Не спрашивайте меня ни о чем - Пуриньш Андрис (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗

— Я с ней знаком.

— Когда ты успел?

— Тогда, в «Рице», когда мы с Фредом брали у тебя джинсы!

— Тем лучше. Пошли поболтаем. Она тебе многое могла бы порассказать.

— Душевно благодарю. То, что мне надо знать, я и сам знаю.

— Я, разумеется, пошутил.

— В таком разе тебе надо бы знать, что я не кролик.

— Дай бог, чтоб так оно и было.

— Так оно и есть.

Харий улыбнулся. Потушил в пепельнице сигарету. Изгадил мою пепельницу.

— Так не пойдешь к нам?

— О чем мне с Женни говорить? Я ее почти не знаю.

— Ладно. Я потом подойду к тебе. Не возражаешь?

— С какой стати? — пожал я плечами.

— Тогда пока!

Он уплыл к своей белобрысой. Нет, какого черта ему от меня надо! Когда чувствуешь себя человеком, подходит и трахает тебя колом по голове.

Близилось семь часов.

Я ждал Диану.

Оставалось еще пятнадцать минут.

Она обещала ровно в семь.

Пришел Эдгар и сел на то место, где сидел Харий. Я обрадовался. Сейчас забуду о Харии и его кладбищенском карканье.

— Акустика в порядке?

— Да. Звучит классно. Один резистор полетел. Заменили.

Он успел переодеться в костюм «Пестрых черепах». Зеленые брюки, как джинсы, только из другой материи. Ослепительно белая сорочка, у ворота почти как жабо.

Я поправил воротничок под его вьющимися длинными волосами.

— Теперь вид у тебя колоссальный. Девчонки глаз не оторвут.

— Ты так считаешь, Иво? — сказал он.

— Да, Эдж, — сказал я. — И еще десять тысяч раз «да»!

Мы сидели и молчали. Зал помаленьку заполнялся. Я напряг слух и сквозь шум голосов расслышал тиканье. Время мчалось, а я пребывал в оцепенении. Может ли человек находиться вне времени? Физика учит, что не может.

Я пошевелился.

— Ты знаешь, Иво, ты добрый, — неожиданно проговорил Эдгар, и я во второй раз получил дрыном по лбу. Никак уж не ожидал услышать от него такое. У меня чуть слезы на глаза не навернулись, до того это было неожиданно и хорошо.

Я отвернулся и вытянул шею, будто увидел знакомого.

— Диана идет? — спросил он.

— Нет, мне показалось.

— Мы скоро начинаем. Боюсь, как бы она не опоздала.

— Успеет. Она обычно приходит в последний момент.

И мне очень хотелось сказать… Но я не сказал. Подумал, что не скажу никогда. И тотчас же выпалил:

— Эдж, отчего мы всегда…

И тут же осекся. Это произнес не я. Это был мой язык. Я этого вовсе не хотел.

Эдгар на меня даже не взглянул. Я только видел, что у него поджались губы и в полном смысле слова по лицу пробежала тень. Он молчал.

Потому что есть вещи, о которых нельзя говорить вслух: они слишком нежны и ломки. Ни он, ни я не были из тех, кто со слезами умиления вешается друг другу на шею, пусть даже испытывая при этом истинные чувства и проливая слезы большие, как разноцветные воздушные шары на новогоднем балу. Ах, Эдж! Ах, Иво! Отныне все всегда-всегда будет о’кэй! И если даже на вечные времена все будет о’кэй, то и тогда нельзя об этом говорить вслух.

Я молчал.

А Эдгар вдруг по-детски светло улыбнулся, положил свою руку на мою и одним-единственным жестом стер произнесенные мною слова до последней буквы.

— Эдж, когда ты будешь петь, пой для нас с Дианой.

— Да, Иво! Я буду петь для вас двоих.

— Которое соло будет твое, Эдж?

— Четвертое.

— Не хочешь рюмочку бальзама?

— Спасибо, нет. Толстый Бен психанет. Он не хочет, чтобы кто-нибудь из группы сегодня пил.

— Может, попозднее?

— Да, Иво! В перерыве я подойду. Теперь я пошел. Скоро нам начинать играть.

— Буду ждать тебя, Эдгар!

— Приду!

— Пой для нас!

— Я спою, Иво!

Он ушел.

Я взглянул на часы. Оставалось каких-нибудь десять минут.

Я прошел до дверей фойе.

И тут пришла Диана. Она торопилась.

— Скорей бери плащ!

— Повесьте на этот же номерок, — показал я свой гардеробщице, но она презрительно бросила:

— Подумаешь, будто у меня номерков мало!

И сунула мне в руку еще один.

Диана была в голубых брюках и пушистой кофточке такого же цвета. На руке серебряный браслет полумесяц.

— Ты как синяя птичка с осколком луны в клювике, — сказал я.

Ее пальцы коснулись моей щеки и подергали за мочку уха.

— Пойдем, милая. — От нахлынувшей радости я поцеловал ее в ямку на шее.

— Идем, идем. — Рассмеялась она, дала моему уху выскользнуть из пальцев и спрятаться в гриве.

Мы вошли в зал, и, знаете, мне неимоверно льстило, что я веду ее мимо всех к своему столику, что у меня такая красивая девушка.

Едва успели мы расположиться, как свет в большей части кованых бронзовых светильников погас и сноп разноцветных лучей ударил в эстраду.

Там стояли «Пестрые черепахи».

Вперед вышел Толстый Бен и немногословно представил ансамбль.

Да, это уж точно: Толстый Бен действительно был толст.

Публика аплодировала. Некоторые пришли уже навеселе. Они орали «браво» и «бис».

Толстого Бена это ничуть не выводило из равновесия, и концерт начался.

Сам он работал на ударных и делал это потрясающе. Честное слово! Высший класс! От такого кома сала не ожидал ничего подобного.

В принципе начало меня не особенно интересовало. Мало, что ли, я повидал подобных групп — и похуже и получше «черепах»?

Я ждал, когда Эдгар будет петь для нас.

Налил рюмку бальзаму. Потекли мои суровыми лишениями накопленные денежки.

— Эдгар будет петь для нас, — сказал я.

Диана молча кивнула.

— На английском.

— Он знает английский?

— Не очень. Слова он заучивал не вникая. Но произношение правильное, без акцента, прямо как на заграничных пластинках.

Белый луч вырвал из разноцветных бликов Эдгара.

Он стоял перед микрофоном с гитарой в руках. Зеленые джинсы и белая сорочка.

Он волновался. Я это заметил сразу.

— Вид у Эдгара колоссальный, — сказал я.

— Да, — сказала Диана, — он великолепен.

— Он подошел ко мне и сказал: «Ты добрый, Иво». Может быть, завтра он даст мне по роже, так же, как дал ему я, очень, очень жаль, что так получилось, потому что многого я не понимал, а сегодня он мне сказал: «Ты добрый», — и я это никогда в жизни не забуду, что бы там ни было.

Белый луч удерживал Эдгара в своем кругу, и зазвучала мелодия.

Это было вступление.

И вот он запел.

— Можно я возьму твою руку? — спросил я. — Потому что эту песню он поет нам.

Она ничего не сказала, и я держал ее руку крепко-крепко.

Другую положил на серебряный браслет.

— Это песня из американского фильма «Аламо». Фильм у нас не шел, но песню я знаю.

— О чем он поет?

— Знаешь, это грустная песенка, про ожидание и встречу. Про зеленые деревья в июне, про первую любовь. И наверное, про первый поцелуй, но точно сказать не могу, потому что не знаю английский настолько хорошо.

— Почему же ты тогда решил, что это грустная песня?

— Понимаешь, там поется обо всем в прошедшем времени. Про то, что было и прошло. Похоже на вычитанное однажды в «Звайгзне» изречение Октавиана Августа. Говорят, у древних римлян был такой император. Он сказал, что ничто не вечно, кроме грусти по тому, что минуло.

— Будь всегда такой, как сейчас, — неожиданно вырвалось у нее. — Будь таким всегда.

— Это ведь невозможно, — ответил я. — Да я и не хотел бы быть таким. Если бы мне кто сказал, останься таким, каким был до того, как встретил Диану, я постепенно спятил бы с ума.

Вообще я чувствовал, что сегодня почему-то впал в жуткую сентиментальность.