Возвращение домой.Том 1 - Пилчер (Пильчер) Розамунд (версия книг .TXT) 📗

— Ты можешь использовать его как шкатулку. Для своих колец и драгоценностей. Здесь они будут как в надежном банке.

— У меня нет колец и драгоценностей.

— Нет, так будут. — Диана в последний раз опустила крышку и заперла замок. — Где ты планируешь держать его?

— У тети Луизы, наверно… Отвезу его, когда она приедет забирать меня на каникулы.

— Да, но это будет нескоро, А эта карга экономка, — вмешалась Лавди, — отказалась выделить ей уголок в своем медицинском шкафу!

— Почему бы тебе не оставить его здесь? — предложила Диана.

— Здесь?!

— Да, в Нанчерроу. В своей спальне. И каждый раз, когда ты станешь приезжать к нам, он будет ждать тебя там.

— Но разве… — Однако в голове у Джудит крутилась лишь одна мысль: она опять получит приглашение приехать в Нанчерроу, этот визит не окажется единственным, она сюда вернется. — Но… он не будет вам мешать?

— Нисколько. И в следующий раз, как поедешь к нам, не забудь захватить кое-что из одежды — ты можешь оставить ее здесь без всякого стеснения, как если бы это был твой второй дом. И тогда тебе не придется ходить в обносках Афины.

— Мне эти вещи очень понравились. У меня никогда не было пуловера из кашемира.

— Тогда оставь его себе. Мы повесим его в твой шкаф, и это будет началом твоего здешнего гардероба.

Давным-давно примирившаяся с тем фактом, что очень пожилым людям не требуется много сна, Лавиния Боскавен лежала в своей мягкой двуспальной кровати головой к окну и наблюдала, как заря высветляет ночное небо. Портьеры были раздвинуты — разведены в стороны до предела: она всегда считала, что безрассудно пренебрегать такими бесценными сокровищами, как темнота за окном, сияние звезд, ночные звуки и запахи.

Портьеры эти были очень старые… пусть и не такие старые, как сама миссис Боскавен; они висели здесь столько же, сколько она сама жила в Дауэр-Хаусе, то есть без малого полвека. От времени и от солнечных лучей они полиняли и износились, там и сям торчала наружу толстая подкладка, похожая на клочковатую шерсть старой овцы; шнуры на ламбрекенах и затейливые портьерные завязки расплелись, спутались и свисали беспорядочными комками нитяных петелек. Ну и пусть. Когда-то они были красивыми, она их выбрала, она их любила. И они останутся здесь до самого конца. До ее конца.

Сегодня утром нет дождя. И то хорошо, подумала она. Всю зиму дожди лили и лили, и хотя в свои восемьдесят пять она уже отказалась от прогулок до деревни и обратно и долгах пеших променадов ради моциона, было все-таки приятно иметь возможность выйти в сад и покопаться часок-другой на свежем воздухе: подсыпать опилок под розы или завязать в опрятные пучки листья желтых нарциссов после того, как цветки завянут и осыплются. В этом ей помогала оригинальная скамеечка для стояния на коленях, которую разработал и изготовил на лесопильне своего поместья племянник миссис Боскавен Эдгар. Подбитая слоем резины, она уберегала ее старые колени от сырости, а на крепкие ручки удобно было опираться, когда надо было снова подняться на ноги. Такое простое приспособление — и какое практичное! Практичное, как и сам Эдгар, которого бездетная Лавиния всегда любила и лелеяла, как родного сына.

Небо светлело. Прекрасный холодный день. Воскресенье. Она вспомнила, что сегодня к ней на обед приедут Эдгар с Дианой, а также Томми Мортимер и Лавди со своей школьной подругой. С Томми Мортимером она была давно знакома, они много раз встречались, когда он приезжал из Лондона в Нанчерроу отдохнуть от суеты большого города. Поскольку этот мужчина был близким другом Дианы и из него, как из рога изобилия, сыпались цветистые комплименты, Лавиния поначалу относилась к нему настороженно, подозревая недостойные намерения, и возмущалась тем, как он увивается вокруг жены бедного Эдгара. Со временем, однако, Лавиния убедилась, что он не из тех, кто разрушает чужие браки; теперь она только посмеивалась над его экстравагантными выходками и даже полюбила его. А вот школьная подруга Лавди — темная лошадка. Любопытно узнать, кого именно надумала ввести в дом эта строптивая, своенравная девчонка.

В общем, намечается целое событие. На обед будет парочка утят, свежие овощи, лимонное суфле и консервированные нектарины.

На полке в продуктовой кладовой припасен круг отличного стилтона [30]. Надо напомнить Изобель, чтобы охладила рейнвейн.

Изобель…

В жизни престарелой Лавинии осталось мало треволнений и поводов для беспокойства. Она уже давно пришла к заключению, что бессмысленно волноваться о том, чего нельзя изменить, например, о собственной неизбежной смерти, погоде и всей этой заварухе в Германии. Поэтому, со стоическим терпением прочитывая газеты, Лавиния решительно обращала свои помыслы к чему-нибудь другому. Заказать новый розовый куст, подровнять живую изгородь, разобраться с библиотечными книгами, прочитать письма старых друзей и ответить на них. Потом — посидеть с рукоделием (она вышивала гобелен) и провести ежедневное совещание с Изобель по хозяйственным делам, благодаря чему хорошо отлаженный быт в небольшом доме катился как по рельсам.

Изобель-то как раз и давала повод для беспокойства. Она была лишь на десять лет моложе Лавинии, и вся домашняя готовка и уборка, которым она посвятила сорок лет своей жизни, становились ей уже не по силам. Время от времени Лавиния собиралась с духом и заводила речь о ее уходе на покой, но Изобель всякий раз воспринимала это болезненно и обижалась на хозяйку, как будто Лавиния старалась избавиться от нее. После этого служанка неизменно день или два дулась. Тем не менее, им удалось-таки достигнуть кое-какого компромисса, и теперь каждое утро к ним из деревни приходила жена почтальона. Нанятая первоначально для «тяжелой» работы в саду и во дворе, она постепенно проникла в дом и взяла в свои руки прочие хозяйственные дела: натирала полы, чистила сланцевую плитку на крыльце и вообще содержала все в порядке и в ослепительной, благоуханной чистоте. Поначалу Изобель встречала эту добрейшую женщину холодным презрением, но, к чести почтальонши будь сказано, той удалось не только выдержать долгий период вражды и в конце концов сломить упрямство Изобель, но и найти путь к ее гордому сердцу.

По воскресеньям, однако, почтальонша не приходила, так что вся подготовка к званому обеду легла на плечи Изобель. Лавинии хотелось бы как-нибудь помочь ей, хотя она едва ли могла самостоятельно сварить себе яйцо. К тому же, любая подобная попытка обидела бы Изобель, она предпочитала, чтобы никто не мешался у нее под ногами.

Где-то в саду запел черный дрозд. Внизу открылась и захлопнулась дверь. Лавиния пошевелилась на подушках и, повернувшись, протянула руку за очками, лежащими на ночном столике. Это был довольно большой столик, не уступающий по размерам маленькому письменному столу, ибо на нем должны были умещаться все важные мелочи, которые всегда должны быть под рукой: очки, стакан с водой, тарелка чайного печенья, маленький блокнотик и остро отточенный карандаш — на тот случай, если посреди ночи придет в голову какая-нибудь блестящая идея; фотография покойного мужа, Библия и, наконец, книга, которую Лавиния читала в эти дни, — «Барчестерские башни» Троллопа. Она перечитывала ее, наверно, в шестой раз, но Троллоп очень нравился ей, этот писатель словно брал за руку и нежно, ненавязчиво вел за собой в прошлое, где все было так легко. Лавиния с трудом нашарила очки. «По крайней мере, — подумала она, — я избавлена от муки лицезреть на своем столике вставную челюсть, скалящуюся из стакана». Зубами своими она гордилась. Многие ли восьмидесятипятилетние женщины могут похвастаться собственными зубами? По крайней мере, большей их частью. Ну, а те, с которыми пришлось распроститься, были задними, и их отсутствие все равно не было заметно. Лавиния все еще могла улыбаться и смеяться, не боясь никого шокировать беззубой дырой или выскочившим протезом.

Она посмотрела на часы. Семь тридцать. Изобель уже поднимается наверх. Послышалось скрипение ступенек, шарканье старушечьих ног на лестничной площадке, затем беглый стук. Дверь отворилась, и служанка вошла, неся неизменный утренний стакан горячей воды, в котором плавал кружочек лимона. Зря она цепляется за эту старую традицию, Лавиния прекрасно могла обойтись без этого; но Изобель сорок лет подавала ей по утрам горячую воду с лимоном и не собиралась нарушать раз и навсегда заведенный порядок.