Память (Книга вторая) - Чивилихин Владимир Алексеевич (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Первым допрашивали моего отца, предъявив ему претензии, почему, мол, твой брат Карасал на требование правителя Тоджинского хошуна Томут-нойона не согласился перейти в монгольское подданство, а среди жителей Тоджи Карасал якобы проводил агитацию против феодального режима, что, мол, феодальной власти в Урянхайском крае не будет, а будет народная Советская власть. Тоджинский чиновник Лопсан-Мерен хорошо владел монгольским языком. И вот по приказу Очтчур-Батора и Томут-нойона палач приводит отца со связанными руками и бьет его по щекам плетью. По-тувянски плеть называется шаагай. 120 плетей отцу всыпали, 60 по щекам и 60 по заднему месту, все посекли до течения крови. По очереди избили поселенцев Кукузе, Петрова, учителя Леошина, который всех нас на Тодже учил читать и писать, других русских также посекли нагайкой, и, когда их развязали, они не могли сидеть. После прочитали арестованным, что, мол, все население Тоджи переходит в новое подданство, а их власть в хошуне будет осуществляться через правителя Томут-нойона и его заместителей Номиам Саигыркчн и Лопсан-Мерена.
Интересно осуществлялся переход в подданство Монголия. Палач, взяв в руки трехлинейную винтовку, садился перед арестованным, передергивал затвор и приставлял ствол к лицу арестованного".
— Там так и написано: «интересно»?
— Да. «Потом арестованный должен был лизнуть дуло и открыть рот. Палач, наставив винтовку, спускал курок».
— Убивали?!
— Пугали. Винтовка была с пустым магазином.
— Но первый-то этого, наверное, не знал. Жуть!
— Надо думать. «Через несколько недель, когда все выздоровели, отец, Петров, Кукузе и Леошин в беседах очень часто смеялись над присягой монгольских палачей-феодалов». Письмо длинное… Дальше рассказывается, как брата Карасала в качестве переводчика захватчики возили в соседний хошун, где они разграбили золотой рудник, как служащих привязывали к столбам, как делили в лесу золото и барахло, а переводчика заворачивали в ковер, чтоб он не увидел, кому сколько достанется…
А вот последнее письмо племянника Карасала, живущего до сего дня в Туве:
"Что я помню о моем дяде Владимире Александровиче? Не многое, ведь я родился в 1908 году, однако какието детские воспоминания остались, то смутные, общие, то яркие, картинками.
Карасал сеял коноплю. Помню, как мои старшие братья и старшие дети Карасала ухаживали за коноплем, мочили его в енисейской протоке и отбивали, трепали на простои деревянной машине, сделанной Карасалом. Еще помню, как Карасал с моим отцом и Пыщевым, братом Марины Терентьевны, гнули полозья для саней и кошевок, а также гнули дуги. В библиотеке Карасала помню книги Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Гюго, Некрасова, Крылова, двенадцать толстых томов «Жизни животных» н много других книг. И еще помню, как он играл на музыкальных инструментах-скрипке, кларнете, гитаре, балалайке, мандолине. Его этому умению удивлялись и русские крестьяне и тузинцы, приходили слушать. Под его аккомпанемент моя мама Лидия Александровна и Марина Терентьевна пели, помнится, «Волга-реченька», «Не брани меня, родная» и «Не искушай меня без нужды». И еще помню большой концерт, в который он втянул многих родных. Вначале он, нарядившись кузнецом, пел «Мы кузнецы» с перебоем молотками по наковальне.
Карасал первым прочистил и проложил зимнюю дорогу через хребет на Малый Енисей, по Балыктык-Хему и Тсрзику возил рыбу в обмен на муку в Сарык-Сек, Фсдоровку, Бояровку, Медведевку и Зубовку, его примеру последовали все тоджннцы и благодарили его.
Томут-нойон выгнал Карасала с прииска Темерчи. Карасал там стал строить кузницу, но Томут вместе с хошунным начальником Лопсан-Мереном прогнал его и сдал это место Скобееву, потому что Карасал не мог нойону платить такую подать, какую тот просил. Так и все время нойон изгонял Карасала со всех мест к в 1918 году— с его постоянного местожительства".
На этом наше путешествие в прошлое Тувы заканчивается, и мне, собственно, добавить нечего, кроме общеизвестного — с помощью Красной Армии трудящиеся тувинцы выгнали интервентов и томутов, установили в 1921 году народную власть.
Любознательный Питатель. Хорошо, а что сталось с главным нашим героем-Карасалом? Он вернулся в Тоджу?
— Нет. На родине он был арестован.
— За что?
— По доносу. Надо учесть обстановку того времени, крутого, тревожного, переломного. Еще идет гражданская война. Разруха, голод, саботаж городских спецов и сельского кулачества. У работников, укрепляющих с лета 1919 года Советскую власть в Сибири, было м.;ого важных забот. И вот донос на человека, не имеющего никаких заслуг перед революцией. Человек этот почти тридцать лет назад выехал за пределы России, был там не то купцом, нс то предпринимателем, имел богатое хозяйство, а вернулся на родину в тот год, когда Советская власть по "сей Сибири пала. Кроме того, он был дворянином, представителем самого привилегированного сословия при царском режиме.
— Да, но Пушкин и Лермонтов, Миклухо-Маклаи и Грумм-Гржнмайло, Толстой и Маяковский тоже были дворянами! А в чем конкретно обвиняли Карасала?
— Будто бы из-за границы он снабжал белогвардейцев оружием.
— Карасал? Оружием? А факты какие-нибудь были?
— Была правда в том, что летом 1918 года именно с заимки Карасала карательный казачий отряд доставил вниз оружие, и слух об этом, очевидно, жил в округе. Но это было оружие, изъятое белоказаками у тувинцев! Достоверную свидетельскую проверку факта можно было, наверное, сделать на Тодже, но в Туве тогда тоже шла гражданская война.
— И что-в расход?
— Карасал восемь месяцев просидел в минусинской тюрьме, той самой, от которой он вместе с Мариной Терентьевной отвел тувинского феодала Томута. Выть может, и это Карасалу ставилось в вину, и я не знаю, от кого и откуда пришел донос. Иной романист тут бы не удержался, чтоб для интересу не приписать донос самому Томуту, верткому и хитрому выродку, уцелевшему во всех передрягах.
— Короче — в расход?
— Карасал сам считал, что этот конец для него неизбежен, хотя все время оставалась надежда на Марину Терентьевну.
— А кто бы поверил жене?
— Не жене. Другим, которых она могла разыскать, в том числе и в Туве. И вот бумага, сыгравшая решающую роль в судьбе Карасала. Написана она была тем самым большевиком Яковом Константиновичем Потаниным, что работал вначале в Туве, а потом «внизу» председателем Тыштымского Совета. Во время контрреволюционного мятежа был подвергнут страшным пыткам, но сумел бежать и скрыться в тоджинскон тайге близ фермы Карасала. В этом документе я только заменю фамилию Карасала на его привычное для читателя прозвище и чуть сокращу заявление Я. К. Потанина: «Я большевик-революционер. Мне угрожала неминуемая смерть, а также моим товарищам. Карасал подвергал себя не меньшей опасности, в которой находились мы, и только благодаря его находчивости и непоколебимому характеру он спас многих, и в том числе меня. Мой долг как революционера-большевика вмешаться в постигшее его несчастье по гнусному ложному доносу о доставке им якобы для белогвардейцев оружия. Карасала я знаю как человека с великими качествами, и скорее, наверно, Енисей потечет в обратном направлении, нежели Карасал доставлял оружие белым. Повторяю, ложь, клевета, и я уверен, что с получением сего Карасал будет освобожден».
— Похоже на документ тех лет… Освободили?
— Да.
— Но все же: кто он был по родовой линии? И как эти братья-дворяне очутились в Сибири?
— Карасал интересен как личность, сам по себе, а история глубоко и своеобразно отразилась в его собственной судьбе. Звали его Владимиром Александровичем Мозгалевским, и был он внуком декабриста Николая Мозгалевского.
С 1920 года В. А. Мозгалевский руководил сплавом леса по Амылу, Кизиру и Тубе, потом работал директором кролиководческого совхоза, в Красноярском отделении «Союзпушникы», еще позже в инвентаризационной партии. Умер он в 1934 году на станции Уяр, где работала эта партия. Смерть наступила в результате несчастного случая — нес бутыль с молоком, поскользнулся и напоролся пахом на осколки так, что кровотечение не удалось остановить.
