Дальний умысел - Шарп Том (читать книги без регистрации полные .txt) 📗

Он обзвонил приятелей-юристов и удостоверился, что стряпчие «Кэдволладайн и Димкинс» – старая, надежная и весьма почтенная фирма, обслуживающая самую респектабельную клиентуру. Лишь затем набрал он оксфордский номер мистера Кэдволладайна – чтобы напрямик поговорить о присланном романе. Поверенный изъяснялся по старинке. К его глубочайшему сожалению, встреча мистера Френсика с автором не представляется возможной. Инструкции предполагают совершеннейшую тайну: любые переговоры должен вести лично мистер Кэдволладайн. Разумеется, все лица и происшествия в романе вымышленные. Да, если угодно, мистер Френсик может включить в договор дополнительный параграф, освобождающий издательство от финансовой ответственности на случай возбуждения дела о клевете. Он, впрочем, всегда полагал, что подобный параграф составляет неотъемлемую часть всякого договора между издателем и автором. Френсик сказал, что да, конечно, составляет: он просто хотел лишний раз подчеркнуть этот момент, поскольку имеет дело с автором-анонимом. Мистер Кэдволладайн выразил полнейшее понимание.

Френсик положил трубку увереннее, нежели снял, и смелее возвратился на круги своя, к воображаемым сделкам. Он пошел проторенной тропкой, мысленно задержавшись возле нескольких видных издательств и миновав их. Такому роману, как «Девства ради помедлите о мужчины», нужен был издатель с безупречной репутацией, отсвет которой лег бы на книгу. Френсик отсеивал одного за другим и наконец сделал свой выбор. Рискованный, конечно: однако игра стоила свеч. Но сначала требовалось мнение Сони Футл.

Она высказала его за обедом в итальянском ресторанчике, где Френсик обычно угощал своих более или менее второстепенных авторов.

– Редкостная книжица, – заметила она.

– Пожалуй что, – признал Френсик.

– Но что-то в ней есть. Есть искренность, – сказала Соня, понимая, чего от нее ждут.

– Согласен.

– Проникновенность.

– Само собой.

– Крепкий сюжет.

– Железный.

– И есть подтекст, – сказала Соня.

Френсик перевел дух. Как раз на это слово он и надеялся.

– Думаешь, есть?

– Да. Честное слово. Есть вот в ней что-то такое. Нет, хорошо, правда. Ей-богу, хорошо.

– Н-ну, – сказал Френсик, как бы сомневаясь, – я, может быть, отстал от времени, но…

– Да ну тебя. Перестань дурака валять.

– Любезный друг, – сказал Френсик. – Я вовсе не валяю дурака! Вот ты сказала – есть подтекст, и слава богу. Я этого слово ждал и дождался. Стало быть, роман придется по вкусу тем духовным самоистязателям, которые радуются книге, только если она их раздражает. Но про себя-то я знаю, что с точки зрения подлинной литературы это сущая дрянь – и невелика важность, что знаю, однако инстинктами своими надо дорожить.

– У тебя, по-моему, вообще нет инстинктов.

– Литературный – есть, – сказал Френсик, – И он говорит мне, что книга мерзкая претенциозная, а значит – ходкая. Все в порядке: содержание – гадость, слог и того гаже.

– Слог как слог, – пожала плечами Соня.

– Тебе-то, конечно, все едино. Ты американка, вашу нацию классика не тяготит. Вам что Драйзер, что Менкен, что Том Вулф, что Сол Беллоу – какая разница? Имеете право. Я как нельзя больше ценю это безразличие, оно обнадеживает. Если уж вы без труда проглатываете вывороченные фразы, источенные запятыми и перетянутые скобками, где неприкаянные глаголы тычутся во все стороны, а оговорки цепляются друг за друга; фразы, которые, чтобы вразумительно спародировать, и то надо раза четыре перечесть со словарем – я ли стану вам перечить? Твои земляки, чей раж самоусовершенствования я никогда не мог оценить, в такую книгу просто влюбятся.

– Ну, содержание-то им не особенно в новинку. Было, и не так давно: вспомни-ка «Гарольда и Мод» [5]

– Но не в таком омерзительно подробном исполнении, – заметил Френсик, отхлебнув вина. – И без лоуренсовщины. Вообще же это как раз наш козырь: ему – семнадцать, ей – восемьдесят. За права престарелых! Разве не звучит? Да, кстати, когда Хатчмейер будет в Лондоне?

– Хатчмейер? Ты что, обалдел? – удивилась Соня. Френсик протестующе помахал вилкой с длинной макарониной.

– Ну-ну, выбирай выражения. Я тебе не хиппи.

– А Хатчмейер тебе не «Олимпия Пресс» [6]. Он мещанин до мозга костей и к этой книге близко не подойдет.

– Подойдет, если подманим, – сказал Френсик.

– Подманим? – недоверчиво спросила Соня. – Это как?

– Я, собственно, решил запродать книгу самому что ни на есть почтенному лондонскому издателю, – сказал Френсик, – а уж потом перепродать права Хатчмейеру в Америку.

– Кому же это ты здесь запродашь?

– Коркадилам, – сказал Френсик.

– Старинная, обомшелая фирма, – покачала головой Соня.

– Вот именно. – сказал Френсик. – Престижная. И на грани банкротства.

– Им сто лет назад надо было отделаться от половины своих авторов, – сказала Соня.

– Ладно от авторов, лучше бы отделались от главы фирмы, от самого сэра Кларенса. Ты его некролог читала? Оказалось – нет, не читала.

– Очень любопытно. И поучительно. Сколько, ах, сколько у него заслуг перед Литературой! То бишь сколько напечатал он поэтов и романистов, которых никто не читал и не читает! В итоге – банкротство.

– Вот, значит, и не смогут они купить «Девства ради помедлите о мужчины».

– Купят, куда они денутся? – сказал Френсик. – На похоронах сэра Кларенса я перекинулся парой слов с Джефри Коркадилом. Он по стопам отца не пойдет. Коркадилы выкарабкиваются из восемнадцатого столетия, и Джефри нужен бестселлер. Они возьмут «Девство», а мы пощупаем Хатчмейера.

– И, по-твоему, на Хатчмейера это подействует? – усомнилась Соня. – Что ему Коркадилы?

– Как что, а почет? – сказал Френсик. – У них же монументальное прошлое. На камин-то Шелли опирался, в кресле-то непорожняя миссис Гаскелл сидела, а на ковер и вовсе Теннисона стошнило. А сколько первоизданий! Хоть и не вся «великая традиция», а все же изрядный кусок истории литературы. И в такую преподобную компанию Коркадилы возьмут наш роман – за бесценок, конечно.

– Ты думаешь, автору этого хватит? А деньги ему нипочем?

– Деньги он получит от Хатчмейера. Мы его, голубчика, хорошенько выдоим. Но автор, конечно, небывалый.

– Судя по книге – да, – сказала Соня. – А еще почему?

– Непробиваемый аноним, – сказал Френсик и изложил инструкции мистера Кэдволладайна. – Так что у нас своя рука владыка, – заключил он.

– Дело за псевдонимом, – сказала Соня. – Убьем-ка мы сразу двух зайцев: пусть автора зовут Питер Пипер. Хоть раз в жизни увидит человек свое имя на книжной обложке.

– Ты права, – грустно согласился Френсик. – Боюсь, что иначе бедняге Пиперу не видать этого как своих ушей.

– Вдобавок сэкономишь на ежегодном обеде и не придется читать новую версию «Поисков утраченного детства». У него какой сейчас образец?

– Томас Манн, – вздохнул Френсик. – Фразы на две страницы – заранее ужас берет! А ты думаешь, можно эдак-то разделаться с его литературными мечтаниями?

– Как знать? – возразила Соня. – Поглядит человек на свою напечатанную фамилию, почувствует себя на какое-то время автором – может, и хватит с него?

– Да, уж либо так, либо никак, это я более чем головой ручаюсь, – сказал Френсик.

– Ну вот, и ему кое-что перепадет.

После обеда Френсик отправил рукопись Коркадилам. На титульном листе, под заглавием, Соня припечатала «сочинение Питера Пипера». Френсик долго, убедительно разъяснял по телефону ситуацию Джефри Коркадилу и запер свой кабинет вполне собой довольный.

Через неделю редколлегия Коркадилов обсуждала «Девства ради помедлите о мужчины» перед лицом прошлого, осенявшего развалины их издательской репутации. Панельные стены зала заседаний были обвешаны портретами знаменитых покойников. Шелли среди них не было, миссис Гаскелл – тоже; их замещали меньшие светила. В застекленных шкафах выстроились первоиздания, а музейные витрины хранили писательские реликвии. Перья гусиные и перья стальные, послужившие автору «Уэверли» [7], перочинные ножички, чернильница, которую Троллоп будто бы забыл в поезде, песочница Саути и даже кусочек промокашки, который, будучи поднесен e зеркалу, обнаруживал, что Генри Джеймс однажды, на удивление потомству, написал пошлое слово «дорогая».