Такая вот любовь - Ньюберри Мартин Синтия (лучшие книги без регистрации txt, fb2) 📗
Джон Милтон открыл ее термос и спросил:
– Ты разве не кофе взяла?
– Чай.
Он рассмеялся, плеснул немного чая в крышечку термоса и протянул ей.
– Я хотел, чтобы ты поднялась сюда со мной. Это желание для меня самого стало неожиданностью. Приятной неожиданностью.
Анджелина обхватила теплую крышечку замерзшими пальцами. Затем до нее долетел насыщенный аромат его кофе, и она пожалела, что выбрала чай.
– Твое здоровье! – Джон Милтон протянул ей крышку своего термоса. Анджелина чокнулась с ним. – До того как ты свернула с дороги, – продолжал он, – у меня было всё, чего я желал: мое личное пространство, собственный участок земли, собственный рекламный щит. А теперь мне кажется, что я, пожалуй, хочу чего‑то еще.
Анджелина повернулась, посмотрела на него, прислонилась плечом к его плечу и заметила:
– Как странно случается: потребность возникает из ниоткуда. Словно некая пустота. И ты не будешь счастлив, пока она не заполнится.
– Мне лучше всего одному.
Внизу виднелись составленные треугольником трейлеры: дом Люси служил верхней стороной, дом Джона Милтона стоял с севера, с юга фигуру замыкал пустой трейлер. А еще Анджелина осознала, как далеко от нее земля, и отпрянула, прижавшись головой к щиту. Она подалась назад и ухватилась за выступ. Ее охватил испуг, по всему телу волной побежали мурашки.
– Может, мне переехать в пустой трейлер? – пробормотала она.
Джон Милтон посмотрел вниз, а затем куда‑то вдаль.
– В школе у девчонок были раскраски, и я наблюдал за тем, как они расцвечивают картинки, осторожно водя мелком только в одном направлении, не заходя за контуры. Я решил, что Люси, вероятно, не по карману такие книжки, но однажды увидел их в супермаркете, в тележке «Все по десять центов», а у меня в кармане красных штанов как раз завалялся десятицентовик. Я выбрал раскраску с деревенскими животными – мне никогда не доводилось бывать на ферме. И стал в очередь за Люси, будто мы не вместе. Увидев, чтó у меня в руках, она громко осведомилась, зачем мне чужие рисунки. Я взглянул на этих кур, петухов и свиней, затем поднял взгляд на подбородок Люси, на ее голубые глаза, смотревшие в мои голубые глаза. И вдруг понял: лучшие рисунки – те, что я создаю сам, те, что таятся внутри меня, а я об этом даже не подозревал. Ей не потребовалось говорить мне, чтобы я положил раскраску обратно.
Анджелина, отдавшись холоду, теперь смотрела вдаль, а не вниз. Она здесь, наверху, ради «чего‑то другого». Так что, возможно, охвативший ее озноб вызван не испугом, а волнением. Она пошевелила пальцами ног, убеждаясь, что чувствует их. Никаких контуров. Пустой лист. А если?.. Разлившийся по небу розовый свет приобрел оранжевый оттенок, окутывавшая мир тьма рассеялась.
– Рассвет наступает быстро, – заметил Джон Милтон.
Обнаженная Анджелина сидела на рекламном щите, свесив ноги. На ближайшем дереве дважды чирикнула птица, после чего издала трель. А потом раздался гудок.
– Мой собственный поезд, – объявил Джон Милтон. – Мир полон чудес.
В этот момент на востоке появилась крошечная оранжевая арочка. Земля загудела. Поезд набирал скорость. Прозвучали три длинных гудка, взывавших к Анджелине.
– Гляди, – показал Джон Милтон. – Это так круто.
Поезд очутился как раз под восходящим солнцем: за деревьями мелькали серебристые блестки. Гудки были громкими и настойчивыми.
– Еще? – Джон Милтон наклонил к ней термос.
Пока он наливал чай, Анджелина, держа крышечку, наблюдала за клубами пара, таявшими в воздухе. Пронесся и снова стих ветер, не способный оставаться на одном месте. Но тут она вспомнила:
– В четверг День благодарения. Что ты будешь делать без Люси?
– Скучать по ней. В День благодарения я буду скучать по ней.
Рассветные краски возникали и поднимались в вышину одна за другой, послойно, но постепенно заняли все небо. Гудки затихали вдали, хотя были еще слышны, и в этом затихающем свисте Анджелина уловила настойчивый призыв.
В том, что она может рассчитывать на Уилла и доверять ему, есть нечто прекрасное. Он – скала, о которую Анджелина вот-вот разобьется. Она никогда никого не любила так долго, но слишком давно не выходила за контуры.
– Со мной все будет в порядке, – сказал Джон Милтон.
– Со мной тоже, – откликнулась Анджелина.
Снова послышалось пение птиц. Оно окружало их со всех сторон. Анджелина посмотрела вверх и вдаль, затем на Джона Милтона. На его волосатые ноги. Все остальное тоже было волосатым. Когда она добралась взглядом до его глаз, оказалось, что он, в свою очередь, внимательно рассматривает ее: сначала лицо, потом грудь, живот. Анджелина тоже опустила взгляд на маленькую складку жира у себя на животе – последствие пристрастия к сладкому, затем рассеянно полюбовалась на окрестности и снова посмотрела на себя. На того неидеального человека, которым она являлась. Джон Милтон ухмыльнулся, и она ответила улыбкой, зародившейся у нее в глазах и распространившейся по всему телу, до самого кончика длинного пальца на ноге. Запрокинула голову и взглянула на горы. Она чувствовала себя живой. И на сей раз это ощущение не шокировало ее, точно ее душа успела как‑то обвыкнуться с этим.
Анджелина посмотрела строго на север и, стараясь дотянуться взглядом до самых дальних далей, стала медленно поворачивать голову на восток, вбирая в себя весь окружающий мир. Солнце уже превратилось в полный круг, день вступал в свои права. Взгляд Анджелины миновал солнце, лес на южной стороне участка и дошел до бело-желтой поверхности за спиной у Джона Милтона. Анджелина ухватилась за выступ и чуть подалась вперед, чтобы разглядеть рекламный щит.
– Цыплята?
Голос его прозвучал тише, чем когда‑либо:
– Вскоре после того дня в супермаркете я завел собственную ферму. Нарисовал рекламу с тремя цыплятами в клетке, точно такими, как эти, наверху, только меньше. Наверху написал: «Цыплята!!!», как и здесь сбоку. Правда, не могу вспомнить, раздавал ли кто цыплят даром или же я протестовал, выступая за их освобождение.
Анджелина вспомнила виденную ею недавно карточку из обувной коробки. На ней был изображен маленький мальчик в красных штанишках, сидящий на вершине голубой горы. По небу, как облако, плыла надпись: «Свободная любовь». Нет ли у этих слов иного значения, подумалось ей. И по ее коже опять побежали мурашки.
На верхушку лестницы села маленькая птичка, и Анджелина, как раз отворачивавшаяся от щита, вздрогнула. Коричневое оперение, белое подбрюшье. Лесной дрозд, подумала она. А может, эти полоски на брюшке – признак коричневого пересмешника? [16] Она заглянула в круглые желтые глаза птицы, которая в прыжке повернулась к горам.
«Мы учим их смотреть туда, где они хотят очутиться».
Отвести взгляд от птицы и устремить его на сверкающие горы – как можно дальше. «А если…»
Анджелина поставила крышечку с чаем на выступ и натянула водолазку. Потом начала вставать.
– Похоже, мы разветвляемся, – заметил Джон Милтон, все еще держа крышку с кофе.
Анджелина улыбнулась, осторожно поднялась на ноги, прижимаясь к щиту, и влезла в джинсы. Затем опять села, сунула ступни в ботинки и надела пальто. Подползла к лестнице, но помедлила, оглянулась и увидела горы, искрившиеся в свете разгоравшегося дня. Затем, ступенька за ступенькой, Анджелина спустилась, снова и снова оглядываясь на горы и задерживая то одну, то другую ногу в воздухе – всего на миг, чтобы привыкнуть к ощущению.
Благодарности
Ощущение опустевшего дома посетило меня через несколько лет после того, как я начала писать «Такую вот любовь». Тридцать один год я пестовала и воспитывала детей, пока осенью 2012‑го в колледж не уехал наш младший сын. Несколько месяцев спустя я закончила первый вариант романа.
Огромное спасибо Кэлу за его постоянную поддержку – особенно в то время, когда я не писала, – миллионом разных способов. Ради работы над этой книгой я пропустила три новогодние ночи и два юбилея. Также приношу ему благодарность за внимательную редактуру и за то, что в этот раз опустевшее гнездо превратилось в нечто гораздо более значимое, чем пустой дом. Ура, прошло тридцать семь лет, а мы всё еще радуемся жизни!
