Какое надувательство! - Коу Джонатан (мир бесплатных книг txt) 📗

— Они с первой женой какое-то время были ревностными евангелистами. У них уже было двое детей, а потом она в невероятных муках родила третьего. В конце концов потеряла веру — причем как-то очень злобно — и просто ушла, забрав дочерей — Веру, Надежду и Бренду.

— И сколько это длилось?

— У кого — у нас с ним? Пять лет. Почти.

— Ничего себе.

— Вот именно. — Она извлекла из тарелки последний обрывок зеленого перца и сунула в рот. — Хотя бывают моменты… моменты слабости, должна признаться… когда я по нему немного скучаю.

— Даже так?

— Ну а что — ведь иногда хорошо, если кто-то рядом, правда? Например, он мне очень помог, когда умерла моя мама. Очень по-доброму.

— А ваш отец? Он… еще?..

— Жив? Понятия не имею. Он сбежал, когда мне было десять лет.

— А братья и сестры?

Фиона покачала головой:

— Я единственный ребенок. Как и вы.

После этого мы долго молча рассматривали руины нашего пиршества. Фиона аккуратно положила свои палочки на подставку; если не считать нескольких отбившихся зернышек риса, ее половина стола была безупречно чиста. На моей, похоже, Джексон Поллок [64] творил основу для какой-то особенно зверской композиции, по замыслу целиком и полностью состоявшей из настоящей китайской еды. Мы заказали чайник чаю и тарелку личи.

— Ну что ж, — произнесла Фиона. — Не могу сказать, что вы мне сегодня полностью открылись, несмотря на все обещания. Не сказала бы, что душа ваша предстала предо мною во всей своей наготе вот на этом столе. Узнала я только, что вы женились в абсурдно юном возрасте, а большую часть времени предпочитаете смотреть кино, а не разговаривать с людьми.

— Я не просто смотрю кино, — ответил я через некоторое время, успев почувствовать себя так, будто готовлюсь нырнуть в какие-то неизведанные глубины. — Фильмы меня неотвязно преследуют.

Фиона ждала разъяснений.

— Вернее — один фильм. Скорее всего, вы о нем никогда не слыхали. — Я сказал ей название, и она покачала головой. — Когда я был маленьким, меня на него повели родители. Мы ушли из зала в середине, и с тех пор меня не покидает это странное чувство — что фильм так и не завершен. Наверное. А я в нем… поселился.

— А о чем он?

— О, просто глупенькое кино. Богатая семейка съезжается в большое сельское поместье на оглашение завещания, и всем ее членам одному за другим приходят кранты. Конечно, задумывался он как комедия, но мне в то время было совсем не смешно. Он напугал меня до смерти, и я дико влюбился в героиню, ее играла Ширли Итон — помните ее?

— Смутно. Это не она плохо кончила в одном из фильмов про Джеймса Бонда?

— Да — в «Золотом пальце» [65] . Ее красят золотой краской, и она задыхается. Но в том фильме у нее была сцена с Кеннетом Коннором: она приглашает его остаться на ночь в ее комнате, она ему очень нравится, она к нему очень добра, она, очевидно, не только красива, но и благоразумна, поэтому со всех сторон предложение лучше некуда, но он не может заставить себя его принять. В доме происходят жуткие вещи, где-то бродит маньяк-убийца, однако все это пугает его гораздо меньше, чем перспектива остаться наедине с этой чудной женщиной на всю ночь. Я никогда не забывал этой сцены — она со мной уже тридцать лет. Почему-то.

— Ну, это ведь легко понять, правда? Это история всей вашей жизни, потому вы ее и не забываете. — Она взяла с тарелки последний личи. — Вы не против, если я доем? Так освежает.

— На здоровье. Мои вкусовые пупырышки все равно требуют шоколада. — Я показал официанту, что нам нужен счет. — Может, по дороге домой попадется открытый магазин.

На улице стало ясно, что жара последних дней спадает, и, пока мы шли к дому, я заметил, как Фиона вздрагивает. Мы зашли в ночной газетный киоск, и я купил «Аэро» и белый «Тоблероне». Предложил ей половинку «Аэро» и мысленно вздохнул с облегчением, когда она отказалась. В воздухе висела легкая дымка. Мы свернули с Баттерси-Бридж-роуд и начали срезать углы по переулкам. Район спокойный, освещается плохо, дома приземистые и мрачные, за палисадниками никто не следит, в такое время ночи — ни единого признака жизни, если не считать кошек, что при нашем приближении ошалело неслись через дорогу. Без сомнения, на мне сказывалось и выпитое, и общее возбуждение от, по-моему, удачного вечера: вся атмосфера вдруг показалась какой-то бесшабашной, ее заряжало предчувствие похожих вечеров, наверняка еще лучших, меня переполнял оптимизм, который следовало как-то озвучить, пусть даже невнятно.

— Надеюсь, мы как-нибудь сможем это повторить, — промямлил я. — Я не получал такого удовольствия уже… ну, скажем, я такого даже припомнить не могу.

— Да. Было бы мило. Очень мило. — Но в согласии Фионы сквозило сомнение, и меня ничуть не удивило, что слова ее прозвучали очень трезво. — Только я не хочу, чтобы вы думали… Послушайте, я не знаю, как сказать.

— Говорите, — подбодрил я, когда она умолкла.

— Ну, я просто больше этим не занимаюсь — не спасаю людей. Вот и все. Мне бы хотелось, чтобы вы это понимали.

Мы молча шли дальше. Через некоторое время она прибавила:

— Да и не нужно вас спасать, мне кажется. Разве только чуточку встряхнуть.

— Справедливо, — согласился я, а потом задал очевидный вопрос: — А встряской людей вы занимаетесь?

Она улыбнулась:

— Возможно. Но не более того.

Я уже чувствовал, как неотвратимо подступает одно из тех мгновений, что кардинально меняют всю жизнь, один из тех поворотных моментов, когда нужно либо хватать выпавший шанс, либо беспомощно смотреть, как он выскальзывает у тебя из рук и растворяется в воздухе. Я знал: нужно что-то говорить и дальше, хотя сказать было особо нечего.

— Знаете, я всегда считал удачу нехорошей вещью; всегда чувствовал, что если наша жизнь строится на одной удаче, то все остальное в ней — произвольно и бессмысленно. Мне никогда не приходило в голову, что удача может приносить счастье. Я о том, что и с вами-то познакомился лишь потому, что повезло: удачно сложилось так, что мы живем в одном доме, и вот теперь мы, два разных человека…