Псаломщик - Шипилов Николай Александрович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
– Чо мне ее, родину, в натуре перекликивать? – озадачился Чимба, читая черновик своей речи. – Я чо: Миклуха энд Маклай? Деревня и деревня! Тюрьма же, прикинь, есть – Матросская Тишина. Атас, кича! А у нас – Кронштадтский Сон, прикинь… Что это у тебя тут написано: «…история се?ла»? Как это историю могут посадить?
Пресс-малый пояснил, что речь идет о селе?, а не о прокуратуре, и сообщил, что народ пришел подивиться на знатного земляка. Чимба вышел к народу, надел на нос очки без диоптрий – такой ему затеяли имидж.
– Здорово, народ мой! – «возгласил Чимба в „матюгальник“. Его воры сделали глаза как у хороших мальчиков. Младшая группа камеры предварительного заключения. – Мне, нах, приятно видеть всех вас в добром здравии!
– Ково? – переспросила бабушка Нюся. Она была кавалером ордена Материнской Славы второй степени и курила трубку, потому что была селькупкой. «Ково» в Сибири – это все равно, что «повторите, не понял» в Кремле. То есть она не расслышала слов оратора.
Но шестерки посуровели. Они посмотрели на старуху с одинаково холодным вниманием, как, может быть, некогда смотрел на них потолок карцера. Понятно, что старуха Нюся собиралась не на карнавал, когда вырядилась стариком. Просто рожала и растила только сыновей. Они выросли, а матушка все еще донашивала за ними. Поди-ка, выбрось добро – деньги плочены.
– Вас! Всех вас, до единого, нах! – повторил Чимба во всю силу своих прокуренных голосовых связок. Он забыл человеческий язык.
Мир замялся, засмеялся, а глухуше на глазок подумалось, что мир заплакал, что этот пащенок грозит их сероштанному миру бедами.
– За что, паря? Живем, паря, тихо, хлебаем лихо!.. – захныкала она громко, как всякий глухой.
– Время, время, нах! Отвезти этого кощея на хату! – указал он своим прихвостням на бабушку. – Дайте ему, кощею, денег! Дайте ему хороших сигарет! Дайте шоколадку с пепси-колом!
– Ково? Коло?м ково-то?! – ужаснулась неугомонная старица. – Колчаки каки-то! За что, паря?!
Шестерки в длинных до пят облачениях – к ней.
– На тебе, дед, бабло и – домой, шнель цурюк!
Чимба приказал «отвезти», имея в понятии «отвезти в иномарке до самого курятника», а они поняли команду как «отвести». Вытолкали из реденькой толпы старушку, принятую ими за старика, что, впрочем, дела не меняло, дали ей пендаля; дали ей деньги и стали, как благородные колчаковцы, показывать дулом пистолета в сторону деревни.
А пресс-секретарь авторитета Чимбы в это время говорил агитку:
– Господа! Нынешние депутаты Краевой думы уверены, что содержание такого, как ваше, захолустья слишком дорого обходится для бюджета. Депутаты уверены, что проще вложить в переселение несколько миллионов, чем отщипывать от тощего районного бюджета кусочки. Но как реально должно выглядеть это переселение? Как?
Он сделал паузу, и все услышали отзыв ворон: «Карк! Карк!» – и увидели черную, похожую с земли на клубок гнуса, тучу ворон в равнодушном, низком, как банный потолок, провисшем и худом небе.
Пресс-секретарь помахал мирянам рукой, намекая на внимание к своей особе. |
– Счас нас обсерут с головы до пяток! – тревожно, громко и просто, перекрывая разбойничий грай, вознесся чей-то предостерегающий глас.
Пресс-секретарь снял шляпу и сказал в «матюгальник»:
– Никто из нас не собирается гадить вам, граждане! – Наверное, он имел в виду толстые зады плохих депутатов Краевой думы и не менее толстые морды своих нанимателей. – Дело в том, что официально закрыть населенный пункт им, паразитам, очень сложно. Такое решение должно приниматься на уровне госуда-а-арственной власти, а стало быть, государство должно – что? – гаранти-и-и-и-ировать права переселения. И, само собой, финанси-и-и-ровать переезд на новое место жительства!..
Это мотовило словесной соломы, наверное, не задавалось вопросами: а куда их переселять? Кому они нужны? Где их ждут на земле, которую они мнили своей?
Он пилил бабки. А бабки – они ведь разные бывают по русским деревням.
Он натужился и продолжил:
– В конце минувшего одна… две тысячи третьего года депутаты Краевой думы приняли решение заложить в бюджет полтора миллиона рублей для переселения жителей из вашей захурыженной деревни Кронштадтский Сон. А требуется их, граждане, четыре с половиной миллиона! А на содержание вашей захолустной лежки требуется восемь миллионов рублей в год, господа! Из чего складывается эта сумма? А вот из чего: необходимо дизельное топливо – раз, надо поддерживать школу – два, фельдшерский пункт – три, решать транспортные вопросы – четыре! А в школе вашей деревни Кронштадтский Сон всего-то семь учеников. И сама школа, граждане, практически, мешком накрылась. Выгодней вас переселить, так получается! И вот прохвост-губернатор заявил, что областная администрация готова вплотную заняться этой проблемой, что намерена в первом квартале разработать соответствующую программу. В Сердобайском, например, после закрытия шахты и переселения шахтеров остались бюджетники, не «вошедшие» якобы в программу переселения. У вас, славных земляков Чим… простите, Георгия Ивановича, иная ситуация. Здесь, граждане, не было официального переселения, но после того как закрылись хлебозаготовительные предприятия, народ потихоньку начал бежать. Кто мог, тот сбежал. Остальные – перешли на натуральное хозяйство…
И тут в натуральном хозяйстве грянул первый натуральный выстрел.
Преданный пресс-секретарь сильно, как распутный Кирибеевич купца Калашникова, толкнул Чимбу в грудь. Он сбил его с ног в жидкую грязь, а сам завизжал и – рухнул на авторитета сверху. Чимба расценил самоотверженность писаки как попытку покушения на свою особу. Он без раздумий застрелил его – того, кто сверху. Сам укрылся телом, как мешком, и продолжал беспорядочную пальбу до тех пор, пока не опустошил полторы обоймы. Так получилось: пейзане залегли, не боясь родной грязюки, а свои братки – те не захотели пачкать «прикида». Кто-то из них в суматохе пустил шефу в лоб шальную ли, заказную ли серую пчелку. Теперь двоим из приезжих нужны погребальные «прикиды». Атаман Чимба – сам-третей, если по-семейному.
Я вспомнил эту мразь – Чимбу, когда меня вызвал к трупу покойного «людоеда» старший лейтенант милиции Слава Рыбин.
4
Славу я знал лет пятнадцать, еще до той поры, когда он слезно напросился на срочную в армию. Его не брали потому, что он считался «умственно отсталым», учился в спецшколе. После пэтэу он, детдомовский сирота, мирно труждался на обувной фабрике. Умственная отсталость его никак особо не проявлялась, разве в том, что все в жизни ему нравилось. А так у полноценных юношей не бывает. Это ненормально. Ему нравилось после смены принять душ и, неспешно съедая ровно три порции мороженого, пешим ходом пройтись от проходной фабрики до проходной общежития. Ровня водку изводила, водка – ровню, ровня детские пинетки с фабрики выносила, а счастливый Слава ел эскимо на палочке. Там, в общежитии, под койко-мес-том стоял как знак самостоятельности настоящий чемодан. В чемодане как знак зажиточности таился настоящий взрослый фотоаппарат «Зенит». Счастливый Слава снимал девчонок-обувщиц и совсем не в том смысле, который вкладывается в слово «снимать» в наши безблагодатные, окаянные дни. Он обязательно дарил девицам мутные, худо закрепленные фотографии. Фиксированного заработка не всегда хватало на фиксаж, но половодье счастья казалось Славе вечным. Второе, что нравилось ему не меньше, чем столовские котлеты с макаронами, – это милицейская форма. Теплыми вечерами лета он с простецкой улыбкой топтался у дверей девичьих комнат в новенькой милицейской фуражке и с фотокамерой на ремешке через плечо. На зиму он околпачивался казенной шапкой того же рода войск. Зимой он часто приходил ко мне услужить по части походов по магазинам, а потом садился читать толковые словари.
Сына полка нигде не гнали. Он завел дружбу с райотделовскими «трудниками». Более того, сам капитан Клячин, народный поэт милиции, обещал:
