Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине - Липатов Виль Владимирович (читать книги без регистрации полные txt) 📗
– Это вы насчет того, чтобы меня на старый трактор посадить?
– Совершенно верно, Иван Васильевич! Исстари заведено, что начинающие механизаторы берут под опеку повидавшую виды машину, проходят на ней тернистый путь познания тракторной механики, а уж затем получают новый механизм, иными словами, трактор… Думаю, что и ты, Ванюшка, сочтешь за честь вдохнуть жизнь в старую машину.
Ванюшка хмыкнул.
– Что? Спрашиваю: что? – подозрительно проговорил председатель. – Вам, кажется, не хочется вдохнуть жизнь в дряхлый, с честью отработавший свой век механизм?
Ванюшка молчал. А чего разговаривать, если председатель Яков Михайлович работал языком за десятерых и уже не ходил, а бегал по кабинету, словно председательша Старо-Короткин-ского сельсовета Елизавета Сергеевна Бокова.
– Странная история! – кричал председатель, всплескивая руками. – Молодой человек в расцвете сил, опытный и знающий, не хочет убедиться в своем могуществе над непокорной машиной… Последний раз спрашиваю, Иван Мурзин: согласны взять под свою опеку трактор марки «Беларусь»? Резина почти новая…
Ванюшка басовито покашлял.
– Заелись! Зазнались! Приходят на готовенькое! – бегал и ужасался председатель. – Разве так мы приходили на колхозные нивы? Мы добровольно и с радостью стремились молодостью и комсомольским задором вдохнуть жизнь… Почему молчите, товарищ Мурзин?
Иван подумал и неторопливо сказал:
– А вот американцы старые машины – под пресс! Да я и без американцев знаю, что под пресс дешевле, чем ремонтировать и простаивать… До какого времени будет нехватка зерна?
После этих слов председатель Яков Михайлович онемел, осторожно надел очки, бесшумно сел на место и скрестил руки на груди. Он раньше в райисполкоме работал заместителем председателя, домами и квартирами ведал и,если надо с народом умел строго разговаривать.
– Незрело мыслите, Мурзин! – тихо и медленно сказал председатель. – Видеть одну сторону медали – это значит ничего не видеть! Почему вы не учитываете неблагоприятные погодные условия? А возрастающие потребности советского народа в улучшенных сортах хлебобулочных изделий? Почему вы упускаете из поля зрения эти факты, товарищ Мурзин?
Ванюшка опять прокашлялся и послушал, что делается на улице: там буксовал в грязи по колено председательский «газик», орали во все горло мальчишки-футболисты, приспособившие под игровое поле двор колхозной конторы, – много, наверное, ели хлебобулочных изделий…
– Я учитываю погодные условия, – мирно сказал Ванюшка. – Но вот что интересно. Почему Валерка Макаров на новой «Беларуси» три дня простоял, хотя погода благоприятствовала? Голдобинский-то клин так и остался пустырем.
– Вышел из строя пускач.
– Ах-ах и ах! – рассердился Ванюшка. – Валерка ручку «Беларуси» повернуть не может? Двухпудовыми гирями крестится, а ручку повернуть – пуп бережет. Куры смеются. – И еще больше рассердился: – Вот вы мне скажите, сколько сегодня машин стоят не в гараже, а возле домов тракторюг? А где колхозный механик Варенников, который восемь дней в неделю самогонкой воняет?…
– Товарищ Мурзин!
– Чего?
– Может быть, не будем кричать? Берите совсем новый, еще не расконсервированный трактор «Беларусь» и покажите, как надо поднимать Голдобинский клин и другое, например, сенокошение… Что вы раскричались, не понимаю! Вам час назад сказали: получайте новую машину! Человек вы опытный, достойный…
Председатель, конечно, приврал, что трактор «Беларусь» такой новый, что еще на консервации. Его пока из Колпашева в Старо-Короткино перегоняли, половину консервационной смазки стерли, да разбили, пьяные черти, левую фару и помяли крыло, а вторая скорость вообще выскакивала. Сразу было видно, что машину перегонял восемь дней в неделю пьяный механик Николка Варенников, который при осмотре трактора Иваном с ухмылкой стоял рядом и нарочно дышал на Ивана, чтобы власть показать и от души покуражиться. Он, конечно, пьянью был, механик, но – вот беда! – без Варенникова трактора вообще стояли бы возле домов трактористов. Он, может, гением был, пропойца Варенников. Подойдет к машине, красноглазый, послушает, а потом – ляп: «Топливный насос засорился!» или: «Два клапана, второй и третий, подгорели!» Разберут машину – правда!
– Это ты крыло-то помял, Николай? – спросил Ванюшка у механика, соображая, снимать крыло или можно так выправить. – Никак не пойму. Такого и во сне не видывал…
– Арбуз.
– Что арбуз?
– Арбуз, говорю… Одним словом, хреновый попался. Я его об крыло – жах. За такой арбуз надо голову отрывать…
Ванюшка засмеялся.
– Тебе смешно… Не арбуз, а камень… Ну, писать тракторишко за тобой?
– Пиши! Все пиши: крыло помято, новое заднее колесо продано и старым заменено…
– Что?
– А вот ничего! – Иван взял механика за пуговицу. – Ты иди, Николай, сейчас домой! Ты сейчас проспись, но запомни: пьяного до гаража не допущу.
– А что ты мне исделаешь, щенок конопатый? Гада паршивая! Кому говоришь! Передовому колхозному механику! Да у меня одних грамот, что у тебя зубов!
Механик точно подметил. У Ивана Мурзина было тридцать два зуба, как полагается каждому человеку, но они какие-то были такие, что казалось со стороны: шестьдесят четыре зуба у парня, хотя все крупные.
– Грамоты? – Иван подошел к механику, разогнал ладонями сивушный запах и весело сказал:– А вот если придешь в гараж пьяный, я тебе еще одну грамоту выдам, месяц на эту грамоту не сядешь. А из деревни ты не убежишь: по лавкам у тебя трое, пьянь несчастная! А теперь вот так – и иди, и иди, и иди…
Минский тракторный завод, наверное, хороший завод. Но Иван Мурзин, разглядывая трактор «Беларусь», новенький, хоть и с разбитой фарой, помятым крылом и подмененным задним колесом, думал: «Они тысячи тракторов выпускают, а у меня один!» После этого он завел машину в светлый бокс, на «яму», надел синюю спецовку – подарок матери в честь начала трудовой деятельности – и начал обихаживать трактор. Кое-что разобрал на части, кое-что полуразобрал, все гайки и болты подвинтил и так далее. На это ушло три дня. Механик Варенников, трезвый и активный, радостно тащил Ивана под увольнение, председатель Яков Михайлович Спиридонов приезжал с ультиматумом и двумя членами ревизионной комиссии, на бумажке показывал, что простой тракторных сенокосилок ставит под удар зимовку общественного стада, но Иван не сдавался. И прав был, как выяснилось. У топливного насоса резиновые прокладки хороший Минский завод наперекосяк поставил; на клапанах – зазубрины и прилипшая металлическая стружка, а что касается болтов и гаек, – все болты и гайки надо было докручивать, доверчивать, укреплять. Значит, на Минском заводе тоже по-своему думали: «Мы тысячи тракторов выпускаем, нам каждую гайку докручивать – переходящего Красного знамени лишаться, а вот какой-нибудь Иван Мурзин гайки и болты запросто докрутить может. Трактор у него один…»
Первые дни на раннем сенокосе Иван проработал нормально, как и было задумано, все записывал в маленьком блокнотике, посматривая на часы: дескать, в чем это собака зарыта, что все трактористы нормы систематически выполняют на сто сорок процентов, а вот Гришка Головченко – аж на двести три. В конце рабочего дня приходила девчонушка Верка Хуторская, деревянным двухметровым «циркулем» измеряла Ивановы достижения.
– Вы молодцы! – говорила она Ивану по-старинному на «вы», хотя была на год старше. – Обратно сто сорок два процента.
– А у Гришки Головченко? Она тяжело вздыхала:
– Двести один…
Весь ранний покос, до последнего стога, проработал Иван, пока не понял окончательно, как выполняют норму на двести процентов некоторые отдельные товарищи, то есть Григорий Головченко. Впрочем, в последние дни не до его гектаров было Ивану. В доме преподавателя литературы Марата Ганиевича Смирнова дела происходили почище покосных гектаров.
Через два месяца и семнадцать дней жизни с Любкой Ненашевой преподаватель Марат Ганиевич запоздно и переулками пришел к председателю сельсовета Елизавете Сергеевне Боковой, чуткой женщине. Она первого мужа на фронте потеряла, второго похоронила сама, жила в комнатенке колхозного общежития для новоселов, ела в столовой, носила черные платья и серые косынки, вечно не вылезала из резиновых бот. Деревенские дела Елизавета Сергеевна знала наизусть, ночью разбуди – расскажет, до всего сама доходила, все брала к сердцу. Сев напротив председательши, Марат Ганиевич минут пять молчал, красный как рак, глядеть на Елизавету Сергеевну от неловкости боялся, но отзывчивая женщина улыбкой, тихим голосом, деликатными вопросами понемногу разговорила Марата Ганиевича.
