Сон № 9 - Митчелл Дэвид (прочитать книгу .TXT, .FB2) 📗

– Стильно путешествуем, а? – говорит Франкенштейн, обращаясь не ко мне. – Знаешь, сколько стоит такая тачка?

Ящерица крутит на пальце перстень-череп:

– До фига.

Франкенштейн облизывает губы:

– Четверть миллиона долларов.

Ящерица:

– А на наши?

Франкенштейн прикидывает:

– Двадцать два миллиона иен.

Ящерица смотрит на меня:

– Слышал, Миякэ? Если сдашь вступительные экзамены, всю жизнь прокорпишь в офисе, будешь откладывать премиальные и девять раз переродишься, тоже сможешь разъезжать в «кадиллаке».

Я смотрю прямо перед собой.

– Миякэ! Я с тобой разговариваю.

– Извините. Мне же было сказано заткнуться нафиг.

Ящерица присвистывает, с шелестом раскрывает выкидной нож.

– Ты губами-то не шлепай… – Нож, сверкнув у моего запястья, рассекает корпус наручных часов. – Мудило.

Ящерица крутит нож в пальцах, злобно сверкает глазами: мол, попробуй сказать что-нибудь. Потом хохочет, скрипуче и отрывисто, зная, что победа за ним.

Вдали от прибрежной полосы Токийского залива празднуют торжественное открытие «Ксанаду». Съезд со скоростного шоссе увешан гирляндами, над огромным куполом парит гигантский дирижабль «Бриджстоун». У меня начинает болеть горло. «Валгалла» откроется под Новый год, а «Нирвана», с конечной станцией монорельсовой ветки до аэропорта, все еще строится. Поток машин ползет с черепашьей скоростью. Междугородние автобусы, седаны-универсалы, джипы, спортивные машины, снова междугородние автобусы бампер к бамперу выстроились в очередь перед пропускным пунктом. С флагштоков свисают флаги всех стран мира. Невероятных размеров транспарант с надписями: «„Ксанаду“ – открытие сегодня! Земной рай для семейного отдыха. Девятиэкранный мультиплекс! Олимпийский бассейн! Танцевальный зал „Криптон“! Караоке-центр! Кухня всех стран мира! Аквапарк „Нептун“! Патинко „Плутон“! Автостоянка на 10 000 – да, на 10 000 – парковочных мест». Полицейский на мотоцикле машет нам рукой, указывая на отдельную подъездную дорогу.

– «Кадиллакам» всюду почет и уважуха. – Ящерица выбивает из пачки еще одну «Хоуп».

– Так это ж наш человек, – говорит Франкенштейн, пока стекло ползет вниз. – Возвращаются старые добрые времена. Когда-то каждый долбаный полицейский в этом долбаном городе относился к нам с уважением.

«Кадиллак» поворачивает и едет вверх по склону прямо на солнце, превращенное тонированным стеклом в темную звезду. С вершины горы мы въезжаем на стройплощадку, отгороженную от «Ксанаду» высоченным забором из листового железа. Кучи гравия, штабеля шлакоблоков, бетономешалки, деревья с корневищами в мешках, подготовленные для посадки.

– А где работнички? – спрашивает Ящерица.

– Выходной по случаю торжественного открытия, – отвечает Франкенштейн.

Миновав целый квартал передвижных туалетных кабинок, сворачиваем к «Валгалле». Из строительного мусора вырастает сверкающая пирамида треугольников черного стекла. «Кадиллак» съезжает по пандусу в тень и замирает перед шлагбаумом. Сторож опускает окно своей будки. На вид ему лет девяносто, и он либо пьян, либо страдает болезнью Паркинсона. Франкенштейн сердито выглядывает из окна машины. Сторож продолжает кланяться и отдавать честь.

– Сезам, откройся, – рявкает Франкенштейн. – Задолбал уже.

Шлагбаум поднимается, и кланяющийся сторож исчезает из виду.

– Где его откопали? – спрашивает Ящерица. – На кладбище домашних животных?

«Кадиллак» устремляется в темноту, дает задний ход и замирает. Меня охватывает возбуждение. Неужели я действительно под одной крышей с отцом?

– Вылазь, – говорит Ящерица.

В подземном гараже пахнет маслом, бензином и шлакоблоками. Рядом с нашим припаркованы еще два «кадиллака». В темноте ничего не разобрать, даже стен не видно. Франкенштейн толкает меня в спину:

– Шагай, молокосос.

Иду за ним. Мерцает пятнышко тусклого света – круглое окошко в распашной двери, за которой начинается полутемный служебный коридор, где пахнет свежей краской и гулким эхом отдаются наши шаги.

– Еще толком не построили, а освещение уже хреновое, – замечает Ящерица.

От этого коридора ответвляются другие. Мне приходит в голову, что вроде бы надо испугаться. Никто не знает, что я здесь. Нет, отец знает. Пытаюсь удержать в памяти хоть какие-то ориентиры: у пожарного шланга – направо, дальше – прямо, мимо доски для объявлений. Франкенштейн останавливается у мужского туалета. Ящерица отпирает дверь:

– Входи.

– Мне не нужно в туалет.

– А тебя, сопляк, никто не спрашивает.

– Когда я увижусь с отцом?

Ящерица ухмыляется:

– Мы доложим ему о твоем нетерпении.

Франкенштейн ногой распахивает дверь. Ящерица хватает меня за нос, рывком зашвыривает внутрь – я едва удерживаюсь на ногах – и запирает дверь. Я в белой туалетной комнате. Плитки на полу, кафель на стенах, потолок, светильники, раковины, писсуары, дверцы кабинок – все сверкает ослепительной снежной белизной. Ни окон, ни других дверей. Единственная дверь – металлическая, вышибить ее невозможно. Колочу по ней:

– Эй! Долго вы собираетесь меня здесь держать?

Шумит сливной бачок.

– Кто здесь?

Клацает защелка, дверь кабинки распахивается.

– А я-то думаю, знакомый голос, – говорит Юдзу Даймон, затягивая ремень на брюках. – Надо же, я только сел посрать. Как тебя угораздило попасть в этот дурной сон?

Юдзу Даймон моет руки, глядит на меня в зеркало.

– Так ты мне ответишь или будешь играть в молчанку, пока за мной не придет наш тюремщик?

– Ну ты и наглец!

Он сует руки под сушилку, но ничего не происходит. Тогда он вытирает их о футболку с изображением мультяшной школьницы, опускающей дымящийся пистолет; над ее головой пузырь со словами: «Так вот что такое – убивать… Мне нравится».

– Понятно. Ты все еще сердишься из-за отеля любви.

– Из тебя выйдет отличный адвокат.

– Спасибо за некомплимент. – Он поворачивается ко мне. – Ну что, продлим траур или ты все-таки расскажешь, как здесь оказался?

– Меня привез отец.

– А он кто?

– Пока не знаю.

– Весьма неосмотрительно с твоей стороны.

– А ты здесь зачем?

– Чтобы из меня вытрясли все дерьмо. Может, ты это увидишь.

– А почему? Ты их тоже бросил в отеле любви?

– Ха-ха, очень смешно, Миякэ. Ну, это долгая история.

Я кошусь на дверь.

– Ладно. – Даймон устраивается на умывальной стойке. – Выбирай себе стул по вкусу.

Стульев нет.

– Я постою.

Журчание в бачке стихает. Гулко вздыхает тишина.

– Это старинное сказание о борьбе за наследный престол. Жил да был преклонного возраста деспот по имени Коносукэ Цуру. Свою империю он начал создавать еще во время оккупации, на уличных рынках, из ворованных сигарет. Кстати, у тебя случайно не найдется…

Я мотаю головой.

– Полвека спустя Коносукэ Цуру стал такой важной птицей, что завтракал с членами кабинета министров. Его интересы простирались от преступного мира Токио до правительственных кругов, от наркотиков до строительства – самый выгодный бизнес в стране, правительству которой известно лишь одно средство борьбы с экономическим кризисом: цементировать горные склоны и соединять висячими мостами необитаемые острова. Но я отклонился от темы. Правой рукой Коносукэ был некий Дзюн Нагасаки, а левой – Рютаро Морино. Император Цуру, адмирал Нагасаки и генерал Морино. Ты следишь за ходом моей мысли?

Отвечаю заносчивому фигляру чуть заметным кивком.

– В подарок на свой девяностый с чем-то день рождения Цуру получает сильнейший сердечный приступ и поездку в «скорой помощи» в больницу Сиба-коэн. В феврале. В самый неподходящий момент. Как раз перед этим Цуру стравливал Морино с Нагасаки, проверяя лояльность своих подчиненных. По традиции Цуру должен выбрать преемника, но он тот еще волчара и упорно цепляется за жизнь. Через неделю Нагасаки решает заявить о своих притязаниях и устраивает нечто вроде Пёрл-Харбора[99] – но выступает не против сил Морино, которые держатся начеку, а против людей Цуру, которые считают себя неприкосновенными. Ночью более ста ключевых фигур Цуру безжалостно ликвидированы – одним махом, за десять минут. Ни переговоров, ни пощады, ни милосердия. – Даймон наставляет на меня указательные пальцы, изображает выстрелы. – Цуру удалось вывезти из больницы, и о нем ходят самые разные слухи: то ли его забили до смерти его собственными клюшками для гольфа, то ли он перебрался в Сингапур, где его накрыл повторный сердечный приступ. Короче, его время вышло. К рассвету престол перешел к Нагасаки. Вопросы из зала?