Исповедь гейши - Накамура Кихару (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
По ночам они постоянно били копытами в дощатую перегородку. Малыш пугался и кричал, как будто его резали. Пока мы не привыкли к этим стукам, каждый раз чуть ли не сваливались с кровати от страха. Летом нас изводили мухи и блохи. Посреди ночи я вскакивала, зажигала свет и ловко ловила снующих повсюду блох. Когда я похвасталась, что стала настоящей мастерицей по ловле блох, бабушка заплакала: «Ты все же не обезьяна, чтобы хвалиться тем, сколь хорошо можешь истреблять блох. Прискорбно слышать такое».
Тем не менее я каждый вечер забавлялась охотой и находила в этом удовольствие. Когда мы посыпали желтый порошок — смесь из далматской ромашки и хризантемы, так называемый пиретрум, — наших мучений поубавилось. Атак как шея продолжала немного зудеть, я не прекращала борьбу на два фронта. В конце концов нам удалось избавиться от блох.
В хозяйском доме жила крестьянская семья, однако отец семейства уже шесть лет как умер. С хозяйкой жили ее совершенно очаровательная двадцатилетняя падчерица Кикуэ и семилетний сынишка.
Она была второй женой хозяина, ибо мать Кикуэ рано умерла, и обе после смерти главы семейства управляли хозяйством. Кроме того, имелся еще «амбарный дедушка». Это был младший брат хозяина, но, хотя ему перевалило за пятьдесят — он был всего лишь на год моложе покойного, — он не имел семьи, так как был вторым сыном, и жил один в амбаре за хозяйским домом.
Спустя годы я прочитала роман «Дзумму из Тохо-ку» Фукадзава Ситиру, и мне тотчас вспомнился «амбарный дедушка». Не только в Тохоку на севере Японии, но и здесь приходилось второму или третьему братьям искать иные средства заработка или же оставаться, подобно «амбарному дедушке», холостыми и работать на рисовых наделах и полях своих старших братьев.
«Амбарный дедушка» был очень словоохотлив. Он с удовольствием разговаривал с матерью и бабушкой, и, когда у нас открывались двери и ставни, он устраивался на нашей завалинке и начинал рассказывать. Вторая жена, дескать, плохая, тогда как мать Кикуэ была очень тихой, добродетельной женщиной, но она умерла, когда Кикуэ ходила лишь в шестой класс, и мачеха с Кикуэ не очень-то ладят…
— Кикуэ выглядит доброй, но на самом деле она черствая, ужасно черствая, — жаловался он.
«Амбарный дедушка» боялся второй жены брата и взрослой племянницы, но постоянно твердил, какой он нужный работник, ведь приходится иметь дело с исключительно женским хозяйством. Но у обеих женщин он пользовался дурной славой, они считали его «лентяем и выпивохой», «плутом, который не работает, а только бьет баклуши».
И тем не менее хозяйка, Кикуэ и «амбарный дедушка» были очень славными людьми, к которым я хорошо относилась. Кикуэ иногда уходила в поле и приносила нам четыре или пять пучков зеленого лука. Но мы не должны были проговориться хозяйке. К тому же она передавала для малыша несколько сушеных сладких картофелин.
Поскольку Кикуэ считала меня молодой и я ходила сажать рис, полоть сорняки и плести соломенные шляпы, несмотря на то что была городским жителем, она прониклась доверием ко мне. Кроме того, как бывает присуще молодой женщине, она сопереживала мне, поскольку я не знала, жив ли мой муж, и должна была рассчитывать только на себя.
Хозяйка была крепкой женщиной и, когда она видела, как я вытаскиваю воду, кричала: «Погоди, я сейчас». Затем доставала для меня без всякого надрыва два кувшина воды.
Поскольку мой сын совершенно не страшился незнакомцев, каждый вечер его забирал с собой в баню какой-нибудь мальчишка. Когда ребята на велосипедах показывались на проселочной дороге, малыш с криком устремлялся к ним. Он любил всех без разбора — учащихся начальных, средних классов или подростков постарше.
Больше всего ему нравилось, когда ребята навещали его вечером, после работ в поле. Как раз тогда он начал говорить и горделиво пел «Прекрасный Ку-сацу» — про горячий целебный источник — или «Песенку сборщика чая». Эти песенки доставляли ему огромную радость.
Моя бабушка и мать недовольно морщились, но малыш весело орал свою песенку. Но когда позже, в поезде на Токио, он своим детским голосом, хоть и проявляя музыкальный дар, громко запел «Загляни в прекрасный Кусацу», даже я слегка покраснела.
Тогда ежедневно в газетах писалось, сколь бессердечно обходились с эвакуированными их хозяева (крестьяне), сколь заносчивы горожане и как они свысока смотрят на деревенских жителей, которые, со своей стороны, желали как можно быстрее избавиться от этих «выскочек» из города. Совместное ежедневное проживание и без того чревато конфликтами. Я думаю, что пришлось хлебнуть горя и крестьянам, и горожанам.
Мы же, напротив, были счастливы, и я могла бы пожить в деревне дольше, поскольку все там оказались такими отзывчивыми. Я представляла себе возвращение мужа, то, как расскажу ему, сколь доброжелательно отнеслись к нам эти радушные люди, и как он будет смеяться, узнав, что наш сын во все горло распевает «Прекрасный Кусацу» и «Песенку сборщика чая».
Когда я чудными лунными ночами с плачущим ребенком на спине шла рядом с проселком, поскольку мы боялись с шумом бредущих рядом коров, я порой спрашивала себя, а не смотрит ли и мой муж сейчас на эту самую луну, похвалит ли он меня за все старания, когда увидит мои натруженные руки, которым приходилось выполнять крестьянскую работу. Мне нужно было набраться терпения. Мысль о том, что после возвращения мужа я буду с грустью вспоминать обо всем, придавала мне сил.
В индийском лагере для интернированных Иида Миюки постоянно твердила стихи «Прежде мир вызывал у меня отвращение, но вот ныне я тоскую о нем». Придет время, когда мы со смехом будем вспоминать наши теперешние мытарства, говорила она тогда.
Мне просто доставалось больше… ведь от меня целиком зависели бабушка, мать и сынишка. К счастью, мои услуги в качестве помощницы невесты, которая наряжает и красит ее, пользовались большим спросом, и это давало возможность выживать нашей семье из четырех ртов.
Старики в деревне обычно собирались в храме, чтобы посмотреть танец цветения вишни в исполнении девочек из союза молодежи. Им я тоже предоставляла все свои уцелевшие кимоно. Из бумажных носовых платков мы вырезали вишневые цветы, красили их румянами и украшали ими тонкие веточки. Таким способом мы мастерили для храма цветущие вишневые ветки.
Собиравшихся в храме крестьян, особенно стариков, это трогало до слез. За всю свою жизнь мы не видели столь чудного танца, говорили они. Разумеется, многие из них были дедушками и бабушками юных танцовщиц…
Я делала это в знак благодарности за то, что все так радушно принимали меня, беженку.
Тем временем моему сыну стало недостаточно только грудного молока, и мне пришлось думать о пище для него. Ему требовался отвар из белого риса, яйца и вареные овощи. Тогда и в помине не было детского питания.
Я уже не могла полагаться только на хозяйский дом, так что мне приходилось отправляться за покупкой еды и в другие деревни.
Это случилось чудесным солнечным днем.
Когда я, как обычно, шла по проселку с малышом на спине, мне повстречалось несколько человек из города, которые также шли за продуктами. Сами они были из городов Нумадзу и Мисима. Большинство составляли женщины средних лет, возглавлял шествие мужчина пятидесяти лет, владелец лавки по продаже насосов.
Неожиданно завыла сирена.
Воздушная тревога! На безоблачном небе показались два изумительно красивых американских самолета, чьи крылья отливали серебром.
Какая красота! Мы, словно остолбенев, любовались открывшимся зрелищем. Однако мужчина впереди закричал:
— Быстро на землю!
Все побежали к рисовому полю и попадали ничком на живот. Я же, опасаясь, что могут попасть в ребенка у меня на спине, легла в отличие от других на спину, опершись обеими руками о землю.
Один из самолетов низко прожужжал над нами. Так низко, что я смогла разглядеть лицо сидящего в нем американского пилота.
«Тра-та-та», — застрочил пулемет.
Бессильно я закрыла глаза и, лежа так без движения, подумала, что станет с моим ребенком, если меня убьют. Пулеметный треск все не прекращался, и, когда я наконец со страхом открыла глаза, самолет, задрав нос, поднимался все выше — его крылья еще раз блеснули в лучах солнца, — пока не растаял в небесной синеве. Лицо молодого американского солдата никак не выходило у меня из головы. Наконец я встала.
