По тюрьмам - Лимонов Эдуард Вениаминович (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗
Зверство это, впрочем, соседствовало с внутритюремными распрекрасными для зэков нравами либерального толка. Зэки и персонал жили в девяностые годы душа в душу, внутри тюрьмы ничего не стоило приобрести водку или анашу. Случалось, что с суд-допросов зэков привозили в неходячем виде, волокли под руки. Между камерами не только имелись «дороги», но из-за забора по проводам и веревкам бороздили небеса бутылки и мешки с провизией. Между хатами были пробиты во всех направлениях дыры, и через эти дыры шел оживленный обмен товарами. На третьяке до сих пор рассказывают фирменную легенду, как зэки долгое время успешно прятали от персонала, передавая из хаты в хату сквозь дыры, полноценный строительный лом. В тюрьме в те годы бойко обменивали одежду на водку, на анашу или героин. А забрасывали их в тюрьму, разумеется, менты. Работать в те годы в тюрьме было очень выгодно. Как и сейчас, зарплата тюремного надзирателя (тюремная ведомость ласково называет их «контролерами») была мизерной. Менты наваривали немыслимые деньги на водке и анаше для заключенных, а кроме того, еще скупали у заключенных за бесценок одежду. Для избранных («для особо талантливых») приводили и девок. Встречи якобы организовывались в карцере. Сегодня обитатели отеля «Саратовский централ» лишь вздыхают о тех блаженных временах.
Конечно, дело тут не в полковнике Орлове. Просто повернулась невидимая ось не астрономического, но социального времени, и другие нравы пришли в Российскую Федерацию. Сегодняшний тюремный порядок плох для контролеров — они ничего не наваривают, и потому желающих работать в тюрьме немного, и число их все уменьшается. Плох этот режим и для зэков. В прежние времена они все-таки время от времени имели удовольствие выпить или обкуриться. Ну развеяться, отвлечься от навалившейся вечности. Сейчас они сидят и тупо смотрят телевизор в тех хатах, где телевизор есть. Плохо всем, кроме Фемиды. Она, злорадная девка, садистка, довольна мучениями заключенных. Основное мучение — это пытка скукой и тоской.
Отель «Саратовский централ» постоянно скребется, чешется и ремонтируется. Недавно в стене у двери нам пробили дыру и вставили в нее тонкую трубу. Это строят акведук — новый взамен вовсю текущего старого водопроводного пути. Отрезок трубы торчит теперь над дальняком. Ни к чему не присоединенный. Между тем третьяк уже лихорадит Большая Тюремная Стройка. Со стен уже несколько недель отбивают днем и ночью штукатурку. Возвращаясь сегодня с прогулки, мы увязли тапочками в штукатурной пыли. Короче говоря, покоя нет, покой нам только снится. Зэки ворчат, жалуются друг другу на шум. Хотя на самом деле бывает гораздо хуже. Куда хуже уже через Волгу. Пересекши по мосту ее ледяную, попадаешь на двойку — изолятор внутри зоны со строгим режимом. На окраине города Энгельса — бывшей столицы республики немцев Поволжья, где я погостил две недели в декабре.
Отель «Саратовский централ» — каменный и стальной. За его стенами — ледяная Россия. Через мерзлое пространство близок Ледовитый, т. е. Ледяной океан. От его кромки рукой подать до Северного Безумного полюса. А над полюсом вверх — Ледяной космос. Абсолютная минусовая температура во Вселенной — -273 градуса. А в Космосе — ледяные планеты. И далеко от тебя в Космосе — горячая щель любимой девочки — единственное место во Вселенной, где тепло.
От нас, обитателей отеля «Саратовский централ», воняет, конечно. Дальняком, потом, хлоркой, сигаретной гнилью, запахом баланды, безнадежным запахом мужчин, живущих без женщин. Сами мы не чувствуем запаха, но вольные обоняют нашу тюремную кислятину, если мы оказываемся рядом. Чувствуют зэковский запах и тюремные собаки — и рычат. Когда мы стоим в клетке под лестницей утром, у нас задранные вверх по-волчьи сверкают глаза. Наши белые, лишенные солнца тыквы голов здесь и там порезаны бритвами. Вид у нас потасканный и замученный, независимо от того, молоды мы или стары. Лица наши бледны, как таблетки тюремного доктора. Как картофельным росткам в подвале, нам не хватает солнца. Когда, обнаженные до пояса, вереницей стоим мы к фельдшерице, она брезгливо не касается нас руками в резиновых перчатках. Блеклые татуировки в изобилии нанесены на наши тела. Молодые зэки мускулисты и в броне прыщей, от них несет половозрелым потом, старые иссохли в твердые лианы. Чифирь и сигаретный дым забальзамировали их при жизни. Я встречал зэков, похожих на корни мандрагоры. Я встречал зэков худых, как пучок веревок, но с полным мешком живота, эдаких пауков или кальмаров.
Тюрьма незримо высасывает из нас соки и деформирует нас. Эти каменные стены питаются нами. Те, кто счастливее, быстро расследуются, судятся и уходят на зоны. Я сижу два года. Ночами меня пьют стены. Высасывает, пьет прожорливая тюрьма мою энергию и жизненную силу. У князя Кропоткина в «Записках революционера» я прочитал, что он заработал ревматизм, упираясь два года в холодную стену в Петропавловской крепости коленом. Я упираю колени в холодные стены третьей по счету тюрьмы.
Спустившись в первый раз в июльское утро под лестницу и встав там плечом к плечу с неведомыми мне зэка, после одинокого Лефортова я впервые ощутил свою природную принадлежность к этим людям. Я стоек и молчалив, как они, у меня такие же тяжелые глаза, прищуренные, как щели. Я привычно несчастен, как они, груз заключения, хоть не жмет, но давит меня. Я хожу под грузом веселым злобным Дьяволом. Прикрыв свое добро в сердце — образ девочки, с которой счастливо прожил в раю три года, и образы стареньких мамки с папкой. Как и положено зэка. (К этому теплому добру прибавляется еще сокровище — меч Зигфрида — Партия. Но партию я храню в башке.) Безусловно, я с зэками, а не с государством. Конечно, я зэк и, еще не попадая в тюрьму, имел воинственную психологию зэка.
А что такое психология зэка? Это психология преступника. Такого преступника, который не считает, что государство вправе судить его. Такое государство. Не считает государство моральнее, или честнее, или справедливее, или выше. В наше время государства не основаны на абсолютных ценностях. Не основаны на священном, на сакральном праве владеть и судить. Они лишь основаны на праве физической силы. Но ведь и бандиты основывают свое право на пистолете и праве силы. Получается, что государство и бандиты равны. В старые времена монарший закон вершился от имени самодержца, а он получал свою сакральность свыше, от Господа. Во всяком случае, тогдашнее общество верило, что мироустройство и государство во главе с монархом — от Господа. И следовательно, подчинение законам государства угодно Господу. Когда впоследствии успешные революции создали иные социальные системы, где место монарха занял народ, нация, закон стал покоиться на воле Большинства и вершиться по воле Большинства. От имени народа. И эта священность народа стала ничуть не худшим аргументом в пользу подчинения законам, чем Священность Государя.
После разгрома Социалистического государства, всеобщего равенства мы оказались в Российском государстве, где фактическая власть принадлежит временному союзу олигархов, чиновников и спецслужб. Закон, покоящийся на выполнении воли олигархов, чиновников и спецслужб, не имеет той священной силы, которой обладали Воля Государя и Воля Народа. Администраторы не есть сакральная священная сила. Потому Государство Российская Федерация судит нас, его граждан, основываясь лишь на профанической физической силе. И не имеет на осуждение Сакрального Права.
Но судит.
ГЛАВА 29
12 февраля 2003 года судья Матросов в широком и холодном зале № 1 областного суда города Саратова объявил, что судебное расследование по нашему делу закончено. «Суд удаляется для вынесения приговора. Мы удаляемся и будем долго думать», — сказал Матросов. И добавил, что приговор будет объявлен 15 апреля в 11 часов утра.
С тех пор я жду приговора. И моя социальная жизнь съежилась до размеров хаты № 156. Со дня появления генерала Шостака и до самого начала марта мы сидели в нашей зеленой камере втроем. Я — Савенко Э.В., вульгарный Дядя Юра и двадцатидвухлетний вор и драчун Саня. Внешне Саня — это рыжеватый мордастенький блондин, 1 метр 75 роста, глаза-щелочки, щеки, небольшой живот. Мне он как тип безоговорочно нравится. Нравится его сочное «изумительно!», он его приклеивает, это «изумительно!», и к фильмам, и к тушенке, и к колбасе, и к девкам. Потому что Саня, помимо того, что вор, и хулиган, и неслабый выпивоха, еще и большой любитель девок, которым он всем хотел бы, как он выражается, «причленить». В области девок у нас с Саней одинаковые вкусы — мы оба любим пиздючек, в отличие от дяди Юры, который считает женщинами промассаженных и взявших анализы тридцатилетних коров. Лексика Сани «изумительна». За словом он в карман не лезет и «ваты не катает». Чего стоит его «утярить», «засухарился» и многие другие тюремные глаголы! «Утярить» — это наблюдать, подсматривать, а «засухариться» — значит спрятаться. Саня — неспешный, порой ядовито-остроумный — близок по типу к Паше Рыбкину и Березуцкому и вместе с ними образует галерею классических русских тюремных типов. У Сани несколько классов образования («У меня три класса», — смеется он). Но он резкий, быстрый и сообразительный. Если вынуть его из заводского района, из среды девочек, пьянок, потасовок и краж, думаю, он далеко пошел бы. Однако кто его вынет? Как многим русским провинциалам, ему не хватает изначального мелкого взрыва, толчка, который сдетонирует его таланты.
