Щепотка перца в манной каше - Шугаев Аркадий Анатольевич (электронная книга TXT) 📗
— Какое же? — Володя явно заинтересовался.
— Золотое Дно звучит намного солиднее.
— А рядом построй город-спутник, и назови его Двойное Дно, — добавил Ничко.
— Я подумаю над этим, — ответил нам Завгородний и разлил в стопки алкоголь.
В комнату зашла Володина соседка. За солью. Как потом выяснилось, мы оба — я и Инга, как ее звали, одновременно почувствовали: это судьба.
«Это судьба» — так пишут в романах, но жизнь порой очень смахивает на роман.
Инга была рослой, семнадцатилетней девушкой с шикарными каштановыми волосами, она еще не приобрела серого оттенка кожи, характерного для жителей нашего северного города. Напротив, щеки ее были румяными, лицо загоревшее, свежее. И это не удивительно, ведь Инга приехала из богатого солнцем и витаминами Узбекистана. Но она не была узбечкой, об этом говорила ее фамилия — Цехмейстер. Может быть, немка? Нет. Национальная принадлежность выяснилась, когда Инга назвала свое отчество — Яковлевна. Прямо скажем, не арийское отчество. Инге же сразу понравилось мое еврейское имя Аркадий. Плюс к этому я обладаю псевдосемитской внешностью. Госпожа Цехмейстер приняла меня за своего, и разубеждать я ее не стал.
За свою жизнь я уже устал отвечать на вопросы по поводу национальности. И теперь часто говорю, что — да, я еврей. Это неправда, иудейской крови во мне нет, но многим мой ответ почему-то нравится.
«Молодец, не скрывает», — думают люди.
Инга была девственницей и хотела как можно быстрей избавиться от этого «недостатка». Видимо, непорочность казалась ей каким-то средневековым пережитком. Это я почувствовал во время прогулки, на которую мы ушли вдвоем, оставив Завгороднего и Ничко пьянствовать в общаге.
Инга вообще старалась казаться продвинутой девушкой: по приезде в Питер она тут же начала курить, считая, видимо, что это делает ее в глазах окружающих более свободной и раскрепощенной. Она с жадностью ловила характерные питерские выражения и сразу же включала их в свой лексикон. Она поменяла свой дорогостоящий, но неуместный в Питере гардероб на более простые и удобные вещи. Она делала все, чтобы не казаться провинциалкой.
Судя по всему, Инга увидела во мне сильного, достойного мужчину и решила доверить процесс дефлорации мне. Я не был удивлен такой оценкой.
Я всегда чувствую интерес женщин к своей нескромной особе. Я, можно даже сказать, избалован их вниманием, но не ценю его и редко этим пользуюсь. Мне не составляет труда раскрутить на секс практически любую женщину, поэтому элемент охоты, приключения отсутствует. По этой причине я редко изменяю женщине, с которой живу в данный момент. Ведь часто супружеские измены совершаются не для того, чтобы получить какие-то новые сексуальные впечатления. Большинство людей изменяет для самоутверждения, борясь с собственными комплексами.
«Вот, кому-то я еще нужен (нужна), мной интересуются, меня хотят», — такие примерно мысли руководят изменниками.
Меня всегда поражало коварство женщин, которые умудряются вить из мужей веревки, спекулируя своей вагиной. «Иди работай, вкалывай, а то не дам», — говорят они своим слабым, жалким мужчинам. Те идут, дураки, горбатятся. А сами бабы в это время принимают у себя в постели какого-нибудь сильного, независимого мужика, вроде меня, которому наплевать на них, его еще сотни таких же с нетерпением ждут. Тут уже пиздовладелицам спекулировать нечем, и они сами становятся жалкими просительницами. Я так уверенно утверждаю потому, что неоднократно убеждался в этом на собственном опыте.
Бабы — хитрые создания, у них чрезвычайно развита интуиция. Они чувствуют, что я их вижу насквозь. Поэтому многие жены моих друзей не хотят, чтобы те общались со мной. Боятся, что я научу их супругов правильному отношению к женщине. И ведь попадаются некоторые, с позволения сказать, «мужчины», которые прекращают общение с таким неплохим в общем-то парнем, как я, из-за своих домашних тиранов — жен.
Был, например, у меня друг Михаил. Он познакомился с некой Любашей, тумбообразной и целлюлитной, стал с ней жить. Меня в гости не приглашал, сам как-то приехал. Любаша отпустила его на два часа с условием, что он не будет пить! Нормальному, уважающему себя мужику дико такое услышать. Михаил все-таки выпил и задержался у меня на два часа дольше отведенного ему срока. Больше я его не видел. Но стоит ли жалеть мне о потере такого друга? Конечно же, нет! Я даже никогда после этого не интересовался, как сложилась судьба Михаила. Наверное, стал пузатым, гладеньким, работает поваром где-нибудь в столовке, тащит оттуда продукты, а вечерами пожирает их вместе с Любашей, глядя в «ящик» и отвечая на примитивные вопросы какой-нибудь идиотской викторины типа «Поле чудес».
Доволен ли ты своей жизнью, Михаил? Наверное, да. Ну и будь счастлив в своем убожестве. Я лично выбираю неуютную, авантюрную, насыщенную событиями жизнь.
Познакомившись с Ингой, я стал проводить с ней большую часть своего времени. Мне было интересно с этой общительной, эффектной девушкой.
Дефлорация произошла у меня дома. Инга лишилась девственности под музыку Рахманинова. Это была первая попавшаяся под руку пластинка. «Всенощные бдения». Это произошло как-то уж слишком легко и безболезненно, мне даже показалось, что Инга симулировала разрыв девственной плевы. Меня насторожило также отсутствие крови во время этого процесса. Конечно, я знал, что взлом «целки» далеко не всегда сопровождается кровотечением, но все остальное поведение Инги заставило меня задуматься. Повторяю: произошло все очень легко. Инга объясняла это тем, что перед приходом ко мне она приняла несколько таблеток «Но-Шпа», этот препарат избавляет от спазмов гладкой мускулатуры влагалища и обладает обезболивающим эффектом. Я остался удовлетворен подобным объяснением, тем более что мне совершенно не хотелось выяснять, действительно ли Инга была девственницей — у меня нет средневековых мужских комплексов. К тому же состояние девственной плевы зачастую не свидетельствует о целомудренности. На юге, где мужчины придают огромное значение «целке», женщины нередко практикуют анальный секс, девственная плева при этом остается в неприкосновенности. Мне встречались профессиональные минетчицы, сохранившие пленку-«индикатор» целомудренности. К тому же сейчас можно восстановить «девственность» хирургическим путем.
Потом уже мы с Ингой почти каждый день гуляли по Питеру и везде занимались сексом: на крыше Петропавловки, под Литейным мостом, в последнем поезде метро, в туалете Театра Комедии имени Акимова. Особенно нам нравилось ездить в переполненных субботних электричках. Мы заходили на площадку, соединяющую вагоны, я вставал на ее середину и фиксировал руками двери обоих тамбуров, а Инга в это время страстно делала мне минет. В тамбурах, в метре от нас находились дачники со своими тележками и коробками, они и не догадывались, что у них под боком двое молодых людей занимаются сексом. Нас это еще больше возбуждало.
Мы с Ингой были молодыми и не думали о будущем. Нам просто было хорошо вместе. Инга училась нормально, все успевала. Я же совершенно забросил институт, и не удивительно, что вскоре меня оттуда отчислили. За академическую неуспеваемость.
«Ну и фиг с ним, с высшим образованием», — подумал я и решил, что лучше буду зарабатывать деньги. Стану крупным бизнесменом, а не жалким докторишкой с нищенской зарплатой. Внутренний голос иногда говорил мне: «Дурак, восстановись в институте, выучишься, образованным человеком станешь». Буйная фантазия, подыгрывая этому здравомыслящему внутреннему голосу, рисовала в моем мозгу такую соблазнительную картинку.
Операционная. Она ярко освещена. Все стерильно. В центре стою я — светило российской медицины, рядом суетятся ассистенты. В операционную въезжает каталка, на ней в предсмертной агонии бьется за жизнь человек. Ему моментально дают наркоз. В руке у меня скальпель. Все замирают, никто не дышит. Я делаю первый надрез, начинаю сложнейшую операцию, бросая ассистентам короткие, как выстрелы, команды. В стерильной комнате незримо присутствует Бог. Он наблюдает, как я спасаю его творение. Несколько часов я борюсь со Смертью, полосуя ее скальпелем, уничтожая. Я намного сильней и умнее этой старой суки, принимающей разные обличья — рак, инфаркт, цирроз печени. Но Смерти меня не сбить с толку, не запутать. Я распознаю ее и безжалостно вырезаю стальным лезвием, потом с отвращением бросаю в никелированный таз. В очередной раз торжествует наука — в моем лице. Больной спасен.
