исправили. Могу я теперь получить нужную мне книгу?
– Да вы что – вчера родились? С луны свалились? На книги из спецхрана нужно специальное подтверждение-разрешение на бланке вашего института. Принесете подтверждение – тогда будем разговаривать.
«Ах ты, выдра крашеная! – хотелось закричать мне. – Ах ты, книжная тюремщица! Да кто ты такая, чтобы прятать от меня нужные мне книги? Это я прочитала все письма Андрея Белого, все его статьи и романы. Это для меня он стал за последние месяцы как кровный родственник – трудный, истеричный, непредсказуемый. Но родной! А для тебя он – только зэк в полосатом коленкоре, с номером на спине. И ты, ты будешь решать, пускать меня на свидание с ним или нет?»
Я вышла из библиотеки, все еще внутренне бурля и пыхтя. Впервые в жизни я так остро почувствовала себя обделенной, насильственно отрезанной от чего-то бесконечно важного. И сколько у них там упрятано, в этих спецхранах? Сотни тысяч томов? И может быть, среди них – самые нужные для меня книги? Книги, о существовании которых я даже не подозреваю?
С этого дня сдавленное возмущение начало нарастать во мне, как снежный ком. Любую житейскую передрягу я подхватывала клювом и вплетала в гнездо, в котором созревало яйцо моей обиды. В гастрономе подсунули колбасу с зеленым пятном? Это все «они», «их» проделки. Троллейбус приехал промерзший, с выключенным отоплением? Ясное дело: «они» решили электричество экономить в конце квартала. Ни в одной аптеке не найти валидола для матери? Тащу туда же, вплетаю, наращиваю.
И впервые начала прислушиваться к слухам и шепотам, шелестевшим – протекавшим – журчавшим тогда в еврейских семьях. Неужели правда выпускают? Вот так просто: подашь заявление – и разрешат уехать? Нет, сначала нужно получить вызов-приглашение от родственников из одного маленького обетованного государства, название которого лучше не произносить вслух. У вас нет там родственников? Это ничего, это просто формальность. Вы даете свой адрес кому-то из отъезжающих, сообщаете имена членов своей семьи, желающих уехать, и через месяц-другой получите приглашение по всей форме. Никто не станет проверять, от настоящего родственника оно или от выдуманного.
Да, такие сегодня правила игры. Их могут в любой момент изменить, но пока – так.
Главная опасность – рогатка – препона – не в приглашении, а в сборе документов. Если у вас есть доступ к «их» военным секретам, тогда пиши пропало – не выпустят. Но если и нет, нужно собрать кучу бумажек. Справку с работы, что уволился и никаких претензий к тебе нет, из жилконторы, из военкомата, кажется, даже из библиотеки – что нет за тобой зажиленных книг. А самое трудное – от отца и матери, если они остаются. Старики от страха часто упрутся—и ни за что не дают разрешения. Но все равно уже многие уехали. И каждый уехавший увозит пачку адресов новых желающих, и приглашения из обетованной страны летят и летят.
Ну а если все же не разрешат уехать?
Да, тогда плохо. Ты попадаешь «в отказ» и называешься «отказник». На работу никуда не примут, даже чернорабочим. Из-за границы присылают посылки, но на это не прожить. Кто-то дает частные уроки, кто-то выучился ремонтировать электроприборы, кто-то делает дома рамки для картин и фотографий. И никогда не известно, сколько может продлиться отказ. Ждут и год, и два, и три. После каждого отказа новое заявление на отъезд можно подавать только через шесть месяцев.
Долго и жадно собирала я эти слухи, складывала картину по кусочкам. Отметала явные легенды, проверяла достоверность каждого рассказа. Наконец решилась заговорить с Додиком. Конечно, издалека, конечно, намеками. «Представляешь, у подруги Вали один редактор увольняется. Причина? Решил эмигрировать. Каково! Да, теперь это вроде разрешают. Ты что-нибудь слышал?»
Оказалось, что Додик тоже весь последний год собирал истории про эмигрантов и отказников. И тоже не решался заговорить со мной.
– Я думал, что для тебя это – как лететь на Марс. Тебе ведь не только у родителей пришлось бы просить разрешения. Еще у Пушкина, Гоголя, Толстого, Тургенева… А они упрямые, ни за что не отпустят. Твоя страна – язык, а оттуда выездную визу не дают. Как ты можешь уехать от русских рифм и суффиксов?
– А ты? Ты бы решился?
– Мне-то что. Формулы в переводе не нуждаются. Помнишь, я тебе рассказывал про американского профессора, который подходил ко мне после доклада на конференции? Он сказал, что на его кафедре, в университете под Нью-Йорком, всегда найдется место для меня.
– Ну а Марик? Говорят, что дети эмигрантов быстро теряют родной язык. Представь себе, что наш сын, у нас на глазах, станет превращаться в иностранца.
– Зато ему не надо будет носить пионерский галстук и салютовать портретам на стене.
– И родители! Моя мать такого не переживет. Она Марика обожает. Не представляю, чтобы она дала мне разрешение на отъезд.
– Мои старики тоже встанут на дыбы. Видимся раз в год, но этот раз для них – как свет в окошке. Наверное, ты права – лучше не пытаться. Застрянем в отказе, и вся жизнь полетит под откос.
После этого разговора все происходящее вокруг меня, все привычные кинокольца будней, стали как будто двоиться в глазах. Я сидела на заседании кафедры, смотрела на знакомые лица коллег, что-то отвечала на их вопросы – это была гладкая, налаженная жизнь, немного рутинная, немного надоевшая, но зато нестрашная, легко переводимая на понятный язык. И одновременно те же самые лица виделись каким-то дрожащим, прощальным миражом, будто уже кинохроника прошлого, будто сквозь иллюминатор взлетающего самолета. Протекающий потолок в квартире, хамящая гардеробщица, опоздавший автобус, сочащийся презрением официант, колесо грузовика, плеснувшее грязью на светлое пальто, – от всего этого теперь стало можно спастись, прыгнуть в мечтательно-предотъездные «чурики».
