Похороните меня за плинтусом + 3 неизданные главы - Санаев Павел Владимирович (книги бесплатно .TXT) 📗
— Сашуля, бабонька пришла, — крикнула из коридора бабушка, — купила в булочной зефирку с пастилкой. Будешь чаек пить?
Я поспешно убрал в тумбочку преступно извлеченные из нее предметы, тихо закрыл дверцу и оценил масштаб катастрофы. С первого взгляда было понятно, что зефирки с пастилкой мне теперь не видать. С высокой стопки журналов на тумбочку упала железная лампа. Она вдребезги расколотила стекло, накрывавшее анализы, и раскидала по полу почти все, что лежало на тумбочке. А лежало там многое: пипетка, чтобы капать мне в нос стоявшие там же колларгол, альбуцид и оливковое масло; стаканчик для прополиса, баночка с соком алоэ и каланхоэ, несколько коробочек с гомеопатией и мой последний анализ. Его надо было показать специалистам из Института переливания крови и решить, относится ли он к худшим, и тогда положить его под стекло или к обыкновенно плохим, и тогда убрать в коробку. Все это валялось теперь на полу вперемешку с осколками, но самое ужасное было другое. Сок каланхоэ разлился! Разлился по разбитому стеклу!! Пролился на лежавшие под стеклом анализы!!! Глядя, как священные слова «лейкоциты» и «тромбоциты» расплываются чернильными пятнами, я цепенел от жути, а бабушка уже шагала по коридору, шурша каким-то пакетом.
— Зефирка в шоколаде, как ты больше всего любишь. Тебе нельзя шоколад, но одну съешь, супрастином заешь потом, спать хорошо будешь. Он же снотворный — супрастин. Уснешь пораньше — меня доводить не будешь. Сашульчик?
Бабушка вошла в комнату, разворачивая на ходу коробку с зефиром, и замерла на пороге.
— Я хотел журнал достать… почитать про науку… про новые лекарства… — залепетал я, но верный способ избежать бабушкиного гнева, изобразив толкового мальчика, действовал только в случае мелких шалостей.
— Нена-а-а-ви-и-стна-а-а-я-я мра-а-а-а-а-а-а-а-а-азь!!! — возопила бабушка и угостила меня целой коробкой зефира разом, запустив ее с размаху в стену над моей головой. — Чтоб ты про последний свой вздох почитал!
— Я случайно, баба. Я хотел журнал достать, а лампа упала.
— Чтоб ты упал и не встал! Когда руки не оттуда выросли, нечего лезть. Подождал бы меня, я бы достала. Что это… Ты разбил стекло?
Бабушка подбежала к тумбочке. Я сжался на полу и закрыл голову руками.
— А-а-а-а-а! Чтоб тебя били головой об землю и разбили на сто кусков, как это стекло! Чтоб у тебя жизнь была разбита, как это стекло! Чтоб ты иссох и стал прозрачным, как это стекло, хотя ты и так уже высыхаешь, сволочь. Рассыпал всю гомеопатию, подлец! Чтоб тебя рассыпали и не собрали. Весь каланхоэ разлил! А-а-а-а! Залил все анализы!!! Господи, убери от меня эту падаль или меня забери к себе, Господи. Дай мне силы не убить его, не покромсать его в кровь осколками. Уйти, мразь, не искушай, а то убью, правда!
Я прошмыгнул у бабушки под рукой и, вжимая голову в плечи, поторопился на кухню. Из комнаты доносились проклятия. Я был проклят всем. И стеклом, которое разбил, и каланхоэ, которое разлил, и гомеопатией, которую рассыпал, и даже своими анализами. Вскоре проклятия стихли. В комнате воцарилась тишина. Вернуться туда я решился, когда тишина стала слишком подозрительной и даже пугающей.
Выглянув из-за двери, я увидел, что бабушка сидит на кровати и сосредоточенно пересчитывает осколки стекла. Она складывала их вместе, двигала, как детали головоломки, снова складывала и снова считала.
— Баба, ты чего? — спросил я.
— Уйди, сволочь, не мешай, — ответила она и снова переложила осколки.
«Уж не сошла ли она с ума от горя?» — подумал я.
— Бабонька, не огорчайся так, — стал я ее успокаивать. — Зачем ты их складываешь? Хочешь склеить?
— Чтоб тебе голову с ногами склеили. Тридцать пять, тридцать шесть… Треугольного нет, — озабоченно сказала бабушка и полезла смотреть под кровать.
Под кроватью осколков не было. Лоб бабушки покрыла испарина.
— Где еще один осколок? — четко выговаривая слова, спросила она у меня.
— Я не знаю.
Бабушка помолчала и вдруг с непоколебимой уверенностью сказала:
— Ты его проглотил.
Я перепугался: «Ей не хватает осколка и она думает, что я его проглотил. Что теперь будет?»
— Проглотил, — с ужасом повторяла бабушка, глядя на меня. — Проглотил.
— Я не глотал, баба, честное слово!
— Проглотил, проглотил, — забормотала она и заметалась по комнате. — Проглотил… Крокодил красно солнце проглотил… Сашенька, — бросилась она ко мне. — У тебя где-нибудь колет?
— Нет, баба, не колет. Я ничего не глотал.
— Здесь колет? — Она надавила мне на живот.
— Не колет.
— Ну да, он сюда еще не дошел. А здесь? — и она надавила мне на горло.
Я закашлялся.
— Матерь Божья, заступница, спаси, сохрани и помилуй! Не дай помереть этому кретину раньше времени, пусть еще потянет немного! — заголосила бабушка. — Ну конечно, он застрял у него в горле. Сашуля, родненький, колет тебе здесь?
— Не колет.
— Ну, может, покалывает немного, скажи. — Бабушка плакала, с ужасом осматривая мое горло.
— Баба, успокойся. Я ничего не глотал.
— Проглотил, проглотил, — настаивала бабушка. — Осколки легко глотаются. Стекло гладкое, скользкое. Прошло — он и не заметил. А в горле застряло. Сашуля, — заплакала она, — ты прислушайся к себе, может, покалывает слегка, царапает в горле, а?
Мне становилось не по себе. Может, я, правда, проглотил осколок? Он отскочил и прямо в рот, а я не заметил. Ведь стекло гладкое, скользкое… проскочило — я и не почувствовал. Ну, конечно! Я даже вспомнил момент, когда я мог проглотить.
Я прислушался к себе.
— Ну что, Сашенька?
— Баба, колет!!! — закричал я и снова закашлялся от резкого укола в горле.
Меня затрясла дрожь. Ноги стали ватными, а во рту резко пересохло, от чего в горле закололо еще сильнее.
— Бабонька, колет, ох колет, — заныл я дрожащим, прерывающимся голосом. Осколок, наверное, повредил связки.
— Ой, сделай что-нибудь, бабонька, колет, колет!
Бабушка вытащила из ящика тумбочки длинный пинцет.
— Открой рот!
Я открыл.
Бабушка долго смотрела мне в горло, после чего обреченно плюхнулась на табурет и запричитала.
— Не достать… Уже и не видно его. Глубоко прошел… Не перекрыл бы трахею, а то и до больницы не довезешь — сдохнет на месте. Будь проклят тот день и час, когда я положила это стекло! Будь я проклята за это! Будь прокляты эти проклятые заводы, которые делают такие сраные стекла, что бьются от малейшего удара. Сашенька, где тебе сейчас колет?
— Вот здесь, — показал я.
Кололо уже ниже.
— Спускается… Что же делать? Не дыши! — крикнула бабушка и потащила меня к кровати. — Иди сюда, Сашуля, иди. Встань на кровать на четвереньки попкой кверху, может, выйдет.
Я встал.
— Ох, тебе же нельзя вниз головой с твоим внутричерепным давлением. Ляг, ляг и лежи, не дыши.
— Что теперь будет, баба?
— Не дыши.
— Что будет?!
— Что будет? Осколок идет по пищеводу и разрезает его на ленточки. На ленточки! Пищевод — это как трубка, а он разрежет его на ленточки. Пища попадет не в желудок, а вывалится в брюшную полость. Загниет, и ты заживо будешь гнить вместе с ней. Это в лучшем случае. Если не пойдет дальше пищевода.
— А если ничего не есть? — прохрипел я, чувствуя близкий конец.
— Не дыши! Все равно будет внутреннее кровоизлияние. А если пойдет дальше, порежет на куски все внутри: сердце, почки, печень — все! Где тебе сейчас колет?
Кололо еще ниже.
— Продвигается, — всхлипнула бабушка.
— Режет на ленточки, — прохрипел я.
Бабушка вскочила.
— Что я, туша старая, жду?! Надо резать! Ах, как же тебя, сволочь, резать, когда тебе нельзя никакого наркоза?!
Бабушка побежала в другую комнату звонить в «скорую». Я остался лежать наедине со своими страданиями. Кололо нестерпимо. Я чувствовал, как осколок движется у меня внутри и, переворачиваясь, режет внутренности на кусочки и ленточки. Вот он царапнул одним своим концом, вот другим… Бабушка вернулась.
