Джаз - Моррисон Тони (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
Итак, Вайолет брызгает водой на воротники и манжеты. Затем она яростно вспенивает мыло на пучке седых волос, мягких и трогательных как у ребенка.
А все-таки те детские волосики, наверное, были помягче, те, которые мыла и причесывала, а потом вспоминала сорок лет ее бабушка. Те, действительно, принадлежали малышу, и имя-то свое получившему из-за них. Может, потому Вайолет стала парикмахером – еще бы, столько лет слушать, как ее бабушка Тру Бель рассказывает байки о своей жизни в Балтиморе. О незабвенном времени, прожитом у мисс Веры Луис в красивом каменном доме на Эдисон-стрит, где постельное белье вышито синим узором и только и забот, что холить да лелеять белокурого мальчика, бегавшего от них и лишавшего их удовольствия любоваться его прелестными кудряшками.
Все негодовали, когда Вайолет расстроила похороны, но вряд ли для кого ее выходка была неожиданностью. Еще раньше – Джо и с девицей-то не был тогда знаком – Вайолет однажды взяла и уселась прямо на тротуар посреди улицы, не споткнулась, никто ее не толкал, просто взяла и села. Через несколько минут к ней подошли трое прохожих: двое мужчин и женщина, но она ничего не понимала, Что ей говорят. Кто-то сунул ей стакан с водой, она оттолкнула его. Полицейский присел рядом с ней на корточки, а она свернулась калачиком и лежит. Он бы непременно забрал ее, если бы люди кругом не стали ворчать: «Она устала, пусть отдохнет». Ее отнесли к ближайшему крыльцу. Там она пришла в себя, отряхнула платье и пошла по своим делам, опоздав на час к клиенткам, чем вечно сонные проститутки остались весьма довольны – те если и торопили события, то только в любви. Насколько мне известно, ничего подобного больше не повторялось, я имею в виду сидение на тротуаре, но все– таки… как бы ни было все шито– крыто, пыталась же она украсть того ребенка, хотя доказательств тому нет никаких. Известно следующее: семейка Дамфри – мамаша и дочка – где-то болтались, когда пришла Вайолет. То ли они день перепутали, то ли решили пойти в нормальную парикмахерскую с лицензией, чтобы как следует вымыть голову, потому что в кухонной раковине волосы хорошо не промоешь. Домашнее мытье с парикмахерской не сравнить: там ты откидываешь голову назад, а не наклоняешься вперед, и мыльная вода не попадает на лицо. В нормальной парикмахерской вода течет по затылку прямо в раковину. Поэтому клиенты и сбегают иногда в парикмахерскую, чтобы промыть хорошенько голову, хотя, может, мастерицы там и не такие умелые, как Вайолет.
Два заказа в одном месте это удачно, и Вайолет с удовольствием шла к назначенным одиннадцати часам. Дверь ей никто не открыл, и она осталась ждать, надеясь, что вдруг они задержались на базаре. Некоторое время спустя она еще раз позвонила, а затем, опершись о бетонную перегородку, спросила у женщины, которая как раз в тот момент запирала дверь, где Дамфри. Женщина отрицательно покрутила головой, но тем не менее подошла, чтобы помочь Вайолет позаглядывать в окна и погадать, куда они могли деваться.
– Когда они дома, то шторы у них всегда подняты, – сказала она. – А когда уходят, опущены. А надо наоборот.
– Может, они, когда дома, хотят в окошко смотреть, – сказала Вайолет.
– На что смотреть-то? – спросила женщина. Она внезапно разозлилась.
– На улицу, – сказала Вайолет. – И чтобы свет попадал им в комнаты.
– Если им так позарез нужен свет, пусть катятся к себе назад в Мемфис.
– Мемфис? Я думала, они отсюда.
– Ну конечно! Они на то и рассчитывают. Они даже не из Мемфиса, а из Коттауна. Никто о таком и не слышал.
– Вот так так, – сказала Вайолет. Она очень удивилась. Обе Дамфри были изящные городские дамы. Их папаша держал магазин на 136-й улице, и у обеих была чистая бумажная работа: одна служила билетершей в «Лафайете», ад ругая работала в бухгалтерии.
– Им не хочется, чтобы об этом знали, – продолжала женщина.
– Почему? – спросила Вайолет.
– Гордые больно, вот почему. Потому что целый день с деньгами. Которые работают с деньгами, сразу делаются такими важными, будто это их собственные деньги, – она цыкнула зубом на занавешенные окна. – Света им, вишь, подавай.
– Я их причесываю каждый вторник. Сегодня ведь вторник?
– С утра был.
– Куда же они подевались, интересно знать? Женщина сунула руку под юбку, чтобы подтянуть чулок.
– Болтаются где-нибудь, делая вид, что они не из Коттауна.
– А вы откуда? – Вайолет оценила, как ловко женщина одной рукой закрепила чулок.
– Из Коттауна. Я еще там их знала. Приехали и строят из себя невесть что, будто меня в глаза не видели. А все оттого, что с утра до вечера с деньгами; помахали бы метлой, как я, так знали бы, ладно, пошла, а то и эту дрянную работенку потеряю, Господи Иисусе, – она тяжело вздохнула.
– Оставьте записку. И не рассчитывайте, что я им что-то буду передавать. Мы не разговариваем, разве что в крайнем случае. – Она застегнула пальто, равнодушно махнув рукой на слова Вайолет, что останется ждать.
Вайолет уселась на широкие ступени, пристроив сумку с шампунями, щипцами и маслом себе под ноги.
Когда в ее руках очутился ребенок, она заботливо прикрыла ему щечки одеялком, чтобы не дул на его миленькое сливочное личико холодный ветер. Безмятежный взгляд широко распахнутых глаз заставил ее улыбнуться. В животе стало уютно, и по жилам понесся какой-то быстрый пульсирующий свет.
«Джо будет доволен, – подумала она. – Просто счастлив». Мысли ее устремились к себе в спальню, прикидывая, что изобрести вместо колыбельки, пока она не купит настоящую. В коробке с пробными образцами есть туалетное мыло, так что выкупать его можно сразу. Его? Разве это он? Вайолет запрокинула голову к небу и засмеял ась От радости, предвкушая, как она будет распеленывать его дома. Именно этот-то смех и послужил впоследствии уликой для: одних и алиби для других. Стала бы воровка, утащившая: ребенка, привлекать к себе внимание, хохоча во все горло в ста ярдах от того места, где осталась стоять плетеная peбеночья коляска? А стала бы ни в чем не повинная добрал женщина, любезно согласившаяся погулять с ребенком пока его старшая сестра бегает домой, смеяться таким диким образом?
Сестра с визгом бегала туда-сюда перед домом, взывая к соседям и прохожим.
– Филли! Филли украли! Она утащила Филли! – кричала она, волоча за собой коляску, как будто, выпусти она ее хоть на минуту, коляска тоже исчезнет, пустая теперь, за исключением пластинки на подушке, той самой злополучной пластинки, которая и послужила причиной ее отлучки.
– Она, это кто? Кто украл-то? – спросил один прохожий.
– Тетя! Я ушла на минутку! Да меньше! Я попросила ее… я сказала… она сказала: «Ладно».
– Ты бросила целого живого ребенка на неизвестно кого, чтобы помчаться за пластинкой? – Негодование в его голосе вызвало слезы на глазах девочки. – Ох и задаст же тебе мамаша, и правильно сделает.
Из собравшейся толпы посыпались всевозможные догадки, мнения, идеи и предложения.
– Ума как у кошки.
– И кто только ее воспитывал?
– Вызовите полицию.
– Зачем?
– Они хоть взглянут.
– Только посмотрите, ради чего она бросила малыша. – Что там?
– «Блюзы на тромбоне».
– Господи, помилуй.
– Когда мать узнает, будут ей тромбоны.
Толпа людей, с увлечением ругавшая легкомысленную сестру украденного младенца, полицейских и музыкантов с пластинки, совсем было забыла о похитительнице, как вдруг мужчина у обочины сказал: «Это не она?» И ткнул пальцем в сторону перекрестка, где стояла Вайолет. Как раз в тот момент, когда все головы повернулись в направлении указующего пальца, Вайолет, в предвкушении ждущего ее дома удовольствия, откинула назад голову и захохотала.
Доказательством ее невиновности послужила сумка с парикмахерским инструментом, оставленная на ступеньках.
– С какой бы стати я бросила инструмент, которым я зарабатываю на хлеб? Думаете, я сумасшедшая? – Вайолет с гневным прищуром уставилась на сестру. – Я бы все тогда взяла, и коляску тоже, если бы решилась на такое.
