Кровавая комната - Картер Анджела (читать книги регистрация txt) 📗
Волки обходят наш дом стороной, потому что мы живем в благочестии.
Он постучался в дверь костяшками своих волосатых пальцев.
Это я, твоя внученька, тоненько изобразил он.
Сними засов и войди, дорогая.
Вы узнаете их по глазам — глазам хищного зверя, способным видеть в темноте, ужасающим, красным, как свежая рана; вы можете швырнуть в него своей Библией, а потом вдогонку еще и передником, бабуля, вы думали, что это верный способ профилактики против этой адской заразы… призывайте себе на подмогу хоть Христа, хоть Богоматерь, хоть всех ангелов небесных — ничто вам уже не поможет.
Его роковой оскал остр, как нож; он бросает на стол золотую ношу, состоящую из обглоданных фазанов, и ставит туда же корзинку вашей дорогой внученьки. Господи! Что вы с ней сделали?
Прочь фальшивые наряды — и куртку лесного цвета, и шляпу с воткнутым за ленту пером; спутанные волосы волнами рассыпались по белой рубашке, и старушка увидела, как в них копошатся вши. Поленья в очаге тревожно шипят: лесная мгла вошла в кухню вместе с тьмой, запутавшейся в его волосах.
Он скидывает с себя рубашку. И на вид, и на ощупь кожа его словно пергамент. Полоска курчавых волос струится вниз по его животу, соски у него спелые и темные, как ядовитые плоды, но сам он так худ, что можно пересчитать под его кожей ребра, если он даст вам на это время. Он снимает штаны, и она видит, какие у него волосатые ноги. И огромные гениталии! До чего же огромные!
Последнее, что старушка видела в этой жизни, был молодой человек с горящими как уголья глазами, раздетый донага, подходящий к ее кровати.
Волк — воплощенный хищник.
Расправившись с ней, он облизал пальцы, и быстренько оделся снова, и вскоре стал в точности таким, каким вошел в этот дом. Он сжег несъедобные волосы в очаге, а кости завернул в салфетку и спрятал под кровать в деревянный сундук, в котором он отыскал пару чистых простыней. Он аккуратно постелил их на кровать взамен предательски заляпанных кровью, а те засунул в корзину для грязного белья. Он взбил подушки и вытряхнул лоскутное одеяло, затем подобрал с пола Библию, закрыл ее и положил на стол. Все стало по-прежнему, не было только бабушки. Дрова потрескивали в камине, тикали часы, а молодой человек терпеливо и обманчиво сидел возле кровати, надев бабушкин ночной чепец.
Тук-тук-тук.
Кто там, проскрипел он старушечьим фальцетом.
Это я, твоя внучка.
Она вошла, и за ней в дом ворвался вихрь снега, который каплями растаял на каменных плитах пола, и, быть может, она была немного разочарована, увидев лишь свою бабушку, сидящую у камина. Но тут он сорвал с себя одеяло и, одним прыжком достигнув двери, прижался к ней спиной, чтобы девочка не могла выбежать наружу.
Девочка оглядела комнату и заметила, что на гладкой подушке нет даже вмятины от головы, и впервые в жизни увидела, что Библия лежит на столе нераскрытая. Тиканье часов ударило ее, словно хлыстом. Она хотела достать из корзины свой нож, но не посмела протянуть за ним руку, потому что на нее были пристально устремлены его глаза — огромные глаза, и теперь они, казалось, светятся неповторимым внутренним светом, глаза размером с блюдца — блюдца, наполненные греческим огнем, дьявольским сиянием.
Какие у тебя большие глаза.
Это чтобы лучше видеть тебя.
Старушки и след простыл, если не считать клочка седых волос, застрявшего в коре недогоревшего полена. Увидев это, девочка поняла, что подвергается смертельной опасности.
Где моя бабушка?
Здесь никого нет, кроме нас с тобой, моя дорогая.
Вдруг со всех сторон поднялся громкий вой, где-то близко, совсем близко, где-то в саду за кухней — вой множества волков; она знала, что хуже всего те волки, что волосаты внутри, и она задрожала, хотя и закуталась поплотнее в свой алый платок, словно бы он мог защитить ее, пусть даже его красный цвет был схож с цветом крови, которую ей суждено пролить.
Кто это поет под нашими окнами рождественские гимны, спросила она.
Это голоса моих братьев, дорогая; я люблю волчье братство. Выгляни в окно, и ты их увидишь.
Снег наполовину залепил оконный переплет, но она открыла окно и выглянула в сад. Стояла белая, лунная, снежная ночь; вьюга кружила вокруг тощих, серых волков, которые сидели меж грядок зимней капусты, задрав свои острые морды к луне, и выли так, словно сердца их разрывались на части. Десять волков, двадцать — их было так много, что и не сосчитать; они сидели и выли хором, будто в каком-то помешательстве или безумии. В их глазах отражался свет кухни, горя сотнями огней.
Бедняжки, на дворе так холодно, сказала она. Неудивительно, что они так воют.
Она закрыла окно, чтобы не слышать поминального плача волков, и сняла свой алый платок — цвета маков, кровавой жертвы, цвета ее менструаций, — и поскольку все равно от страха никакого проку, она перестала бояться.
Что мне делать с этим платком?
Брось его в огонь, дорогая. Он тебе больше не понадобится.
Она свернула платок и бросила его в огонь, который тут же поглотил его. Затем она сняла через голову сорочку; ее маленькие груди засияли так, словно в комнату ворвался снежный вихрь.
Что мне делать с этой сорочкой?
И ее тоже — в огонь, дорогая.
Тонкий муслин вспыхнул в каминной трубе, взлетев, словно сказочная птица, а за ним последовали юбка, и шерстяные чулки, и башмаки, и все это было брошено в огонь и исчезло навеки. Пламя камина подсвечивало очертания ее тела; теперь она была одета лишь в нетронутую оболочку плоти. И в этой ослепительной наготе она пальцами расчесала волосы; волосы ее были белы, как снег за окном. А затем она прямиком направилась к человеку с красными глазами, в чьих косматых волосах шевелились вши; она встала на цыпочки и расстегнула ворот его рубашки.
Какие у тебя большие руки.
Это чтобы крепче обнять тебя.
И когда она сама подарила ему поцелуй, который была ему должна, за окнами волки со всего света завыли свадебную песнь.
Какие у тебя большие зубы!
Она увидела, как с его нижней челюсти начинает сочиться слюна, а комната наполнилась шумами лесной Liebestod, но умное дитя и не вздрогнуло, даже когда он ответил:
Это чтобы съесть тебя.
Девочка рассмеялась; она знала, что не может стать ничьей пищей. Она расхохоталась ему в лицо, сорвала с него рубашку и швырнула ее в огонь вслед за собственной разрозненной одеждой. Языки пламени заплясали, как в Вальпургиеву ночь души умерших, а старые кости ужасно загрохотали из-под кровати, но девочка не обратила на это никакого внимания.
Воплощенный хищник — его может усмирить только непорочная плоть.
Она положит его ужасную голову к себе на колени и станет выбирать из его шкуры вшей, а может, даже будет класть этих вшей себе в рот и есть их, как он попросит, так она и сделает, исполняя их дикий свадебный ритуал.
И стихнет метель.
Метель стихла, оставив на склонах гор редкие участки снега, будто какая-то слепая женщина накинула на них простыни; верхушки лесных сосен, припорошенные снегом, скрипели, прогибаясь под тяжестью снежных шапок.
Снежный свет, лунный свет, переплетение волчьих следов.
Все тихо, тихо.
Полночь, бьют часы. Настало Рождество, день рождения всех оборотней, врата солнцестояния открылись настежь; так пускай все они уйдут на ту сторону.
А девочка — глядите! — спит глубоким, сладким сном на бабушкиной постели в объятиях нежного волка.
Волчица Алиса
Если бы эта одетая в лохмотья девушка с пятнистыми обвислыми ушами могла говорить так же, как мы, она бы сказала о себе, что она — волк, но говорить она не может и только воет от одиночества — хотя глагол «воет» не совсем уместен, поскольку она еще слишком молода и издает лишь эти журчащие, забавные щенячьи звуки, похожие на скворчащий в сковородке жир. Иногда через отчаянно-бескрайние поля одиночества ее вой достигает заостренных ушей ее приемных сородичей; они отвечают ей из далеких сосновых лесов и со склонов пустынных гор. Их голоса сливаются и перекликаются в ночном небе; они пытаются разговаривать с ней, но не могут, потому что она не понимает их языка, хотя знает, как им пользоваться, ибо сама она не волк, но вскормлена волками.
