Книга царя Давида - Гейм Стефан (читать полную версию книги .txt) 📗
Но есть и другое предание о воцарении Саула. Многое остается темным. Современников нет в живых, а документы уничтожены царем Давидом: человек, по воле которого повешены последние отпрыски мужского пола его предшественника Саула, не мог не истреблять и память о нем.
Бродячие сказители рассказывают по рынкам и у городских ворот, как однажды пришел Саул позади волов с поля и услышал плач народа; он узнал, что аммонитянин Наас осадил город Иавис в Галаа-де и пригрозил выколоть каждому жителю города правый глаз, чтобы положить бесчестье на весь Израиль. Рассказывают, будто сошел Дух Божий на Саула, когда он услышал слова сии. Он взял пару волов и рассек их на части, и послал во все пределы Израильские через послов. Во всяком случае, собралось к нему столько народу, что он разделил его на три отряда и отправился с ними в Иавис Галаадский, а там во время утренней стражи напал на аммонитян и поразил их до дневного зноя, и освободил город.
Здесь по воле Яхве и родился новый вождь израильский — как Гидеон, как Иеффай, как длинновласый Самсон. Но теперь народу нужен был царь, и народ отправился с ним к святыням Галгала и, принесши мирные жертвы, поставил там Саула царем.
Народ, а не Самуил.
— Ты зябнешь, Ефан, мой любимый.
— Бури, которые изменяют лик мира, веют стужей.
— Мои бедра теплы, любимый, я раскрою их для тебя.
— Мед и молоко под языком твоим, Лилит, моя любимая, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана. Ласки твои лучше вина…
С тех пор как праотец наш Авраам переселился из Ура Халдейского в Ханаан, на долю нашего народа выпало немало скитаний. Опыт научил нас, что лучше отправляться в путь с небольшой поклажей, уповая на Бога.
Однако мои архивы состояли из несметных глиняных табличек и пергаментов, и все это было необходимо взять с собой. Но при виде целого каравана вьючных ослов, груженных ящиками моих архивов, мог ли я отказать Есфири, любимой моей супруге, взять ее сундуки и ковры, а Олдане, матери моих сыновей, забрать ее любимую утварь, а моей наложнице Лилит — ее баночки, коробочки, пудреницы? Поклажа и впрямь сама порождает новую поклажу, ибо на каждую пару ослов с полезным грузом нужен третий осел с провизией для погонщиков и животных.
Шли дни. Каждый раз, когда я оборачивался назад и видел наш караван, плетущийся по песчаной дороге — сорок ослов с погонщиками и моею семьей, — я вспоминал долгий путь в пустыне Синайской. Возможно, в пересчете на каждого человека, дети Израиля тащили с собой поменьше скарба из Египта, чем мы из Езраха, зато нас в Иерусалиме ожидало, пожалуй, столько же неизве-стностей, сколько их Б земле обетованной.
Есфирь покачивалась на ослике, ее опаляло безжалостное солнце, под глазами у нее темнели круги; она опиралась на Сима и Селефа, моих сыновей от Олданы, которые шагали рядом. Сердце мое сжалилось над Есфирью, и я велел сделать привал в тени большого валуна, на макушке которого росло дерево теревинф.
Но Есфирь сказала:
— Я знаю, Ефан, ты спешишь в Иерусалим.
Я поглядел на ее осунувшееся лицо, услышал, как трудно ей дышать, и вспомнил ее прежнюю: своенравную и жизнерадостную, остроумную и веселую женщину, человека редкой душевной красоты. И я сказал:
— Мне хочется прибыть туда вместе с тобой, любовь моя.
Она проговорила:
— Если Господь захочет, я буду жить. А если не захочет, то придет ко мне Ангел Господень, положит мне руку на сердце, и оно замрет.
И послал Господь ей сон, она спала в тени, пока не подул вечерний ветер и не настала пора вновь отправиться в путь. Долгим он оказался, и продвигались мы медленно, ибо приходилось останавливаться каждый раз, когда Есфирь слабела. Но на седьмой день мы достигли перевала над рекой Кедрон, откуда открывался вид на Иерусалим — на его валы, и ворота, и башни над воротами, на его поблескивающие крыши, на его скинию, пурпурное пятно на ослепительно белом фоне дворца и крепости.
Тут я пал ниц перед Господом и возблагодарил его за то, что он сподобил меня и моих близких увидеть Иерусалим; я поклялся принести на жертвенник, что воздвиг царь Давид на гумне иевусеянина Орны, жирного барашка и нежного козленка — барашка в благодарность за благополучное окончание путешествия, а козленка с молитвою о Божьей помощи в граде Давидовом и при дворе царя Соломона.
На стенах и башнях стояли дозорные, которые издалека заметили нас и следили за нашим приближением к большим воротам. Стражник-хелефей остановил нас, а когда я показал ему свой пропуск, он позвал начальника привратной стражи.
— Гм, историк? — Начальник стражи оказался грамотным. — В Иерусалиме нужны каменотесы, каменщики, носильщики раствора, сапожник тоже пригодился бы, а тут нате вам, историк пожаловал.
Я показал царскую печать.
— Этому народу нужна история, — продолжал начальник стражи, — как мне нарыв на члене. Дураками они рождаются, дураками и помрут: они блудодействуют со своими матерями и овцами, а ты хочешь наделить их историей. Им и без твоей истории тошно. — Он тыкнул грязным толстым пальцем в один из ящиков. — Что там?
— Мой архив.
— Открывай.
— Но таблички выпадут, все перепутается.
— Открывай, тебе говорят.
Узел никак не развязывался. Я изо всех сил тянул за ремни. Вдруг ящик открылся, и бесценные глиняные таблички полетели в пыль. Толпа у ворот заухмылялась. Кровь бросилась мне в лицо, я хотел прикрикнуть на начальника стражи, но тут взгляд мой упал на толпу. Это были странные люди, совсем не такие, каких встречаешь в провинциальном городке вроде Езраха. Это были воры, бездельники, бродяги, беглые рабы, словом, головорезы; и все в лохмотьях; тут же были и калеки, которые словно нарочно выставляли всем на обозрение свои культи, липкие волосы, гноящиеся глаза. Это была трясина, над которой встал новый Иерусалим, это была обратная сторона величия царя Соломона — выродки нового времени, слишком неповоротливые, слишком ленивые или просто слишком слабые, чтобы шагать в ногу с веком. На меня сыпались издевки и угрозы; возможно, причиной тому послужили сорок ослов, навьюченных скарбом, а может, то, что я оказался историком, — начальнику стражи достаточно было только кивнуть, и они накинулись бы на нас, как гиены на падаль.
Но тут начальник стражи выхватил из-за пояса плеть и щелкнул ею над головами. Сим и Селеф поспешно собирали таблички. Я уложил их в ящик и увязал его на скорую руку.
Так мы вошли в этот город.
Ох, что это было за лето! То лето в Иерусалиме.
Один знойный день сливается с другим. Есфирь молча страдает. Олдана дремлет, капельки пота текут по ее щекам. Даже Лилит кажется вялой и невеселой.
Надо было подумать о жаре, о мухах, о городской духоте, прежде чем давать согласие приступить к работе над Книгой об удивительной судьбе и т. д. на второй день после Пасха. Все, кто мог себе это позволить, выехали за город. Царь и двор, а также гарем отправились в царские поместья у озера Киннереф, чтобы наслаждаться там водной прохладой; только десяти наложницам Давида, к которым на глазах всего народа вошел взбунтовавшийся сын Авессалом и к которым царь с тех пор не ходил, нельзя было поехать со всеми, бедняжкам. Мне еще повезло: Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель, задержался в Иерусалиме по служебным надобностям, и я смог сообщить ему о своем приезде. Он послал меня к распорядителю царской недвижимостью. Этот почтенный человек, который, судя по всему, также стремился как можно скорее покинуть город, после короткой беседы выделил мне якобы единственное свободное жилье
— дом No 54 в переулке Царицы Савской; в доме три комнаты, а находится он в квартале царских чиновников и левитов второго и третьего разряда. Хотя строители ушли совсем недавно, в штукатурке уже виднелись трещины, с потолка свисала солома, крыша опасно покосилась. Кроме того, дом был слишком мал, а я нуждался в рабочей комнате. Ее можно было бы пристроить, как-никак я занял должность редактора Книги царя Давида, поэтому рассчитывал найти ростовщика, который — пусть под грабительские проценты — ссудит мне денег на строительство, только где взять в Иерусалиме каменщиков и плотников? Все наличные строители с восхода до заката, за исключением суббот, работают на возведении Храма, царского дворца, конюшен и помещений для новых царских боевых колесниц, а также казарм для хелефеев и фелефеев и общественных зданий для умножающихся с каждым днем учреждений. Школа сейчас закрыта на летние каникулы, поэтому Сим и Селеф слоняются по улицам, как бродячие собаки; они рассказывают, что в Иерусалиме можно достать все, нужно только иметь связи и знать, кому дать на лапу. Я не против того, чтобы использовать связи или немного раскошелиться, но в этом городе я еще совсем чужой, а положение мое слишком шаткое, да и обстановка в целом весьма сложная; при таком раскладе я просто не мог позволить себе неверного шага. Короче говоря, от пристройки пришлось отказаться. Кроме того, у меня кончились деньги. В царском казначействе, что находилось чуть южнее строящегося Храма, чиновников почти не осталось, да и оставшиеся старались уйти со службы домой при первой же возможности; после многочасового ожидания мне удалось, наконец, разыскать некоего Фануила, сына Муши, письмоводителя третьего разряда, который меня терпеливо выслушал. Затем, перерыв кучу запыленных глиняных табличек и пергаментов, он сообщил мне, что ни платежных поручений, ни каких-либо других указаний по моему поводу не поступало и до праздника Кущей, который будет отмечаться царем Соломоном и его приближенными в Иерусалиме, вряд ли можно на что-то надеяться.
