Все божьи дети могут танцевать - Мураками Харуки (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Симао прижалась ухом к его обнаженной груди.
— Бывает, — сказала она.
— Угу.
— Не обращай внимания.
— Стараюсь.
— Говоришь, а сам переживаешь. Эх, мужчины…
Комура молчал. Симао слегка сдавила его сосок.
— Ты говорил, жена записку оставила?
— Говорил.
— А что в ней было?
— Что жить со мной — что со сгустком воздуха.
— Со сгустком воздуха? — склонила она голову. — Что это значит?
— Думаю, отсутствие нутра. Внутреннюю пустоту.
— Что, ты в самом деле такой уж пустой?
— Может, и да. Не знаю. Но тогда кто мне скажет, что такое нутро?
— Действительно, если подумать — что такое нутро? — сказала Симао. — Моя мать страсть как любит шкурку кеты. Часто шутит, мол, состояла бы вся кета из одной шкурки. Выходит, иногда лучше, если нутра нет. Ведь так?
Комура представил кету из одной шкурки. Если предположить, что кета — из одной шкурки, то именно она-то и станет нутром кеты. Комура глубоко вздохнул. Голова девушки приподнялась и опять опустилась.
— Я не знаю насчет нутра, но ты — классный! Думаю, немало женщин могут понять тебя и полюбить.
— Это в записке тоже было.
— В записке жены?
— Да.
— Хм, — недовольно фыркнула Симао и опять приложила ухо к груди Комуры. Сережки коснулись его кожи, словно что-то чужое и секретное.
— Кстати, о коробке, что я привез, — вспомнил Комура. — Что там внутри?
— Интересно?
— До сих пор было нет, а сейчас, на удивление, — да.
— Когда — «сейчас»?
— Вот только что.
— Вот так вдруг?
— Поймал себя на мысли, и внезапно…
— Странно, с какой стати?
Комура задумался, уставившись в потолок:
— Действительно, с какой?
Какое-то время они прислушивались к вою ветра. Этот ветер примчался из неведомого Комуре места и дул в неизвестном Комуре направлении.
— Это была, — заговорила Симао тихим голосом, — твоя натура. Ты, сам того не зная, привез ее сюда и передал в руки Кэйко Сасаки. Обратно ее уже не вернешь.
Комура приподнялся и посмотрел девушке в лицо. Маленький носик и родинки на ухе. В глубочайшей тишине отчетливо слышалось биение сердца. Он повернулся и почувствовал, как скрипнули кости. Комура поймал себя на том, что едва сдерживает какой-то порыв к нечеловеческой жестокости.
— Это… шутка, — поймав взгляд Комуры, сказала Симао. — Просто на ум взбрело и я ляпнула. Плохая шутка. Не берите в голову, я не хотела обидеть.
Комура успокоился, обвел глазами комнату. И снова зарылся в подушку. Прикрыл глаза, глубоко вздохнул. Просторы кровати окружали его, будто ночное море. Слышались стоны леденящего ветра. Частые удары сердца отдавались в костях.
— Ну как, хоть немного чувствуешь, что ты уже далеко?
— Кажется, что очень далеко, — признался Комура. Симао пальцем выводила на его груди замысловатые узоры — словно колдовала.
— И это — всего лишь начало…
Пейзаж с утюгом
Телефон зазвонил около полуночи. Дзюнко смотрела телевизор. Кэйсукэ в своем углу нахлобучил наушники и, прикрыв глаза, покачивая головой, играл на электрогитаре — видимо, пассажи оттачивал, так быстро бегали по струнам его пальцы. Звонка он не слышал. Трубку взяла Дзюнко.
— Уже спала? — как обычно, полушепотом проговорил Миякэ.
— Нормально, еще не ложились, — ответила Дзюнко.
— Я сейчас на берегу. Много бревен прибило. Получится что надо. Придешь?
— Хорошо, — ответила Дзюнко. — Только переоденусь и буду минут через десять.
Дзюнко натянула колготки, надела потертые джинсы, свитер с высоким воротом, сунула в карман пальто сигареты, за ними — кошелек, спички и брелок. Затем слегка толкнула ногой в спину Кэйсукэ. Тот испугался и поспешно стянул наушники.
— Пойду на берег жечь костер.
— Опять с этим Миякэ? — нахмурился Кэйсукэ. — Шуточки у тебя. На дворе февраль. Уже полночь. А она — на берег… костер…
— Я тебя насильно не тащу. Пойду сама.
Кэйсукэ вздохнул:
— Ладно, я с тобой. Подожди, я мигом.
Он выключил усилитель, натянул поверх пижамы брюки, надел свитер и задернул под самое горло замок куртки. Дзюнко повязала шарф и нахлобучила на голову шерстяную шапочку.
— Что ты нашла в этих кострах? Что в них интересного? — бормотал Кэйсукэ по дороге на взморье. Ночь стояла морозная, но без ветра. Откроешь рот и выдыхаешь заледеневшие слова.
— А что интересного в «Перл Джеме»? Сплошная какофония, — ответила Дзюнко.
— У «Перл Джема» миллионов десять поклонников во всем мире…
— А поклонники костров живут на свете уже пятьдесят тысяч лет.
— Это правда, — заметил Кэйсукэ.
— Не станет «Перл Джема», а поклонники костров останутся.
— Тоже верно.
Кэйсукэ вынул из кармана правую руку и обнял Дзюнко.
— Только вот что, Дзюнко… меня совершенно не интересует, что было пятьсот веков тому назад и что будет еще через пятьсот. Совершенно! Важно то, что есть сейчас. Кто его знает, сколько осталось до конца света. Кто, по-твоему, думает о будущем? Важно в настоящий момент от пуза поесть, и чтоб стоял. Разве нет?
Они взобрались по лестнице на мол и там же, где обычно, увидели фигуру Миякэ. Он стащил в одно место выброшенные на берег коряги всевозможных форм и осторожно составлял их в кучу. Среди плавника затесалось одно толстое бревно. Дотащить его сюда, видимо, оказалось делом нелегким.
В лунном свете береговая линия выглядела краем отточенного лезвия. Зимние волны на удивление бесшумно омывали песок. Вокруг — ни души.
— Ну как, много? — облаком белого пара выдохнул Миякэ.
— Еще бы! — воскликнула Дзюнко.
— Да, иногда набирается. На днях был неслабый шторм. Стоит только чаек послушать: «Сегодня славных дровишек нанесет».
— Хорош хвастаться, давайте греться. А то в такой холод все мое хозяйство сведет, — сказал Кэйсукэ, потирая руки.
— Погоди, не гони. В этом деле главное — порядок. Первым делом все рассчитать, проверить, не упустил ли чего, а уж потом не спеша поджигать. Засуетишься — ничего хорошего не выйдет. Поспешишь — людей насмешишь.
— Ага, не суетись под клиентом.
— Молод еще такие шуточки отпускать, — покачал головой Миякэ.
Толстое бревно и несколько обломков он искусно составил в какую-то авангардную скульптуру. Потом отошел на несколько шагов, внимательно осмотрел конструкцию, что-то поправил, опять подался назад и окинул бревна внимательным взглядом — и так несколько раз, как обычно. Видя, как сложены дрова, он наглядно представлял, как они будут гореть. Так же скульптор, глядя на камень, видит сокрытую в нем фигуру.
Наконец бревна приняли нужное положение, и Миякэ кивнул самому себе: «Теперь другое дело!» Затем свернул и засунул под самый низ припасенную газету. И зажег огонь обычной пластмассовой зажигалкой. Дзюнко достала из кармана сигарету, сунула ее в рот и чиркнула спичкой. Прищурившись, она уставилась в спину Миякэ, на его лысеющий затылок. Вот самый напряженный момент. Разгорится или нет? И как будет полыхать дальше?
Двое молча всматривались в гору бревен. Огонь охватил газету, она исчезла в пламени, но вскоре вся почернела и потухла. И больше ничего. «Не получилось, — подумала Дзюнко. — Видимо, бревна слишком сырые». Она уже было отчаялась, но тут вверх потянулась жилка белого дыма — верный знак огня. Ветра не было, и дымок поднимался вверх сплошной тонкой струйкой. Где-то загорелось, но где — пока не видно.
Никто ничего не говорил и даже Кэйсукэ закрыл рот. Он сунул руки в карманы, Миякэ присел на корточки, а Дзюнко скрестила руки на груди и лишь иногда, как бы вспоминая о сигарете, затягивалась.
Как обычно, Дзюнко думала о «Костре» Джека Лондона. Рассказ о том, как человек где-то в глубине Аляски пытается развести огонь. Не разведет — замерзнет насмерть. А солнце клонится к горизонту. Вообще Дзюнко читала мало, но эту книгу, заданную на летние каникулы, перечитала несколько раз. Вся сцена живо и естественно вставала у нее перед глазами. Биение сердца, страх, надежду и отчаяние человека на краю гибели она чувствовала так, будто это происходило с ней самой. Но важнее всего в истории — то, что человек на самом деле искал смерти. Она это знала. Причину объяснить не могла, но с самого начала понимала это. Путник на самом деле жаждал смерти. Он знал, что это для него — подходящий конец. Но несмотря ни на что, боролся изо всех сил. Чтобы выжить, ему предстояло побороть превосходящего противника. Дзюнко до глубины души потрясло именно это принципиальное противоречие где-то в середине рассказа.
