Я назвал его галстуком - Флашар Милена Митико (книги онлайн полные .TXT, .FB2) 📗

— Надо действовать.

Голос отца. Механический. Он был исправен и действовал.

Глядя на него, я видел будущее, в котором меня ждет медленная, слишком медленная погибель.

— Ничто не действует, — ответил я. А потом сказал: — Я так больше не могу.

Эта последняя фраза стала моим девизом. Лозунгом, который меня обозначил.

20

Обозначенный этим лозунгом, я сидел на своей скамейке, когда ровно в девять он вдруг снова возник. Помню, был четверг. Он шел склонившись, точно под тяжким грузом. Будто постарел за ночь. На его шее образовались морщины, когда он мне кивнул: «И ты здесь». Я кивнул в ответ. И даже более того: кивнув, я пригласил его. Сам того не понимая, я кивнул ему, постаревшему, и даже кивнул еще раз, когда он нерешительно подошел ко мне, пересек границу и предложил мне сигарету.

— Охара Тэцу. — Он слегка поклонился. — Хадзимэмаситэ[3]. Ты не куришь? Хорошо. Лучше и не начинать. Это зависимость. Как видишь, я уже не могу без сигарет.

Он сел рядом и поставил между нами свой портфель. Щелкнув зажигалкой, он задымил.

— Одна из привычек, — продолжил он, — от которых я не могу избавиться.

Я снова кивнул.

— Чего я только не пробовал. Не помогает. Не получается отказаться. Воли не хватает. Ты наверняка понимаешь. — Его голос охрип, он откашлялся. — У нас в компании курят все. Из-за нескончаемого стресса. В компании… — Он наклонился и потушил сигарету.

Остаток утра мы просидели молча на нашей скамейке. Одним кивком она стала нашей. Мимо то и дело проходили люди. То мать с коляской. То прихрамывающий мужчина. То орава школьников в помятой форме, прогуливающих уроки. Земля крутилась. В небе парили птицы. Бабочка на несколько секунд опустилась на скамейку напротив. Мы вместе смотрели, как она улетает. Слабое предчувствие, что пути назад больше нет.

21

— Кёко приготовила, — сказал он мне в полдень, распаковывая свой бэнто. Караагэ[4] с картофельным салатом. — Моя жена. Она великолепно готовит. Хочешь попробовать? HeT? — Он смущенно улыбнулся. — Представляешь, вот уже тридцать три года она каждое утро встает в шесть утра, чтобы приготовить мне бэнто. Каждое утро в шесть. И что самое главное, это вкусно! — Он погладил живот. — Слишком много внимания, — запинаясь, сказал он, — кому-то вроде меня. Но мне повезло, не правда ли? — С этими словами он принялся за свой обед.

Я представил Кёко, его жену, стоящей в ночной рубашке на кухне. Шипящее масло. Пятно от маринада на рукаве. Она шинкует и помешивает. Чистит. Режет. Солит. Весь дом наполнен звуками шинкования и помешивания. Очистки. Нарезания. Соления. Он просыпается. Еще в полудреме думает:

«Мне повезло». Думает это с неизмеримой, невыносимой грустью: «Мне, черт возьми, крупно повезло». Он встает. Идет в ванную. Склоняется над раковиной и включает холодную, очень холодную воду. Окунает в набравшуюся воду лицо, волосы, шею. Включает напор сильнее. Поднимает голову. И снова опускает. Задерживается под водой. Выключает кран. Остается под водой. Слышит клокотание в сливе. Включает кран. Выключает. Включает. Выключает. Смотрит, как вода дробится на капли, капли на капельки. Клякса зубной пасты на краю раковины. Белое на белом. Он тянется к ней пальцем и…

— Кёко не знает… — Легкая отрыжка. Он говорил будто сам с собой: —…Кёко не знает, что я прихожу сюда. Я не сказал ей. — Протяжные слоги: — Я не ска-зал ей, что по-те-рял ра-бо-ту.

22

Молчание. Я стал сообщником. Поведанная мне только что тайна сделала нас союзниками. Я почувствовал, как тяжелеют ноги, окончательно отрезав путь к отступлению. Он доверился мне, только мне. Я посмотрел на свои тесные ботинки. Побитые и стоптанные. Он вытянул пятки на полметра перед собой. Черная гладкая кожа. «Ботинки как у моего отца, — промелькнуло у меня в голове. — Есть ли и у него потребность иногда довериться кому-то?» С некоторой горечью я понял, что знал об отце меньше, чем о том, чье имя узнал три часа назад. Одной причиной больше остаться здесь и продолжить ему кивать через разделяющий нас портфель.

— Забавно. — Он снова натянул нить между нами. — Не то чтобы я хотел обмануть Кёко. Нет, я хотел обо всем рассказать. Но… у меня не хватило духа. Что-то сдерживало меня. Может, привычка. — Серый дым изо рта. — Я привык вставать рано утром и умываться. Привык, что она завязывает мне галстук. Перед уходом я говорю: «Хорошего дня». Она отвечает: «Тебе тоже». Она машет рукой мне вслед. На углу я оборачиваюсь. Она стоит на пороге. Словно реющий флаг. Я мог бы вернуться к ней. Но уже приближается автобус. Я сажусь в него. Он идет до вокзала. Сажусь на экспресс. До станции А. Спускаюсь в метро. До станции О. Каким-то образом это работает. — Он засмеялся. — Не я. — Он продолжал смеяться. — Схема работает.

23

— А у тебя что? Что приводит тебя сюда?

Я пожал плечами.

— Не знаешь? Хм, ты ведь молод еще. Восемнадцать?

Я оцепенел.

— Девятнадцать? Двадцать? Невероятно, так молод. Еще все впереди. И пока ничего позади. — Он вздохнул. — Поверить не могу, что я сам когда-то был так молод. Но разве цифры в паспорте о чем-то говорят? Я думаю, что у каждого есть только один возраст. Мне было, есть и всегда будет пятьдесят восемь. Выбирай свой возраст с умом. Он прилипает к тебе. Он намертво приклеивается. Возраст, который ты себе выберешь, подобен клею, который затвердевает вокруг тебя. Однако это не моя мудрость. Я взял ее из одной книги. Или фильма. Я уже и не помню. Мы постоянно что-то подмечаем. Невероятно. Всю жизнь мы что-то подмечаем.

Пока он читал газету, я размышлял над его словами. Но чем больше я размышлял, тем дальше ускользал от меня вопрос «что?» и его место занимал «как?», это меня зацепило. Изношенный тон придавал горечь его словам.

Произносил ли он «молод» или «невероятно» — оба слова в его устах получили терпкую, тяжелую ноту, и оба в моих ушах слились в одно. «Так говорит человек, — подумал я, — который долго молчал». Все слова становятся похожи друг на друга, и едва ли можно их различить. Будь то «клей» или «жизнь» — нет существенной разницы.

24

Сон сморил его внезапно. Застиг на второй странице спортивного раздела. Он задремал, откинувшись на спинку и уронив голову на грудь. Его ла-дони лежали раскрытыми поверх снимка команды «Джайентс». Сетка из линий жизни, их скрещение. Испачканный типографской краской правый указательный палец. Он снова походил на ребенка. Безобидный. Уязвимый в своей безобидности. И снова я почувствовал желание укрыть его, естественное желание, как и прежде, защитить от беды.

Он проснулся в шестом часу. Зевая, выпрямился и протер глаза.

— Еще несколько минут, — подмигнул он, — и рабочий день подойдет к концу. Сегодня никаких сверхурочных. — Он сложил газету. — Самое приятное в работе — возвращаться домой. Это первое, что я говорю, переступив порог. Пахнет чесноком и имбирем. Тушеные овощи. Я стою в дверях, вдыхаю этот запах и говорю: «Самое приятное в работе — возвращаться домой». Кёко из-за этого называет меня дураком. Из ее уст это звучит очень нежно. Совсем не обидно. Понимаешь? Она могла бы называть меня намного хуже. Обманщиком, лжецом. И даже в этих словах, я очень надеюсь, была бы та нежность, с которой она называет меня дураком. И все же. Я предпочел бы не знать. Пока еще есть надежда, я не хочу знать, что было бы, скажи я ей правду. Да и зачем? Она заслуживает лучшего, гораздо лучшего, чем эта правда.

25

— Без пяти шесть. — Он поправил галстук. Не слишком резким движением. Казалось, будто он хочет себя сдержать. Обузданная лошадь, которая сама тянет себя за узду. Снова и снова он встряхивал рукой, отодвигал рукав рубашки, смотрел на часы. — Сейчас уже пойду.