Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Белов Руслан (книги без сокращений TXT) 📗
Нет, не гуманный это был поступок. Я просто играл в спасителя.
Играл в спасителя?
Да.
Играя в спасителя, я спас троих.
Виталика спас.
Федю. Его, обезумевшего и связанного, бросили в горную реку, я вытащил, хотя рисковал, сильно рисковал.
И еще одного человека спас, о котором сказать не могу.
А Валя Морозова, бывшая коллега? Муж бросил, хотела травиться, яд в сумочке носила, а я выручил. Мы ходили в ночи по глубокому снегу, я говорил: – Смотри, ты оставляешь следы! Ты можешь идти, ты можешь оставлять следы, ты можешь изменять действительность, ты можешь изменить все! Потом мы ломали веточки, я говорил примерное то же, и заговорил ведь, зашаманил!
Вряд ли они меня помнят.
Значит, я был спасителем! Могу им быть. И получается, что я специально спился, заболел, со всеми разминулся, остался один, сошел с ума, чтобы опуститься на самое дно колодца безнравственности, опуститься и увидеть оттуда звезды, увидеть Бога, и все понять!
Господи, мне это то ли нравится, то ли я чувствую, что это действительно так. Я ведь вглядываюсь в лица детей именно потому, что они у них святые, открытые, нравственные. Да, я вглядываюсь в них, пытаясь определить, удастся ли кому-нибудь из них дойти, раскрыться, превозмочь обстоятельства и свободно вздохнуть на кресте.
Свободно вздохнуть на кресте. Один врач-литератор писал, что распятые на кресте мучаются недолго. В приданном им положении они не могут дышать, и быстро умирают от асфиксии.
Так что это не страшно, умереть на кресте.
Вернемся к теме.
Что озарение мне дало? Чего я теперь хочу? Что буду делать, к чему стремиться?
Я хочу доказать, доказать себе, что все люди рождаются Христами. На своем примере.
На примере сумасшедшего.
Скажу прямо – я, закоренелый атеист и ученый, настоящий ученый – и картошку чищу и режу по специальной методике, придуманной мною, – принять умом это бредовое положение не могу, хотя бы потому, что слово "вера" в моем логическом лексиконе отсутствует. Я – ученый. И выражения типа "Я верю только фактам", у меня вызывают усмешку. Это то же самое, если бы я сказал: "Я верю, что в настоящее время сижу за компьютером и набиваю эти строки". Но в моей душе прочно сидят строки Сергея Есенина "стыдно мне, что я в Бога не верил, горько мне, что не верю теперь" и потому я готов прибегнуть к спекуляциям. Чтобы не было горько.
Спекулятивное (позднелатинское speculativus, от лат. speculor – наблюдаю, созерцаю), тип теоретического знания, которое выводится без обращения к опыту, при помощи рефлексии, и направлено на осмысление предельных оснований науки и культуры. Критика С. философии основывается на материалистической концепции отчуждения, выявляющей подлинные истоки С. мышления: отрыв философского познания от реальных общественных отношений и развития науки, понимание человека как абстрактного субъекта и др.
Вот что сказано в Большой советской энциклопедии о спекуляции. Я давно оторвался от реальных общественных отношений, я давно есть абстрактный субъект, так что карты мне в руки.
Сначала введем в свой лексикон слово "вера". Что у меня с ним ассоциирует?
Стигматы. Язвы, появляющиеся у верующих, глубоко сострадающих распятому Христу.
Они, кровоточащие, сквозные, появляются там, где тело Христово было пробито гвоздями. И копьем стражника.
Глубоко верующий человек может вызвать появление у себя язв, ничем не отличающихся от язв естественных.
Я напечатал эти строки, и мне открылось – в светлой вере, в океане светлой веры все возможно, и есть такой океан, должен быть. В нем мыслимо только прекрасное, в нем идут на дно болезни, страхи, непонимание и возможно счастье. Но где он, этот океан веры? Где так много веры, наполняющей его? Ведь я, если и видел ее, то лишь в виде сырости или, в лучшем случае, в виде лужиц...
Лужицы веры... Вот оно! Надо всем верить и лужицы эти соединятся, и будет океан.
Не будет океана. Как он появится, если один верит в белое, другой в красное, третий в желто-голубое, а четвертый в одно лишь золото? Если один боготворит Заратустру, другой Будду, третий Сатану, четвертый аспирин "Упса", пятый – Костанеду или Коэльо? Как он будет, как появится, если верующие не только верят, но и считают неверующих в их символы еретиками, подлежащими решительному искоренению?
Нет, поляризованный в одной вере, в одной плоскости мир, мир-вера, мир-кристалл, невозможен. Он появится, когда все сойдут с ума – перестанут зарабатывать деньги, чтобы тратить их на выдуманные удовольствия. Перестанут творить зло и равнодушие, перестанут ходить по кругу, вращаться в колесе. И узнают, что для полного счастья нужны лишь горбушка хлеба, два кусочка сахара и рука, их подающая.
А остальное лишне или прилагается само.
Я сошел с ума, и значит, одной ногой стою в этом мире веры. Чем я похож на Христа?
Иисуса хотели убить, когда он не был Христом.
Меня хотели убить в утробе. И отняли шубу.
Большинство людей убивают в детстве. Человек родится, чтобы по воле Божьей стать Христом, по воле божьей умереть за людей, а его убивают, убивают его душу, и он становится слесарем, юристом, банщиком, он становится человеком. Несчастным человеком, ибо, если в тебе убит Христос, ты не можешь стать действительно счастливым человеком. Истинно счастливым человеком, а не обывателем. Не можешь, потому что Христа нельзя убить до конца. Что-то от него остается, культя, что ли... Да, остается культя, и всю жизнь мучат фантомные боли. Всю жизнь болит то, что отрезали. У меня – это совесть. Ее нет, а я чувствую ее, слышу. Как музыку, состоящую из нот боли.
У других болит тоска по несбывшемуся, тоска по несовершенному чуду, несовершенному подвигу.
Христос ходил по земле и совершал чудеса. Совершал, но когда люди переставали верить в него, они не получались.
Я, очарованный словами Грина "Ты можешь заснуть, и сном твоим станет простая жизнь", тоже ходил по земле и пытался совершать чудеса. Я пытался зажечь людей, пытался заставить их что-то искать, что-то сохранять, к чему-то идти. Я брал их за грудки и говорил о душе, о любви, говорил, что жизнь дана человеку для того, чтобы превзойти себя и приблизиться к неведомому. К Богу. К совершенству. Но чудес не получалось, и люди не проникались моими словами. И ненавидели. Как Надя, как Житник, как Света, Вера Зелековна, сын. Ненавидели за то, что толкал их к Богу, к божественному.
Люди не слышат. Они погружены в себя. Они открывают сердца лишь лжецам и презирающим.
Сотрудник известного издательства сказал мне: – Не грузи народонаселение, не пытайся их изменить. Они – мразь. Если мы напечатаем календарь сорок девятого года, они будут его покупать, и будут читать, и будут передавать его друзьям и знакомым с похвальными словами, потому что нам верят, потому что мы – ИЗДАТЕЛЬСТВО!
Да, им верят. Потому что они говорят то, что покойно слышать, то, что погружает в океан бездумности. И еще они – профессионалы, они знают, что читать календарь, читать цифры и знакомые слова, так же полезно, как питаться по часам и жить с женой и еще одной женщиной по сетевому графику.
Когда Христос родился, пришли волхвы и сказали, что родился Царь всех времен и народов.
Волхвов на всех не хватает, не пришли они и ко мне. И к вам.
А если бы пришли и сказали вашей маме, что родился Царь всех времен и народов? Она бы поверила? Нет. Она не поверила, и вы стали человеком.
Почему не приходят волхвы? А если бы они приходили? К каждому Христу? То есть к каждому новорожденному?
То-то ж!
К тому же много Иродов.
У каждого Христа свой Ирод.
Мать Мария говорила сыну. Иисусу: "Выкинь это из головы, не позорь нас".
