Ложка - Эрикур Дани (читаемые книги читать txt, fb2) 📗

До недавних пор я засыпала, мысленно паря с этажа на этаж. Вот прерывисто похрапывают братья в соседних комнатах, вот размеренно дышат родители в своей спальне на первом этаже, вот галдят клушицы, гнездящиеся под крышей, вот не смолкают шорохи в закутках возле лестницы, где дремлют кошки, собаки и колония муравьев. Затем я пролетала над галечными пляжами и обрывистыми скалами вокруг гостиницы, такими же несураз ными к обнадеживающими, как она сама.

Обнадеживавшими. В прошедшем времени.

Вид, который ему уже не откроется

Спустя несколько часов после публикации некролога в «Таймс» британские Д. П. откликаются на скорбное известие общим факсимильным посланием.

Глядя на слова: «От лица всех нас», которыми их представитель начал письмо, мы не сразу догадываемся, кто нам его отправил.

— Чертов напыщенный бумагомарака, — ворчит Помпон, протягивая мне листок.

Читаю: «Ужасная утрата… бесконечная скорбь… глубокое сочувствие… приедут многие…» И главное: «Мы закажем памятную табличку с его именем».

Табличка будет прикреплена к скамейке с видом на море, расположенной в полукилометре от гостиницы в сторону Сол вы. «Питер любил эту скамью и открывающийся с нее вид, не так ли?» — уточняет адресант. Другими словами, Д. П. хотят обессмертить моего отца на скамейке, на которую он уже никогда не сядет.

Учитывая, что скамьи на Большой Пембрук-ширской туристической тропе стоят примерно через каждые два километра, всего таких скамей должно быть за сотню. Поскольку на большинстве из них уже есть памятные доски, получается, что отрезок дороги от Сент-Догмаэлс на севере до Амро-та на юге буквально напичкан воспоминаниями о разных людях.

Ожидая, пока Д. П. пришлют нам на одобрение факс с текстом для таблички, Дэй приносит из холла путеводитель и зачитывает вслух отрывки из него. Если верить написанному, первые памятные доски на скамьях посвящались «благодетелям, которые помогли сделать эту тропу одной из самых чистых и ухоженных в Великобритании». Следующими появились мемориальные доски, прославляющие местных знаменитостей — четверых актеров, двух художников, автора детских книг и нескольких героев Первой мировой войны. Теперь, по-видимому, настало время глубоко личных табличек. Только на участке тропы вблизи нашего дома я насчитала дюжину таких. Рай и небеса — вот их лейтмотив: «Квини, ты обожала этот райский уголок»; «Сей небесный вид был любимым у Мартина Лоу»; «Отсюда Бет наблюдала за парящими птицами, а теперь ее душа тоже вознеслась на небо». Подчас трудно понять, о людях или о спаниелях тут говорится.

По прикидкам Дэя, ежегодно Пембрукширской тропой проходит несколько тысяч туристов.

— Но, Серен, не все они будут отдыхать на скамье имени Питера.

Брат знает, что меня коробит. Сколько незнакомцев в мокрых ботинках и с рюкзаками за плечами прочтут подпись на табличке, понятия не имея, кем был мой отец?

— Думаю, Питера позабавила бы инициатива наших Д. П., — встревает в беседу мама. — Я сейчас поднимусь туда минут на пятнадцать. Хочешь со мной, Серен?

Качаю головой. Мне ни к чему сидеть на скамье, которая вскоре будет носить имя отца, ни к чему лицезреть вид, который ему уже не откроется.

Иду по тропе в противоположную сторону, прихватив мешок яблок для диких пони, которые прячутся в зарослях кустарника вдоль обрыва. Пони застенчивы, но обычно принимают еду, которую я им кидаю.

Миную мегалиты, затем три информационных знака. К сожалению, иностранные путешественники, которые не владеют ни валлийским, ни английским, упускают важные сведения.

В результате эти люди рвут цветы, топчут вереск, приближаются к гнездам клушиц на опасное расстояние и не ведают, что совершили восхождение не менее грандиозное, чем на Эверест.

Взбираясь на гору, я вдруг осознаю, что взбираюсь на гору. Еще я понимаю, что ничего не чувствую. Совершенно ничего привычного.

От этой мысли у меня перехватывает дыхание.

Останавливаюсь на полпути, чтобы отследить свои ощущения. Поднялся ветер, вереск царапает мне лодыжки, облака мчатся к горизонту. В нескольких десятках метров под моими ногами море наносит скалам мощные удары сверкающими мечами волн.

Говоря на языке анатомии, моя проблема размещается между горлом и плавающими ребрами. Легкие раздавлены неким инородным телом, я их больше не чувствую.

Пожалуй, я могу нарисовать это инородное тело.

Оно представляет собой холм.

Не цветущий холм, вдохновляющий пуститься в пляс, как делают герои сериала «Маленький домик в прериях», а склизкую черную насыпь. Она подчиняет мое тело себе. Эта насыпь чем-то напоминает терриконы шлака, которые можно увидеть в горнодобывающих краях к северу от Суонси.

Террикон находится у меня между ребрами, на месте легких, возле сердца. Которого я тоже больше не чувствую.

Продолжаю шагать вверх, к зарослям.

Дикие пони жуют яблоки и смотрят на меня влажными глазами, в глубине которых я читаю вопрос: «А не здесь ли находится рай?»

Морской ветер развевает его кудри

Ал сидит на гостиничном крыльце. Ветер развевает кудри моего брата, отчего он напоминает певца на конверте пластинки с фолк-музыкой. Хотя на дворе лето, Ал одет в свое любимое пальто, которое носил еще наш дед Помпон и которое остается одновременно старомодным и авангардным, что, по мнению Нану, делает его поистине шикарным. Брат откусывает кончик ногтя и протягивает мне листок бумаги — Д. П. прислали текст, который будет выгравирован на мемориальной табличке:

Читаю текст вслух, затем делаю вид, что меня сейчас стошнит.

— Разве плохо сказано? — беспокоится брат.

— Очень… обычно.

Ал с тревогой приподнимает брови.

— Но, знаешь, на памятных табличках такое и пишут.

Он грызет мизинец и левым носком выводит на гравии рваные круги.

— Почему твоего отца хотят бросить в воду?

— В смысле?

— Мама говорит, в субботу его бросят в воду.

— Ал, в воду бросят не Питера, а его мелкие… остатки. Его тело сожгут, пепел соберут и развеют над водой. Как мертвые листья.

— В три раза больше…

— Что в три раза больше, Ал?

— Плохого. Сожгут, соберут, развеют.

Судя по тому, как он впивается зубами в палец, Ал на грани припадка. Я улыбаюсь, желая убедить брата, что ничего дурного не происходит.

Это не смешно, — кривится он.

— Окей, это не смешно-смешно.

— Жечь запрещено! Питер всегда твердит…

— Всегда твердил. Теперь о моем отце нужно говорить в прошедшем времени.

— Осторожно с огнем! Никаких свечей в номерах! Выключи газ! Не играй со спичками, не играй со спичками, не играй со спичками!

— Окей, окей, Ал.

— Окей. Окей. Окей.

— Да.

Помолчав, большой маленький брат хватает меня в охапку и крепко обнимает. Террикон в моей груди подрастает сантиметра на три и больно давит на ребра.