Нечеховская интеллигенция. Короткие истории о всяком разном - Акунин Борис (онлайн книга без txt, fb2) 📗
Да, разумеется: я отлично знаю, что память потомков избирательна и формируется случайным, а то и тенденциозным образом. Сплошь и рядом на роли героев попадают персоны, этого звания не заслуживающие. Меня удручает не это. Ну, пользуются посмертной славой придуманные политработниками 28 панфиловцев. Пускай, не жалко.
Но как же бывает горько, когда проглянет из прошлого краешек чего-то по-настоящему героического, но забытого или вовсе не замеченного.
В Севастополе получилось так, что эта чувствительная для меня тема возникла дважды за один и тот же день.
Когда я осматривал Балаклавскую бухту (надо было для работы), мой консультант В.Н. Гуркович, специалист по крымской истории, вдруг начал с жаром и чуть ли не дрожью в голосе рассказывать про невероятное сражение, разразившееся на балаклавских холмах 14 сентября 1854 года. Сотня солдат, в том числе отставников-инвалидов, с четырьмя пушчонками в течение многих часов вела бой со всей наступающей британской армией, да еще и эскадрой в придачу. Командовал балаклавцами подполковник Матвей Манто. Он вместе с другими ранеными в конце концов был захвачен в плен, где героев содержали с большим почетом.
Владимир Николаевич сравнивал этих солдат с фермопильскими спартанцами, призывал меня написать про подполковника и говорил, что сам-то пишет о нем много лет, но никому это не нужно. Мне показалось, что это главная обида жизни моего консультанта. Я уважаю такие обиды: когда человек оскорблен не за себя, а за кого-то, кто давным-давно умер, не сват, не брат и даже не предок.
Очень странно, конечно, что героическая оборона Балаклавы не стала хрестоматийным эпизодом российской истории. Может быть, причина в том, что большинство гарнизонных солдат были греками и с официальной точки зрения казалось неприличным прославлять инородцев, когда христолюбивое воинство терпит поражение за поражением. А может быть, просто рядом не оказалось полезного очевидца в лице какого-нибудь флигель-адъютанта.
Ни портрета подполковника Манто, ни изображений того боя в просторах интернета я не обнаружил. Поэтому считайте, что герои запечатлены вот здесь:
Никто не забыт и ничто не забыто
Однако про балаклавскую оборону хоть какая-то память сохранилась. Я потом припомнил, что читал про это у Сергеева-Ценского и у Тотлебена.
Но в тот же день вечером сотрудник шереметьевского музея Данил Бержицкий показал мне нечто совсем уж щемящее. Музей (частный и, кстати сказать, очень хороший) находится на Северной стороне в бывшем Михайловском равелине, который после боев последней войны много лет находился в руинированном виде.
Михайловский форт до реставрации. Из коллекции Д. Бержицкого
Во время осмотра экспозиции я, уже забыл в какой связи, упомянул о своем хобби – люблю фотографировать старинные граффити. Данил сказал: «Тогда пойдемте на чердак. Кое-что покажу».
По дороге он рассказал, что во время ремонта на засыпанной землей и мусором крыше обнаружили семь скелетов: шесть наших, один немецкий. Идентифицировать останки не удалось.
На лестничной площадке мы остановились у стены, исписанной обычной для этого жанра словесности ерундой и жеребятиной.
Если бы не Данил, я нипочем бы не заметил.
А вы разглядите?
Видите? Под «КРИВЫМ», написано:
НАС ОСТАЛОСЬ ТРОЕ
(потом три неразборчивые фамилии; последняя похожа на «Жданов»)
УМЕРАЕМ ЗА РОДИНУ
Давно не видал зрелища грустнее.
Русский и японец как братья (Карамазовы)
Однажды я выступал в РГГУ в паре с профессором Камэямой, который в восьмой (!) раз перевел на японский «Братьев Карамазовых». Перевод стал в Японии мегагига-бестселлером, за первый же год было продано больше миллиона экземпляров.
Из публики спросили, чем я объясняю столь жаркую любовь японцев именно к этому роману. Я честно ответил: понятия не имею. Потом начал про это думать. И вот какая у меня возникла гипотеза. Не знаю, покажется ли она вам убедительной.
Икуо Камэяма с Достоевским попали в новости
С легкой руки Достоевского, который сложил химическую формулу «истинной русскости» из трех главных ингредиентов (Митино «Широк человек», Иваново «Если Бога нет», Алешина «Слеза ребенка») и, во имя объективности, кинул в этот гремучий раствор горстку федоркарамазовской грязи и щепотку смердяковщины, весь мир вот уже 130 лет спорит, какой из карамазовских компонентов нашего нацхарактера самый русский. Разумеется, лидирует Митя с его безудержностью в высоком и низком, хорошем и плохом.
Карамазовская триада: Удаль, Умничанье, Духовность
Видимо, так оно и есть. Выражаясь поэтически, Размах, а выражаясь сухо, «отсутствие чувства меры», действительно является международно констатированной (и не отрицаемой нами) типообразующей чертой т. н. Русской Души.
Свод исконно русских максим выглядит примерно так:
Казнить – так казнить, миловать – так миловать
Рубить – так с плеча
Любить – так королеву, украсть – так миллион
Кто не рискует, тот не пьет шампанского
И прочее подобное.
В отечественной истории этот атрибут национального своеобразия не раз бросал страну из одной крайности в другую: уж коли свобода, то полный хаос, уж если порядок – то автократия или диктатура.
Оборотные стороны отсутствия чувства меры – дубовая упертость и героическая стойкость. Из-за непробиваемого, тупого упрямства возникали холерные и картофельные бунты. Из-за него же устояли в 1812 году после (что бы там ни писал Лев Николаевич о «моральной победе») тяжелого поражения при Бородине; и еще раз в 1941-м после уничтожения регулярной Красной Армии; не сдали Ленинград; отстояли Сталинград.
Эта коренная черта русскости в одних ситуациях вызывает безумное раздражение, в других – горячее восхищение. Мы-то на себя за нее не раздражаемся, а гордимся, что во всём нам хочется дойти до самой сути: в работе или там в поисках пути и уже тем более в сердечной смуте.
Но есть на свете нация, вроде бы мало на нас похожая, однако наделенная этим обоюдоострым качеством в еще более сильной мере. Как вы догадались из заголовка, это японцы. Один токийский экспат британского происхождения когда-то изложил мне целую теорию исторической обреченности японского модуса вивенди, потому что «они никогда не умеют вовремя остановиться». Ну, понятно: для англичан, чемпионов сдержанности, худший грех, когда кто-то «never knows when to stop».
Особенно выпукло дефицит чувства меры у японцев, как и русских, проявлялся в периоды тяжких военных испытаний. Про массовое производство героев-летчиков я уже писал, теперь расскажу еще об одном сугубо японском проявлении беспредельного максимализма.
