Географ глобус пропил - Иванов Алексей Викторович (читаем книги .TXT) 📗
Кассета пошла по рядам. Витька слышал, как повторяют его слова, и наконец увидел, как кассету протягивают в руки Чекушке.
Тут Тамбова вышла на сцену и сказала:
– Ребята! Тихо! Тихо. Сейчас литературный клуб «Бригантина» восьмого «а» класса покажет нам свою композицию, посвященную памяти безвременно ушедшего от нас Леонида Ильича Брежнева. Везде тишина. Просим на сцену!…
Она зааплодировала, и весь зал захлопал.
Витька расслабился. Он уже знал, что будет дальше, и это его не особенно интересовало. Размышляя, чего бы соврать Чекушке про свое опоздание, он глядел на Леночку Анфимову и мельком следил за ходом действия.
Вот обращение к зрителям, вот стихотворение, начинают про биографию Брежнева, снова стихи, опять биография, высказывания сотрудников, зачитывают страницы книги, биография… Время шло, напряжение в зале рассеялось. На задних рядах зашептались, директриса наклонила голову к соседке. Одна Чекушка у сцены сидела за столиком с магнитофоном совершенно неподвижно. Она наблюдала за выступающими, одновременно контролируя и являя собою пример внимания. Витька совершенно отвлекся, и его одернули, когда Леночка Анфимова и Петров начали говорить:
– Смерть – закономерный итог жизни человека, который всю энергию отдал делу народа.
– Но, кроме смерти, еще и благодарность тех, в чьих сердцах он остался жить навсегда.
– Тех, кто продолжает его дело.
– Нас с вами, ребята.
– Почтим память Леонида Ильича Брежнева минутой молчания.
Зал зашумел, вставая, и затих. Чекушка нажала кнопку магнитофона, подключенного к большим динамикам. И первая нота еще только вылетела, и Чекушка еще только оправляла на заду платье, собираясь опустить руки по швам, как Витька все понял. Вместо траурного марша, с самой середины, с самого крамольного места динамики вынесли на весь зал свист, звон, ритм и «маны-маны» шведского ансамбля «АББА».
Витька перепрыгнул скамейку и побежал к выходу. Спросонья он перепутал кассеты, но раскаиваться было поздно.
Утренник заканчивался. Воспитательница снова построила детишек.
– А сейчас, дорогие мамы, – объявила она, – ребята подарят вам подарки, которые они сами смастерили!
Другая воспитательница быстро раздала детям аппликации, читая фамилии авторов на обратной стороне картонок.
– Ну, чего же вы стоите? – подзадорила она детишек. – Бегите, дарите мамам…
Дети сорвались с места и кинулись через зал. Мамы на задних рядах привстали, протягивая руки над плечами сидевших. Тата тоже помчалась к папе, но в толпе ее толкнули, и она шлепнулась на пол. Чья-то нога наступила на ее аппликацию. Тата торопливо подняла разорванную картонку и заревела.
Служкин подбежал к ней, обнял и унес на скамейку.
– По… порвали!… – плакала Тата, утыкаясь носом ему в грудь.
– Ну что ты, что ты… – бормотал Служкин, поглаживая ее по спинке и расправляя смятый картон. – Ничего страшного… Мама и такому подарку очень обрадуется, честное слово!… Ну, хочешь, мы с тобой сегодня новую аппликацию склеим?…
Банты щекотали напряженные скулы Служкина.
– Товарищи мамы! – крикнула воспитательница в гомонящий зал. – Ведите детей в группу, сейчас у них будет обед и тихий час!
В раздевалке своей группы Тата – с опухшими глазами и красным носом – стащила с себя праздничное платьишко и сказала:
– Папа, пусть за мной сегодня Надя придет…
– Мы вместе придем, – пообещал Служкин. – И на санках домой поедем.
Отправив Тату обедать, Служкин вышел на крылечко и закурил, поджидая Лену. Лена появилась не скоро. Она вела Андрюшу.
– Проводить вас? – спросил Служкин.
Втроем они медленно пошли к воротам садика.
– А у Чекасиной на похоронах наши были? – спросил Служкин.
– Были, почти все. Поживают нормально… Девчонки наши почти все замужем, кроме Наташи и Алки, у всех дети, у кого даже двое. Про мальчишек не знаю: в перчатках были, не видно, кто с кольцами, а спрашивать я постеснялась. Знаю, Васильев и Соколов женились, а Петров даже развестись успел. Дергаченко в аспирантуре, Васька военный, Сережка в милиции. Галимуллин – коммерсант, свои киоски имеет, огромный венок привез, машины достал…
– А Фундамент правда на Лебедевой женился?
– Правда. А Лисовский на Коньковой из «бэ»-класса.
– А Ветка была?
– Нет, ее тоже не было.
– То-то она мне ничего не говорила, – заметил Служкин.
В конце февраля прошла оттепель, но сейчас вновь навалились морозы и непогода. На улице мела метель. В небе, в белом дыму шевелилось бледно-желтое солнце. Было слышно, как крупка хлещет по стеклам окон. Вдали, изгибаясь, вдоль витрин магазина скользили снежные столбы.
– А ты сама как? – наконец поинтересовался Служкин.
– Трудно, Витя, – просто ответила Лена. – Оля у меня заболела. Свекор что-то с Нового года остановиться не может, все поддатый через день… Мужу третий месяц зарплату не платят, обещают вообще отправить в бессрочный отпуск без содержания. Он даже на день рождения мне ничего не подарил – денег нет. Только на зарплату свекрови и живем… Андрюшу вот забрала, потому что сегодня в садике детям подарки выдавать будут, а я за него не заплатила. Вот и увожу, чтобы не видел, не ревел…
Служкин глубоко затягивался сигаретой, молчал.
– А я, Витя, опять беременная, – вдруг с веселостью отчаянья добавила Лена. – Мы с мужем все равно решили рожать третьего. Мне еще мальчика хочется…
Служкин все равно молчал, медленно и широко шагая рядом с Леной. Лена, видно, смутилась своей откровенности и неумело перевела разговор на другую тему:
– Весны очень хочется, надоели эти морозы… В оттепель как-то сразу расслабились, а тут опять стужа… Ладно уж, немного до весны остается, это, наверное, последние холода, и зима пройдет…
– Воистину пройдет, – сказал Служкин.
Хочешь мира – не готовься к войне
У Служкина был пустой урок, и он проверял листочки с самостоятельной «вэ»-класса. Служкину срочно требовались оценки, чтобы выставить четвертные, поэтому он не углублялся в сущность предмета, а действовал более экономично – по вдохновению. Он смотрел фамилию и, не читая, сразу ставил оценку. И так ясно, кто чего заслуживает. Ергин? Два. Градусов? Два. Баскакова? М-м… ладно, не жалко, четыре. Суслов? Два. Даже с минусом.
Закончив с листочками, Служкин раскрыл створку окна и закурил.
Внизу находился замкнутый забором дворик между стеной школы, корпусом спортзала и теплым переходом. Дворик был загроможден поломанными партами. Сюда на переменах бегали курить старшеклассники.
Мат и галдеж привлекли внимание Служкина, и он высунулся из окна. Оказывается, во дворике шла разборка. Посреди толпы школьников стоял маленький, взъерошенный Овечкин. За лацкан пиджака его держал тощий и высокий Цыря – Цыренщиков, всем известная местная шпана, быстро перерастающая в уголовника. Цырю подзуживал толстый олигофрен Бизя-Колобок, его лучший друг. Вокруг толпились наиболее прославленные двоечники восьмых-девятых классов. Рядом Безматерных и Безденежных держали под руки тоже красного и взъерошенного Чебыкина, не подпуская его к Цыре.
Цыря, что-то объяснив, вдруг ткнул Овечкина кулаком в скулу. Овечкин отлетел и сел в снег. Цыря нагнулся, поднял его, подтащил к себе и снова дал ему по скуле. Овечкин опять отлетел. Чебыкин, вырываясь, дергался между безматерныхом и безденежныхом.
Служкин выкинул окурок и решительно забросил ногу на подоконник. Из окна он ловко спрыгнул на заснеженную крышу теплого перехода, а с нее – во дворик. Однако ноги его скользнули по валявшейся столешнице сломанной парты, и он шлепнулся задом на какие-то железяки. Кто-то из толпы вокруг Цыри оглянулся, но Служкин уже вскочил, раздвинул двоечников, взял Цырю за плечо и развернул.
– Не п-понял!… – изумился Цыря.
– Гуманитарная помощь, – пояснил Служкин и хлопнул его по зубам. – Теперь понял, Мцыря?
– Че за фраер?! – заверещал Бизя-Колобок, подскакивая к Служкину, и Служкин коротким толчком кувыркнул его в сугроб.
