Пляска смерти - Кинг Стивен (читать книги онлайн полностью txt) 📗

Я совсем не хочу сказать, что Спилберг является или считает себя представителем поколения любви просто потому, что вырос в те годы, когда студенты засовывали маргаритки в стволы М-1 note 121, а Хендрикс note 122 и Джоплин note 123 играли “Филмор Вест”, Не утверждаю я и того, что Говард Хокс, Кристиан Найби, Чарлз Ледерер (который написал сценарий для “Твари”) или Джон Ф. Кэмпбелл (чей рассказ лег в основу фильма) сражались на пляжах Анцио note 124 или поднимали звездно-полосатый флаг в операции на Иводзима note 125. Но события определяют точку зрения, а точка зрения определяет политику, и идея “Близких контактов третьего рода” кажется мне столь же предопределенной, как идея “Твари”. Ясно, что основной тезис “Твари” – “пусть этим займутся военные” – в 1951 году был вполне приемлем, потому что военные превосходно справились с японцами и нацистами в “Большом” Дьюка Уэйна; но ясно и то, что тезис “Близких контактов” – “не позволяйте военным этим руководить” – абсолютно объясним в 1977 году, после отнюдь не блестящих результатов Вьетнамской войны, или даже в 1980 году (когда вышел второй, дополненный вариант “Близких контактов”) – в том году, когда наши военные, три часа провозившись с технической подготовкой, провалили операцию по освобождению заложников в Иране.

Политические фильмы ужасов нельзя назвать распространенным явлением, но приходят на ум и другие примеры. Самые воинствующие из этих фильмов, такие как “Тварь”, превозносят добродетель силы и оплакивают порок слабости; эффект ужаса достигается в основном изображением общества, в политическом отношении противоположного нашему и в то же время обладающего большой мощью – не важно, технологической или магической; как заметил Артур Кларк, когда вы достигаете определенной точки, разница между магией и технологией исчезает. В начале удивительной версии “Войны миров” Джорджа Пола есть поразительный момент: три человека – один из них размахивает белым флагом – первыми приближаются к приземлившемуся кораблю чужаков. Все трое принадлежат к разным классам и народам, но они едины – и не только в том, что являются представителями человечества, но и в своем извращенном представлении об “американском”, и это, на мой взгляд, совсем не случайно. Приближаясь со своим белым флагом к дымящемуся кратеру, они демонстрируют нам картину революционной войны, с которой мы все свыклись со школы: барабанщик, горнист и знаменосец. И когда марсиане уничтожают их тепловым лучом, это становится символическим актом, и зрителю видится за этим надругательство над всеми идеями, за которые когда-либо сражались американцы То же самое мы встречаем в фильме “1984”, только здесь (фильм, разумеется, не слишком обременен глубиной, которую вложил в свой роман Оруэлл) марсиан сменил Большой Брат.

И в фильме Чарлтона Хестона “Омега-человек” (The Omega Man) (по роману Ричарда Матесона “Я – легенда” (I Am Legend), который Дэвид Сьют назвал трезвым и практичным вампирским романом) мы видим ту же картину: вампиры, в черных костюмах и солнцезащитных очках, выглядят в точности как гестаповские агенты из мультиков. По иронии судьбы ранняя киноверсия того же романа (“Последний человек на Земле” (The Last Man on Earth) с Винсентом Прайсом в редкой для него роли положительного персонажа – Роберта Невилла) несет другую, но тоже вызывающую ужас политическую идею. Из подтекста – кстати, фильм более близок к роману Матесона – следует, что политик политику рознь и что именно успешная охота на вампиров (его исключительно практичный успех, перефразируя Чьюта) превращает Невилла в чудовище, в преступника, в гестаповского агента, который убивает беспомощных спящих. Для нации, которая в ночных политических кошмарах до сих пор видит Кент Стейт note 126 и Ми Лай note 127, эта идея особенно впечатляющая. “Последний человек на Земле”, может быть, дает нам пример фильма предельного политического ужаса, потому что иллюстрирует известный тезис Уолта Кедли: “Мы встретили врага, и оказалось, что враг – это мы сами”.

И тут мы приближаемся к любопытной границе; я ее укажу, но переходить не собираюсь: это точка, в которой фильм ужаса соприкасается с черной комедией. Довольно продолжительное время в этой пофаничной точке существовал Стенли Кубрик. Прекрасный пример тому – его классические фильмы: “Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не тревожиться и полюбил бомбу” (Dr. Strangelove, or How I Learned to Stop Worrying and Love the Bomb) (парень ищет монетку, чтобы позвонить в Вашингтон и предотвратить третью мировую войну;

Кеннан Уинн с большой неохотой, но добывает ему мелочь из автомата с кокой, предупреждая при этом будущего спасителя мира: “Тебе придется отвечать перед компанией “Кока-кола”);

"Заводной апельсин” (A Clockwork Orange) – фильм, нагнетающий политический ужас, изображая людей чудовищами (Малколм Макдауэлл избивает беспомощного старика под мелодию “Поющих под дождем”); “Космическая Одиссея 2001 года” (2001: A Space Odyssey) – фильм политического ужаса с чудовищем-нечеловеком (“Пожалуйста, не выключай меня”, – умоляет убийца компьютер HAL 9000, когда единственный оставшийся в живых пилот корабля, летящего к Юпитеру, одну за другой уничтожает ячейки его памяти), которое кончает свою жизнь, распевая детскую песенку. Кубрик, единственный из американских режиссеров, понимал, что переход через границы табу способен вызвать и дикий хохот, и дикий ужас; всякий, кому в детстве доводилось смеяться шутке бродячего торговца, с этим согласится. А может быть, только Кубрик оказался достаточно умным (или достаточно смелым), чтобы заглянуть на эту приграничную полосу больше одного раза.

«Мы открыли двери невообразимой силе, – мрачно говорит старый ученый в финале фильма “Они!”, – и теперь их не закрыть снова!»

В конце романа Д.Ф. Джонса “Колосс” (Colossus) (экранизирован под названием “Колосс: проект Форбина” (Colossus: The Forbm Project)) компьютер, получивший контроль над всем, говорит Форбину, своему создателю, что люди не просто смирятся с его правлением: они увидят в нем Бога. “Никогда!” – гордо отвечает Форбин голосом, которым гордился бы герой космической оперы Хайнлайна. Но последнее слово принадлежит самому Джонсу – и оно неутешительное. “Никогда?” – так гласит последний абзац его предостерегающего повествования note 128.

В фильме Ричарда Эгана “Гог” (Gog) (режиссер Херберт Л. Строк) вся электроника на космической исследовательской станции словно свихнулась. Зеркало беспорядочно поворачивается, преследуя героиню смертоносным тепловым лучом; центрифуга неожиданно так разгоняется, что буквально размазывает по стенкам двух испытуемых; и в довершение всего два похожих на пучеглазых чудовищ робота, Гог и Магог, полностью выходят из-под контроля, щелкают своими клешнями-манипуляторами, издают странные звуки, напоминающие щелканье счетчика Гейгера, и разрушают все вокруг себя (“Я с ним справлюсь”, – говорит хладнокровный ученый за несколько мгновений до того, как Магог сворачивает ему шею одним из этих своих манипуляторов.).

"У нас тут они вырастают большие”, – самодовольно сообщает старый индеец из “Пророчества” (Prophecy) Джона Франкенхеймера Роберту Фоксворту и Талии Шир, а в это время головастик размером с лосося выпрыгивает из озера в северном Мэне и скачет по берегу. И действительно: после того как Фоксворту встречается лосось размером с дельфина, благодаришь небеса за то, что киты не водятся в пресной воде.