Тристан-Аккорд - Трайхель Ханс-Ульрих (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
Вскоре после возвращения в Берлин, в комнатушку неподалеку от Ландверканала, стало ясно, что пребывание в Шотландии не прошло бесследно: посреди обшарпанного, воняющего гарью, летнего Кройцберга Георг сумел написать с полдюжины прозрачных, пронизанных мерцающим светом Скарпского пролива шотландских стихотворений. Дав стихам немного отлежаться, он послал их Бергману на итальянский адрес и через несколько дней получил написанное от руки письмо, в котором Бергман благодарил за посылку лаконичным, по-прусски отрывистым: «Так держать!» и напоминал, что обсудить исправления они так и не успели. В отдельных случаях правка неразборчива. Перед тем как отправлять рукопись в издательство, необходимо еще раз пройтись по тексту. Скоро он поедет в Нью-Йорк, где состоится премьера «Пирифлегетона», так что и встречаться удобнее всего в Нью-Йорке. О билетах позаботится контора. Если для композитора Нью-Йорк был только удобным местом встречи, то для Георга побывать в этом городе стало бы осуществлением давней мечты, до сих пор неисполненной. Во-первых, из-за отсутствия финансов, во-вторых — из-за странного рода стыдливости. Весь мир, все его знакомые в Нью-Йорке уже побывали и дружно восхищались этим городом. Если раньше все ездили в Италию, Грецию, на Кубу и Ямайку, то теперь валом валили в Нью-Йорк. Обрывки чужих рассказов о Нью-Йорке доносились до Георга не только в университетской библиотеке или в студенческой столовой. Любили поболтать о заокеанском мегаполисе и клиенты социального отдела — коротко стриженые, с трехдневными бородками, в черных костюмах поверх маек, эти ребята были не очень похожи на скромных получателей социального пособия, смахивая скорее на режиссеров и модных дизайнеров. Один из них, как подозревал Георг, переселился в Нью-Йорк окончательно и наведывался на Марианнен-плац только за пособием. Из бесед с нью-йоркскими знатоками Георг твердо уяснил, что Нью-Йорк — это Манхэттен. «Говоришь Нью-Йорк — подразумеваешь Манхэттен». Эту фразу он слышал от самых разных людей. Но однажды он встретил сокурсницу, и эта огненно-рыжая особа (дочь приличных родителей, щеголявшая в драных джинсах и белых мужских рубахах на голое тело и писавшая магистерскую работу под названием «Тема преследуемой невинности в творчестве Софи фон Ларош и Сэмюэла Ричардсона») заявила, что последние два раза из тех семи, что она бывала в Нью-Йорке, она даже не заезжала в Манхэттен. «Как-то пока не хочется», — сказала она. Бывает она в Бруклине — временами в Бронксе, но в основном в Бруклине, а жить любит в ДАМБО[6]. Сочетание «ДАМБО» Георгу ничего не говорило, да и при слове «Бруклин» в голове возникала только одна ассоциация: «Бруклин — горячая точка». Он злился, но ничего не мог с собой поделать. У сокурсницы, видимо, были совсем другие ассоциации. На вопрос: «Ну и как там, в Бруклине?» она поморщилась, левой рукой откинула со лба прядь волос, усмехнулась, показав безупречно ровный ряд зубов, и протянула: «Съезди-как ты для начала в Манхэттен…» Бросив ему напоследок неподражаемо прохладное «Счастливо оставаться!», она удалилась в библиотеку, он же поплелся в кафе, изучать листовки студенческого профсоюза. И все же Георг с радостью ждал встречи с Манхэттеном. Особую значимость придавало этой встрече то, что он отправится в Америку не как турист, а по делам. Чтобы подготовиться, Георг зашел в книжный магазин и полистал путеводители. Один из них продавщица рекомендовала так настойчиво, что отказаться он не смог — это был «Нью-Йорк для женщин». Вскоре по почте пришли билеты и уведомление о том, что для него забронирован номер в «Вашингтон-сквер отеле», расположенном, судя по путеводителю, в самом сердце Манхэттена. Работники бергмановской конторы сообщали Георгу, что сам композитор остановится в «Плазе». В первый же день своего пребывания в Нью-Йорке, в пять часов вечера, Георг должен явиться туда для обсуждения рукописи. Перелет через Франкфурт оказался не более волнующим, чем поездка ночным поездом. Только когда самолет стал приближаться к Нью-Йорку, Георга охватило волнение, и он ощутил знакомую сухость во рту и ком в горле. Когда показались первые огни и высветился силуэт цепного моста, волнение усилилось еще больше. «О! Бруклинский мост!» — воскликнул Георг, обращаясь к соседу, уже не первый раз летевшему в США электронщику из Штутгарта. Электронщик не ответил, и Георг удивился было столь вопиющей неучтивости, как вдруг внизу показался еще один мост, как две капли воды похожий на первый. На сей раз Георг промолчал и поступил, как выяснилось, благоразумно: когда самолет стал снижаться над аэропортом имени Кеннеди, перед его глазами предстал третий подвесной мост, точная копия первых двух. Еще в самолете Георг решил забыть все то, что ему рассказывали о Нью-Йорке, и смотреть на город свежим непредвзятым взглядом. И к тому же надоело бояться строгого пограничного контроля, которым его столько пугали в Берлине. Заполняя зеленую въездную карточку, он быстро ответил на все вопросы, подивившись тому, что в примечании подробно расписано время, которое понадобится въезжающему на ее заполнение. «Необходимый для заполнения данной анкеты отрезок времени исчисляется следующим образом: две минуты на беглый просмотр анкеты; четыре минуты на фиксацию ответов; около шести минут на размышление над каждым». Георг удивился. Как странно въезжать в страну, где тебе заранее сообщают, сколько времени ты потратишь на заполнение анкеты, да еще и дают время на раздумья. Неужели кому-то нужно по шесть минут думать, отвечая на вопросы про участие в диверсиях, наркобизнесе и похищениях малолетних. Георгу, по крайней мере, не нужно. Таможенник тоже долго не раздумывал: приняв анкету и проштамповав паспорт, он отпустил ступившего на американскую землю немецкого гостя на все четыре стороны. Въехать в Америку — проще не бывает, подумал Георг. Поймать в Америке такси — тоже проще простого. Так утверждал подробно изученный во время полета путеводитель. Он обещал, что перед нью-йоркским аэропортом гостей встречает и рассаживает по такси специальный диспетчер. Подойдя к стоянке, Георг встал в очередь, и обещания путеводителя сбылись. Человек в темно-синей униформе — очевидно, тот самый диспетчер — руководил посадкой, следя, чтобы никто не влезал без очереди и каждый сел в такси, когда положено. Разве это не предел мечтаний — в полночь прибыть в незнакомый и небезопасный мегаполис и тут же получить такси? Наблюдая за налаженной работой стоянки, Георг размышлял о том, что Нью-Йорк — это не тот город, где, выходя из дому, нужно надевать бронежилет. Нью-Йорк — это город, где всех приезжих сажают в такси. Это открытие подействовало на него успокаивающе. Торопиться было некуда, он полной грудью вдыхал теплый вязковатый ночной воздух, разглядывал стоящих в очереди людей и любовался ясным звездным небом, простершимся над аэропортом. Но чем дольше он ждал, наслаждаясь мирным сценарием, тем тревожнее ему становилось. Что-то во всем этом не то. Что-то в этом странное. Может, тут слишком яркие звезды? Или чересчур жаркие летние ночи? Не замечая, казалось бы, ничего необычного, Георг никак не мог избавиться от ощущения странной безмятежности, даже нереальности всего происходящего. «Как в кино, как в каком-нибудь film noir, где хрипло подвывают трубы», — подумал он и чуть было не попросил у себя прощения за то, что в голову лезут такие заурядные пошлые мысли. Только когда подошла его очередь и таксист, повинуясь указаниям диспетчера, подъехал и остановился рядом, Георг осознал причину своей тревоги. Здесь совсем не слышно шума моторов! Нью-йоркские автомобили движутся тихо, почти беззвучно. Не едут, а парят на воздушных подушках. Эта обволакивающая их тишина действует угнетающе. И медлительность — тоже. Здесь никто никого не обгоняет, никто не жмет на газ или тормоз, — автомобили словно плывут над асфальтом, покойно и бесшумно. Вот и его машина подъехала тихонько, словно желая остаться незамеченной. Она буквально подкралась к нему. Теперь Георгу было никак не избавиться от ощущения, что в поведении нью-йоркских автомобилей, особенно таксомоторов, таится какой-то подвох. Они делают вид, будто движутся в гипнотическом сне, а на самом деле не теряют бдительности. И тогда он решил, что невзирая на усталость, вызванную долгим перелетом и разницей во времени, он глаз не сомкнет, пока не доберется до гостиницы. Во-первых, было бы обидно проспать приезд в город, о котором так долго мечтал; во-вторых, нужно присматривать за таксистом: индиец, цейлонец или пакистанец, он не говорил по-английски и никак не мог разобрать адреса, который выкрикивал Георг, прильнув к отверстиям в перегородке, отделявшей салон от кабины водителя. Вот уже который раз он повторял: «Washington Square», а таксист только плечами пожимал. В ответ на слово «Manhattan» он кивнул было: «Yes, Sir», но тут же снова пожал плечами, и Георгу пришлось лезть в карман за уведомлением, где был указан адрес гостиницы. Однако все старания просунуть бумажку в одно из отверстий оказались напрасными. Эти дырочки, наверное, затем такие крошечные, чтобы пуля не прошла. Тем временем таксист попытался открыть окошко, через которое пассажиры расплачиваются с водителем, но механизм заело. Тогда он вышел, открыл заднюю дверь и взял бумажку. Ему хватило беглого взгляда, он молча отдал уведомление Георгу и сел за руль. Читать он, похоже, умел, и местонахождение Вашингтон-сквер было ему известно. Едва машина тронулась, таксист включил радио и произнес длинную фразу, назвав некую сумму. Сперва Георг расслышал: «Forty dollars», потом: «thirty dollars», потом снова: «forty dollars». Но смысл этих цифр оставался ему непонятен. Он чувствовал, что еще немного, и станет совсем невмоготу: давала о себе знать смена часового пояса, на биологических часах было не двенадцать ночи, а шесть утра, и спать хотелось нестерпимо. Чтобы побыстрее завершить переговоры мирным путем, Георг решился на более крупную сумму и сказал: «forty dollars». В ответ на это таксист отключил счетчик. Георгу совсем не понравилась выходка таксиста. С какой стати его втягивают в противоправные действия? И вообще-то говоря, таксист должен был отключить счетчик, если бы речь шла о меньшей сумме, а не о большей. Так, по крайней мере, принято в Европе. Но как по-английски будет «счетчик», Георг не знал, и оставалось только прокричать: «thirty dollars». Проигнорировав новое предложение, таксист прибавил громкость, вцепился в руль и так напряженно уставился вперед, словно в любой момент на дороге может показаться дикий зверь или лихач, едущий по встречной полосе. Однако ни зверей, ни лихачей, ни, собственно говоря, дорожного движения не было. Ночной Нью-Йорк всегда представлялся Георгу пульсирующим организмом, пронизанным фосфоресцирующими артериями оживленных улиц. Но здешние улицы были темны и безлюдны, и чем ближе к городу, тем темнее и безлюднее становилось вокруг. Георг почувствовал страх и тревогу. Неужели весь Нью-Йорк — это пустынная скудно освещенная трасса, на которой ты чувствуешь себя маленьким потерянным существом? Неприятное ощущение обострялось за счет того, что заднее сиденье было очень глубоким, и Георгу приходилось, как в детстве, вытягивать шею, чтобы хоть что-нибудь разглядеть в окне. Пустынная трасса и глубокое сиденье были виновны в том, что в душу все глубже закрадывались сомнения: а верно ли, что этот таксист везет его в город? В путеводителе же было сказано, что при посадке в такси следует соблюдать осторожность. Нужно садиться только в «yellow cab», но ни в коем случае не в «gipsy cab». А разве это yellow cab? Садясь в такси, он целиком положился на диспетчера и на цвет внимания не обратил. Изнутри автомобиль был блекло-серым. Георгу стало казаться, что он и снаружи вовсе не желтый, а серый. Должно быть, он в «gipsy cab»: «цыганское такси», мысленно перевел Георг. Наверное, это не смертельно. Но только зачем этот парень то и дело поглядывает на него в зеркало заднего вида? Георгу хотелось смотреть на ночной Нью-Йорк и совсем не хотелось, чтобы на него смотрел таксист. Однако всякий раз, когда Георг отворачивался от своего окна и смотрел вперед, он видел, что таксист отводит глаза, и было понятно, что как только Георг повернется к боковому окну, шофер снова уставится на своего пассажира. За окном тянулись мрачные бетонные заграждения, прерываемые лишь съездами на боковые дороги. О Нью-Йорке напоминали разве что зеленые указатели, на которых мелькало то «Квинс», то «Бруклин». Увидев их, Георг воспрял духом и вспомнил о рыжей сокурснице. Однако указателей с надписью «Манхэттен» все не было, и Георг, наверное, скоро бы опять разнервничался, но тут показался указатель «Flushing Meadows», и он успокоился. Известно, что Flushing Meadows — это стадион, расположенный примерно на полпути от аэропорта имени Кеннеди до Манхэттена; вскоре показалось и само круглое здание. Значит, везут его правильно, и к экстренным мерам прибегать не придется. Экстренная мера против нечестного таксиста — это, если верить путеводителю, потребовать квитанцию: «May I have a receipt please». Но не затем, чтобы раздобыть лишний чек для предъявления налоговому инспектору, а чтобы косвенным путем выяснить номер лицензии, который должен быть отпечатан на бланке квитанции. Сейчас, когда они наконец свернули с трассы и въехали в жилой район — такой же безжизненный, как и все остальное, — Георг вспомнил о квитанции и о правилах поведения в нештатных ситуациях. Направляя жалобы в «Taxi & Limousine Commission», путеводитель рекомендовал пассажиру использовать прилагаемый образец заявления. Георг попытался вспомнить этот образец (во время полета он прочел его несколько раз) и вспоминал, пока не уснул. Очнувшись, он увидел прямо перед собой лицо — цейлонское, индийское или пакистанское, которое кричало ему прямо в ухо: «Washington Sguare Hotel!» Георг не сразу сообразил, что над ним нависает таксист, просунувший голову в заднюю дверь машины. Багаж был уже выгружен, Георг дал таксисту сорок долларов и чаевые, но квитанцию спросить забыл. А уже в лифте, поднимаясь на десятый этаж, вдруг вспомнил, что ему только что снилось, будто он таксист, занятый извозом одного и того же пассажира. И этот пассажир — он сам.
