Страна смеха - Кэрролл Джонатан (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗

И вообще они проводили много времени вместе. Глядя, как они порой трогают друг друга, как смеются, можно было подумать, что это мать и дочь. Саксони давала старушке уроки резьбы по дереву, а та учила ее готовить «сельские блюда». Я не мог не ревновать — но также испытывал облегчение. Со старшим поколением я никогда не чувствовал близости, даже со своей матерью — натурой доброй, но уж слишком нервной и властной, чтобы с ней можно было общаться более-менее долго. Но Сакс и Гузи хихикали вместе, стряпали, вырезали по дереву и часто напоминали двух секретничающих крох — как они играют в уголке в свои глупые девчоночьи игры. Я знал о девчоночьих играх, так как частенько подглядывал за своей сестрой и ее подругами, когда они что-то затевали. У них всегда был такой радостный и довольный вид, что я в бешенстве топал от замочной скважины или дверной щели, вопя как оглашенный, что я все видел и нажалуюсь обязательно. Хотя ничего особенного они и не делали.

Между тем Анна, со своей стороны, предоставила мне беспрепятственный доступ к архиву Франса, и я просиживал там дни напролет за письменным столом, изучая его ранние бумаги, заметки, наброски и т. п.

Постепенно из тумана слов у меня начал вырисовываться истинный портрет этого человека. Факты, раскопанные нами в самом начале, делались пустыми и несущественными. Где он родился, чем занимался в 1927 году, куда его семья ездила в отпуск… Я должным образом фиксировал их, но начал относиться к этим подробностям, как к одежде, — а мне хотелось проникнуть внутрь и коснуться кожи. Мне хотелось так хорошо узнать его, чтобы понимать, о чем он думал, когда ему было двенадцать, двадцать пять или сорок лет. Хотел ли я стать им? Иногда. Пожалуй, думал я, так бывает со всеми биографами. Как можно желать погрузиться в чью-то жизнь — и не хотеть, пусть даже в глубине души, самому стать этим человеком?

Что привлекало меня в Маршалле Франсе? Его фантазия. Его способность создавать один за другим миры, которые безмолвно околдовывают тебя, страшат, изумляют, заставляют поминутно оборачиваться, прятать взгляд или хлопать в ладоши от восторга. И так — раз за разом. Однажды я рассказал все это Анне, и она спросила, какая разница между книгами ее отца и хорошим кино, которое, по сути, делает то же самое. В некотором роде она была права, но для меня разница заключалась в том, что ни один фильм не хватал меня за живое до такой степени, как любая из книг Франса. Этот человек мог быть моим психоаналитиком, лучшим другом, исповедником. Он знал, что меня смешит, а что пугает, и какой финал единственно правилен. Он был поваром и точно знал, какие я предпочитаю приправы. А когда осознаешь, что твои чувства разделяют сотни тысяч людей во всем мире, остается лишь дивиться чуду, сотворенному этим человеком.

Иногда во второй половине дня, когда я приходил домой, Саксони там не было. Я никогда не спрашивал, куда она уходит, но предполагал, что проводит время с миссис Флетчер. В доме обычно было холодно и темно, и лишь тоскливейший, по-октябрьски серый свет устало лился из окон на пол и близлежащую мебель. Мне сразу делалось зябко и очень печально. Чтобы побороть пустоту, я лихорадочно метался по комнатам, зажигая везде свет. Я обижался на Саксони за то, что ее нет, но ловил себя на лицемерии. Особенно после насыщенного рабочего дня; вернее, наполовину рабочего, наполовину — постельно-акробатического.

Да, половая жизнь протекала крайне насыщенно. Может, я хотел наказать Анну за Ричарда или же стремился продемонстрировать ей, что я лучше. Впрочем, я начал воспринимать его словно тень, чьи руки тянутся из темноты. Так мне казалось, что она ласкает меня в ответ на ласки этой тени, стонет и движется ему в такт, хочет его. И стоило мне подумать о ней, как эта мысль пронизывала мое воображение раскаленным шипом.

Как раз в один из таких дней, отмеченных печатью пустоты и печали, я узнал кое-что про Нагеля. Мы с Анной дотрахались до изнеможения в самом буквальном смысле слова. Дым стоял коромыслом, оргазм вышел фантастический, но работа в тот день не задалась, и я чувствовал себя усталым и подавленным. Я предвкушал, как проведу вечер с Саксони. Мы собирались посмотреть по телевизору классический фильм с Рональдом Кольманом [90], которого ждали всю неделю. Я решил сделать ей сюрприз и по пути домой заехал в супермаркет купить все компоненты для пломбира с сиропом, орехами, ягодами и сливочной помадкой.

Поднимаясь по ступенькам, я увидел, что свет в нашей части дома выключен. Я поморщился и поддернул на груди сумку с продуктами. Катя домой, я представлял себе милую, идиллическую сцену: распахнув дверь, я бросаюсь к Саксони, где бы она ни была, и велю ей бросить все, потому что «прибыл Великий Томас». «Сокровища с таинственного востока, леди!» — и появляются чищеные грецкие орехи. «Фимиам и мирра из пещер Занзибара!» — за орехами следуют вишни в ликере. Потом еще какая-нибудь идиотская реплика — а вот, мол, и сливки общества — и я выгружаю сироп к мороженому. Я даже заехал в два места, разыскивая именно такой, как Саксони любит.

Теперь-то какая разница, все равно Саксони нет. Я отпер входную дверь и тихо закрыл за собой. В доме пахло теплой пылью с батарей, а пол, как обычно зимой, подванивал сырым деревом. Я зашарил по стене в поисках выключателя, и тут до меня донеслось неразборчивое бормотание из спальни. Ага! Саксони прилегла вздремнуть.

На цыпочках я пробрался из кухни в спальню и снова услышал бормотание. Голос вдруг показался незнакомым. Как будто чересчур высокий для нее, и бессвязный. Медленно-медленно, чтобы не скрипнула, я отворил дверь. Шторы были полностью опущены. На кровати валялся лишь призрачно белый, до боли знакомый обрубок. Нагель, спиной ко мне. Очень мило — но как замена Саксони он в данный момент совершенно не подходил.

Лапы его были вытянуты перед собой. Вот пес несколько раз вздрогнул и щелкнул челюстями. Я подумал, ему снится какой-то кошмар. Но тут он забормотал:

— Шерсть. Да. Дыши через шерсть.

По спине у меня пробежали мурашки, снизу вверх. Чертов пес говорит. Чертов пес говорит. Я окаменел. Хотелось услышать еще, хотелось бежать со всех ног.

Я лихорадочно обшарил глазами спальню. Мы были одни. Я был один.

На ночном столике лежали воспоминания Вилли Морриса о Джеймсе Джонсе [91], рядом с дверью чулана стояли мои старые кеды, на кровати валялась собака.

— Томас. Да, Томас.

Я взвизгнул. Услышав свое имя, я не подпрыгнул, но по спине у меня пробежала судорога, и я — тявкнул.

Короткий белый вихрь, отрывистый лай — и вот он стоит на кровати и глядит на меня, виляя хвостом. Старый добрый Нагель, тупорылый, как всегда.

— Я слышал тебя!

При всем испуге, я чувствовал себя полным идиотом, разговаривая с собакой. Нагель продолжал вилять белым кнутиком хвоста. После моих слов виляние на долю секунды замедлилось, но потом вернулось к прежнему резвому ритму, туда-сюда, как автомобильные дворники.

— Ну хватит, Нагель. Говорю тебе — я все слышал!

Черт, что я делал? Он очень убедительно изобразил виноватого пса: хвост между ног, уши прижаты.

— Черт побери! Черт тебя побери, пес! Я все слышал. Хватит мне мозги парить! Я слышал, что ты сказал. «Дыши через шерсть».

Я хотел что-то добавить, но он повел себя странно — надолго зажмурился, сел на задние лапы, как лягушка, и принял покорный вид.

— Ну? Что дальше? Валяй, скажи что-нибудь еще. Только не пытайся меня дурить! — Я плохо соображал, что говорю.

Нагель открыл глаза и посмотрел на меня в упор.

— Они уже дома, — проговорил он. — Через минуту будут здесь.

Его голос звучал ясно и отчетливо, но напоминал лилипутский — такой же высокий и сдавленный. Но пес оказался прав. Хлопнула дверца машины, с улицы донеслись неразборчивые голоса. Я взглянул на него, и он моргнул.

— Кто… кто ты такой?

Но больше — ни слова. Щелкнула входная дверь, и через несколько секунд дом наполнился коричневыми бумажными пакетами, холодными щеками и лаем Нагеля.