Пока подружка в коме - Коупленд Дуглас (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Все это не так. Ты не права.
Потом он поднимает ее и несет домой на руках, бросив коляску. Черт с ней, потом можно забрать. Если что.
— Две сильные руки, — говорит Карен.
Ричард отвечает:
— Да. — И целует ее.
19. Ты видишь сны, даже если не спишь
У Пэм детоксикация и последующее лечение были не столь мучительны, как у Гамильтона. В основном дело ограничилось головной болью, постоянной резью, как при месячных, запорами и головокружениями. Сегодня они вдвоем везут Карен на экскурсию по городу — показать то новое, что появилось за время ее отсутствия. Вышло солнце — холодное и блеклое, низко повисшее над горизонтом, где-то за Бернабэй и Маунт Бейкер. Все срочно вооружаются темными очками. Карен тонет в шикарной, цвета слоновой кости, дубленке Пэм.
— Просто супер, Кари! Ах ты, мой сексуальный, непьющий-некурящий, шикарный котеночек! Мяу!
Гамильтон дополнительно пристегнул Карен к сиденью нейлоновыми ремнями — для страховки, проверил, удобно ли установлен подголовник, и пообещал Ричарду, что будет строго соблюдать правила и не превышать разрешенную скорость. Он замечает изменившееся настроение Карен. В это утро она, как никогда, жива, очаровательна и разговорчива. У нее для этого есть все причины. Прошлой ночью они с Ричардом немного неловко, но ласково и нежно занимались любовью. А потом он предложил ей выйти за него замуж, и она согласилась.
— Ричард, представляешь себе, мне тридцать четыре года, а чтобы пересчитать, сколько раз я занималась этим, хватит не то что пальцев одной руки, а всего двух пальцев!
В последнее время она много ездит по городу с родителями и друзьями. Прогресс, действительно, активно наступает. Город, ее родной Ванкувер, растет на глазах, купаясь в потоках оффшорных денег, которых везут полные трюмы. Небоскребы — башни из синего стекла, между которыми летают клиньями стаи канадских гусей, пробки на дорогах, в которых стоят сплошь «рейнджроверы», дорожные указатели и знаки, продублированные по-китайски, дети с сотовыми телефонами. В общем, Карен этот новый город скорее нравится. Еще ей нравятся всякие приятные мелочи, которых раньше не было: синий лак для ногтей, отличные гигиенические прокладки. Макароны — и те вкуснее стали.
Карен хотелось бы пройтись по магазинам, посмотреть, что к чему, но их появление в супермаркете в прошлый раз вызвало такой переполох, что все единодушно решили на некоторое время отложить такие эксперименты. Формально целью сегодняшней поездки является покупка журнала «Роялти». Карен хочет увидеть фотографии принцессы Дианы. Ей так обидно, что она пропустила всю эту сказку: свадьбу, рождение детей, романы на стороне, развод, возрождение Дианы уже как частного лица, обычного человека, а затем и трагический финал. История принцессы Дианы принадлежит к тем немногим фактам и событиям, по поводу которых Карен всерьез злится на себя: надо же было пропустить такое!
— Знаешь, Пэм, иногда возникает такое ощущение — как тогда, в школе, что все вокруг развлекаются, а ты одна сидишь за уроками.
— А я что-то не помню, чтобы я себя так чувствовала.
Вздох.
— Я от вас, от красавчиков, просто балдею.
Гамильтон сегодня с утра не в духе; Пэм витает в облаках; Карен занята тем, что происходит вокруг, и тем, что творится у нее в голове. Три человека сидят в одной машине, но они на самом деле не вместе.
— Смотрите, — говорит Карен, — «датсун В-210», совсем как у Ричарда был тогда.
— Да, их уже почти и не осталось, — кивает Гамильтон.
Карен улыбается:
— А во Вьетнаме теперь тоже делают машины?
Их джип тормозит у светофора. С носа Карен соскальзывают очки. Гамильтон водружает их на место и снова берется за руль.
— Слушай, Карен, — говорит он, — как ты себя здесь чувствуешь? Ну, в нашем времени? Тебя ведь так долго не было. И я не про то, что тут по-новому или не так. Я спрашиваю, на что похоже наше сейчас?
— Ну…
— Это не слишком бестактный вопрос? Ты ведь вроде уже пообвыклась здесь. Нет, если я слишком достаю тебя — можешь не отвечать. Просто пни меня, если дотянешься.
— Нет, в том смысле, что да. Тьфу ты, совсем запуталась. Подожди, Гэм, дай подумать.
Машина проезжает мимо компании старшеклассников. То, как они одеты, кажется Карен странным, но притягивающим. Будь ее воля, она с удовольствием поносила бы вещи, сшитые по современной молодежной моде.
— Пэмми меня тоже как-то спрашивала об этом. Знаешь, что я ей тогда ответила? «Представь, что ты прошла миллион миль… на высоких каблуках». Кажется, она поняла, что я имела в виду.
— Карен, ты мне зубы не заговаривай. Чушь все это. Такого я и сам тебе наговорить бы мог. Речь о другом, и ты это прекрасно понимаешь. Как… как оно ощущается? Ведь — семнадцать лет! Давай, раскалывайся, а если будешь играть в молчанку, то я устрою тебе часовую лекцию на тему, разумеется, падения Берлинской стены и появления СПИДа.
Только Гамильтон смеет говорить с Карен таким тоном. Жлоб. Ему всегда удавалось перейти ту границу, за которую она старалась никого не пускать. И за это он ей всегда нравился. Нравится и сейчас.
— Ну ладно, Гамильтон. Только по секрету, как засранец засранцу, договорились?
Джип уже на шоссе, уходящем на запад, к заливу Хорсшу. День бледнеет, оставаясь ясным и холодным. Океан где-то под ними — плоская синевато-стального цвета наковальня.
— Ну так вот, Гамильтон. Слушай меня внимательно. В современных людях я вижу какую-то жесткость. Раньше мы могли позволить себе подурачиться, просто убить какое-то время. Сейчас — нет. Жизнь стала слишком уж серьезной. Хотя, может быть, все дело в том, что я в этом новом времени общаюсь в основном с вами, старпёрами.
Она поднимает руку и начинает грызть ноготь. Похоже, это занятие требует от нее немалых усилий.
— У меня ощущение, что ни у кого даже хобби никаких не осталось. По крайней мере, я что-то не замечала. И мужья, и жены работают. Детей гонят, как стадо на ферму — в школу на весь день. Потом они зависают у телевизоров или у своих компьютеров. Ни у кого нет возможности позволить себе такую роскошь — побыть наедине с собой. И при этом люди еще и разобщены. Работа, еще работа, потом домой — и что? Залезаешь в Интернет, ползаешь там по всяким сайтам, ну, письмишко кому-нибудь настучишь да по и-мейлу скинешь. Нет бы в конверт и по почте, или позвонить, или сходить в гости. Люди работают, смотрят «ящик» и спят. Я серьезно. Вся жизнь посвящена одному: работать, работать, работать (что значит — покупать, покупать, покупать)… мчаться сломя голову… потерять работу… залезть в сеть… изучать программирование… добиваться выгодных контрактов. Я все это вот к чему: спроси меня семнадцать лет назад, каким я себе вижу будущее, — такое я вряд ли смогла бы предположить. Люди измотаны и злы, они помешались на деньгах, а будущее — в лучшем случае оно им безразлично.
Она переводит дыхание и продолжает говорить:
— Ты спрашиваешь, как я себя здесь ощущаю? Я чувствую себя ленивой. Заторможенной. Старомодной. Еще я побаиваюсь всех этих машинок. Наверное, это глупо, но я боюсь. И я не до конца уверена в том, что мне здесь нравится.
От внимания Карен не ускользает, как сжимаются зубы Гамильтона.
— Я понимаю, ты хотел бы услышать восторги по поводу того, как здесь все хорошо. Но — извини. Не могу я врать. Мне абсолютно ясно, что становиться именно таким миру было вовсе не обязательно.
Они проезжают развилки, с которых шоссе уводят на Сайпрес, на Вестмаунт, на Коулфилд. С заднего сиденья доносится кашель Пэм. Звук получается такой смачный — словно шлепаются друг о друга два толстых бифштекса. Гамильтон замечает это и спешит высказаться:
— Слушай, Пэм, положи то, что у тебя так хлопает, в мешок. Глядишь, и будет что на ужин поджарить.
— Очень смешно.
Снова горы и океан.
— Мне кажется, я тебя понимаю, — говорит Гамильтон. — Если брать мир в целом, то нельзя не признать, что жить сейчас, в наше время, неплохо. Но стоит присмотреться к «темной стороне», как становится очевидно, что выбора-то никакого у нас нет. Раньше всегда была какая-то богема, творческий андерграунд, куда можно было уйти, если выяснялось, что мэйнстрим — не для тебя. Ну, или там преступный мир, или религия, наконец. А сейчас — ничего, одна система, все остальное куда-то подевалось. И людям остается выбирать между системой и… и смертью, получается. И ничего не поделать, из этого круга не вырвешься.
