Монсеньор Кихот - Грин Грэм (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
— Я заметил, — сказал сеньор Диего, — что ваш друг не присоединился к нашему тосту. Но, конечно же, даже коммунист может выпить за замыслы Святого Отца!
— А вы бы выпили за замыслы Сталина? — спросил мэр. — Никто не знает замыслов человека, а потому за них и нельзя пить. Вы думаете, предок монсеньора действительно представлял испанское рыцарство? Таков мог быть его замысел, но все мы превращаем наши замыслы в жестокие пародии.
Отца Кихота поразило то, с какой грустью и горечью мэр это произнес. Он привык видеть мэра напористым — правда, это было, возможно, лишь формой самообороны, но сожаление — это ведь разновидность отчаяния, свидетельство того, что человек сдается, даже, возможно, меняется. И отец Кихот впервые подумал: «Где-то это наше странствие закончится?»
Сеньор Диего сказал внуку:
— Расскажи им, кто такие мексиканцы. Я-то думал, вся Испания знает про них.
— Мы не слыхали о них в Эль-Тобосо.
— Мексиканцы, — сказал отец Хосе, — приехали из Мексики, но все они родились здесь. Они уехали из Галисии, спасаясь от бедности, и, надо сказать, — спаслись. Они хотели нажить денег и нажили, и вернулись сюда их тратить. Они дают деньги местным священникам и думают, что дают их Церкви. А священников разобрала алчность — они грабят бедняков и грабят богачей, играя на их суеверии. Они хуже мексиканцев. Мексиканцы — те, наверное, в самом деле верят, что могут купить себе доступ в рай. Но кто в этом виноват? Священники-то знают, что это не так, и все же торгуют Пресвятой Девой. Посмотрели бы вы на праздник, который они сегодня отмечают в соседнем городке. Священники выставляют Пресвятую Деву на торги. Четверо мексиканцев, которые больше заплатят, и понесут ее во время процессии.
— Не может быть! — воскликнул отец Кихот.
— Поезжайте туда — увидите сами.
Отец Кихот поставил на стол свою плошку. И сказал:
— Мы должны туда ехать, Санчо.
— Процессия еще не началась. Допейте сначала вино, — посоветовал сеньор Диего.
— Извините, сеньор Диего, но даже ваше лучшее вино потеряло для меня всякий вкус. Вы указали мне мой долг — «Поезжайте туда — увидите сами».
— А что вы можете сделать, монсеньор? Даже сам епископ поддерживает их.
Отец Кихот вспомнил, как он выразился про своего епископа, но удержался и не повторил, — зато его так и подмывало сказать словами своего предка: «У меня под плащом припасена для короля такая фига…»
— Я очень вам благодарен за ваше щедрое гостеприимство, сеньор Диего, — сказал он, — но я должен ехать. Вы едете со мною, Санчо?
— Я б хотел еще попить вина сеньора Диего, отче, но не могу же я отпустить вас одного.
— В таком деле, пожалуй, лучше будет, если я поеду туда один, на «Росинанте». Я вернусь сюда за вами. Речь ведь идет о чести Церкви, так что вам нет оснований…
— Мы достаточно долго вместе колесили по дорогам, отче, нечего нам расставаться и сейчас.
А сеньор Диего сказал:
— Хосе, поставь два ящика лучшего вина им в машину. Я всегда буду помнить, как я принимал под этим фиговым деревом — хоть и накоротке — потомка великого Дон Кихота.
Они поняли, что подъезжают к городку, когда стали обгонять крестьян, шедших по дороге на праздник. Городок оказался совсем маленький, чуть больше деревушки, и они издали увидели церковь на холме. Они проехали мимо банка — «Банко Испано-Американо», который был закрыт — так же, как и все лавки.
— Какой большой банк для такого маленького местечка, — заметил мэр, после чего они миновали еще пять банков. — Мексиканские денежки, — добавил он.
— Бывают минуты, — сказал отец Кихот, — когда мне хочется назвать вас companero [товарищ (исп.)], но дело до этого пока еще не дошло, не дошло.
— Что вы собираетесь делать, отче?
— Не знаю. Я боюсь, Санчо.
— Боитесь их?
— Нет, нет, боюсь себя.
— Почему вы останавливаетесь?
— Дайте сюда мой pechera. Он за вами, у заднего стекла. И мой воротничок тоже.
Отец Кихот вылез из машины и на глазах у небольшой группы ротозеев принялся одеваться. Он чувствовал себя как актер, одевающийся в своей уборной на глазах у друзей.
— Мы идем на битву, Санчо. Мне нужны мои доспехи. Даже если они столь же нелепы, как Мамбринов шлем. — Он снова сел за руль «Росинанта» и произнес: — Теперь я чувствую себя более готовым к битве.
Перед церковью собралось человек, должно быть, сто. Большинство из них составляли бедняки, и они смущенно расступились, пропуская отца Кихота и Санчо на лучшие места, ближе ко входу, где стояли мужчины и женщины, хорошо одетые, — наверное, торговцы или банковские служащие. Проходя мимо расступившихся бедняков, отец Кихот спросил одного из них:
— Что у вас тут происходит?
— Да торги уже кончились, монсеньор. Сейчас Пресвятую Деву вынесут из церкви.
А другой сказал:
— Нынче они прошли лучше, чем в прошлом году. Видали бы вы, сколько денег собрали.
— Начали-то торги с тысячи песет.
— А последний выложил сорок тысяч.
— Нет, нет, тридцать.
— То был предпоследний. В жизни б не подумал, что во всей Галисии найдется такая куча денег.
— Ну а тот, который всех обскакал? — спросил отец Кихот. — Что же он получает?
Один из присутствующих расхохотался и сплюнул.
— Отпущение грехов. В общем-то, недорого ему это обошлось.
— Не слушайте его, монсеньор. Он все святое высмеивает. Тот, который всех обскакал — и это справедливо, — он получит самое лучшее место, когда понесут Пресвятую Деву. Знаете, какое у нас тут состязание за эту привилегию.
— И какое же место самое лучшее?
— Впереди, справа.
— В прошлом году, — доложил шутник, — у нас было только четверо носильщиков. А в этом году священник сделал паланкин побольше, так что его понесут уже шестеро.
— И последние двое заплатили всего по пятнадцать тысяч.
— Так у них грехов поменьше. На будущий год, вот увидишь, будет уже восемь носильщиков.
Отец Кихот протиснулся ближе ко входу в церковь.
Какой-то человек дернул его за рукав. В руке он держал две монеты по пятьдесят песет.
— Монсеньор, не дадите мне сто песет бумажкой?
— Зачем она тебе?
— Да хочу пожертвовать Пресвятой Деве.
В церкви запели гимн, и отец Кихот почувствовал, как напряглась в ожидании толпа. Он спросил:
— А разве монеты Пресвятая Дева не принимает?
Над толпой появилась, раскачиваясь, голова в короне, и отец Кихот в едином порыве со всеми, кто стоял вокруг, перекрестился. Монеты выскользнули из пальцев его соседа, и он кинулся подбирать их с земли. Между головами отец Кихот на секунду увидел одного из носильщиков. Это был человек в полосатом галстуке. Тут толпа расступилась, давая дорогу, и перед отцом Кихотом на мгновение предстала вся статуя.
Он не мог поверить тому, что увидел. Покоробил его не привычный вид фигуры с гипсовым лицом и застывшими голубыми глазами, а то, что статуя была вся одета бумажками. Какой-то человек, оттолкнув отца Кихота, потянулся к ней, помахивая бумажкой в сотню песет. Носильщики остановились, чтобы он мог приколоть банкнот к одежде статуи. А ее одежды даже и не видно было из-за бумажных купюр — банкноты в сто песет, в тысячу песет, пятисотфранковые и на сердце — стодолларовая бумажка. Между отцом Кихотом и статуей находился лишь священник да струя ладана из его кадила. Отец Кихот смотрел на увенчанную короной голову, видел остекленевшие, словно у женщины, умершей и забытой, глаза — никто даже не потрудился закрыть ей веки. Он подумал: «Неужели ради этого она смотрела на то, как в муках умирал ее сын? Чтобы потом собирать деньги? Чтобы на этом разбогател какой-то священник?»
Мэр — а отец Кихот совсем забыл, что позади него стоит мэр, — сказал:
— Пошли отсюда, отче.
— Нет, Санчо.
— Только не делайте глупостей.
— О, вы говорите со мной совсем как тот, другой, Санчо, и я отвечу вам так, как сказал мой предок, когда увидел великанов, а вы утверждали, что это были ветряные мельницы: «Если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись» [Сервантес, «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», ч.1, гл.8, пер. Н.Любимова].
