Путешествия по Европе - Брайсон Билл (первая книга .TXT) 📗
— В самом деле? Пончик?
— Ну, насчет пончика я немного преувеличила.
Самое странное, что эти люди были одеты вполне модно. Не знаю, как они ухитряются хорошо одеваться, когда в магазинах ничего нет. Раньше одежда на людях выглядела так, будто ее конструировал директор тракторного завода. Ко мне и Кацу постоянно подходили люди и предлагали продать наши джинсы. Один молодой человек настолько мечтал о паре Levi's, что начал снимать свои брюки прямо на улице и уговаривал нас сделать то же самое, чтобы обменяться. Мы с Кацем пытались объяснить, что его брюки нам не нужны (они были сшиты из чего-то типа дерюги), и спросили, нет ли у него чего-нибудь другого — младшей сестры или какой-нибудь порнографии на кириллице, но у него не оказалось ничего стоящего обмена, и мы оставили его на углу улицы с разбитым сердцем и расстегнутой ширинкой. Однако теперь все были одеты не хуже, чем в остальной части Европы, — или даже лучше, поскольку одежда здесь явно была предметом особой заботы и гордости. А женщины были просто красавицы: у всех были черные волосы, шоколадного цвета глаза и удивительно белые зубы. В Софии, несомненно, самые красивые женщины.
Я провел оставшуюся часть недели, шляясь по городу. София полна памятников с убийственно социалистическими названиями — стадион Народной Армии, Мемориал участников антифашистского движения, Национальный дворец культуры.
Я осмотрел достопримечательности. Сходил в старый королевский дворец на площади 9 сентября, теперь ставший Национальной галереей живописи и скульптуры, а потом пересек улицу, чтобы взглянуть на могилу Георгия Димитрова, болгарского национального героя — по крайней мере, таковым он считался до падения Железного занавеса. На его мавзолее красовались маленькие граффити — немыслимые, как я полагаю, еще пару месяцев назад, и уже нельзя было войти внутрь, где хранилось под стеклом его тело. Я помню, в 1973 году, когда мы с Кацем пришли сюда, Кац наклонился над стеклянным саркофагом, принюхался и громко сказал: «Тебе не кажется, что он попахивает?», за что нас едва не арестовали. К Димитрову относились как к Богу. Теперь, после краха коммунистов, люди даже не хотели больше смотреть на него.
Вечером, когда закрываются магазины и исчезают очереди, а люди выходят гулять по улицам, все выглядит намного лучше. Иногда возле мавзолея Димитрова происходят маленькие политические митинги, и заметно, что людям нравится непривычная роскошь говорить свободно.
Каждый вечер я ходил искать ночной «Клуб Бабалу», где мы с Кацем постоянно зависали во время посещения Софии. Это было самое популярное место в городе. Люди приходили сюда на все торжества.
Обычно мы с Кацем сидели на балконе, глядя на танцевальную площадку, попивая польское пиво и слушая болгарскую рок-группу, чей энтузиазм почти компенсировал практически полное отсутствие способностей. Группа играла песни, которые уже двадцать лет не играли нигде в мире, и наши ровесники танцевали под них как под последние хиты. Самое приятное заключалось в том, что нас с Кацем принимали как знаменитостей — американские туристы были тогда большой редкостью в Софии (они и теперь редкость). Люди подходили к нашему столику, покупали нам пиво. Девушки приглашали потанцевать с ними. Каждую ночь мы напивались так, что упустили дюжину сексуальных приключений, но все равно все было замечательно.
Я так хотел снова найти «Клуб Бабалу», что обошел весь город, заглянул на автобусную станцию, чтобы повторить маршрут, которым ходил с Кацем, но это не помогло. А потом вечером, когда я двадцатый раз за неделю шел мимо ресторана «Гранд отеля», меня привлекли звуки гитар и скрипучих усилителей. Я так резко повернулся, что чуть не разбил себе нос о витрину. Это был «Клуб Бабалу»! Я много раз проходил мимо него, но без этой ужасной музыки так и не смог узнать. А теперь вдруг вспомнил все до мельчайших подробностей. Вот балкон. Вот наш столик. Даже официантки выглядели похожими, разве что постарели немного. Меня захлестнули счастливые воспоминания.
Я хотел зайти и сразу заказать польского пива, но швейцар меня не пропустил. Не то чтобы он был груб, он просто не впустил. Я не мог понять почему, но уже привык к тому, что в Болгарии много непонятного, так что продолжил свой путь. Спустя двадцать минут я снова оказался возле «Гранд отеля» и понял, почему меня не пустили. Они уже закрывались. Было всего девять тридцать вечера пятницы, и это считалось самым оживленным местом в городе.
Мне повезло, что у меня была возможность в любой момент вернуться в «Шератон», выпить холодного пива и прилично поесть, а потом посмотреть CNN по телевизору в моем номере. Я ел только в отеле, поскольку найти местный ресторан, который выглядел бы хоть чуточку прилично, не смог. Однажды я зашел в какое-то заведение, но меню было написано на кириллице. Я огляделся, чтобы посмотреть, что едят люди, чтобы указать официанту на какое-нибудь блюдо за чужим столом, но они ели только кашу и водянистые овощи. Я опрометью вылетел на улицу и помчался в свой отель, где меню было на английском, а еда вкусной.
За свое чревоугодие я расплачивался угрызениями совести. Каждый раз, обедая в «Шератоне», я мрачно сознавал, что питаюсь лучше, чем девять миллионов болгар. Этот экономический апартеид был ужасен. Простые люди даже не могли войти в отель, как я. Они каждый день проходили мимо, не зная, как он выглядит внутри. Удивительно — для болгарина этот отель представлялся воплощением богатства и комфорта: шикарный бар, где можно получить коктейль с кубиками льда, ресторан, где подается еда, которую нигде нельзя купить уже много лет, магазин, где продаются шоколадные конфеты, коньяк, сигареты и другие предметы роскоши, о которых средний болгарин не может даже мечтать.
Удивительно, что меня не били каждый раз на выходе из отеля, — я даже хотел, чтоб меня побили, но все относились ко мне по-дружески. Люди постоянно подходили ко мне и спрашивали, не хочу ли я обменять деньги, но я не хотел. Это было незаконно, но главное, мне не нужно было больше болгарских денег: на них нечего было купить. Почему я должен был стоять два часа в очереди за пачкой сигарет на левы, когда мог купить сигареты лучше и дешевле за десять секунд в отеле? «Извините, мне очень жаль», — всегда говорил я, и они как будто понимали.
У меня появилась навязчивая мысль истратить свои болгарские деньги, но купить на них было абсолютно нечего. Как-то воскресным утром я обнаружил, что в одном из парков полно художников, продающих свои работы, и подумал: «Замечательно! Я куплю картину», но не нашел ничего приличного. Большинство работ были технически совершенны, но сюжеты просто чудовищные — яркие закаты с оранжевыми и розовыми облаками или сюрреалистические картины а-ля Сальвадор Дали. Казалось, художники просто не знают, что рисовать.
Трудно сказать, что будет с Болгарией. Через пару недель после моего визита население страны в припадке странного безумия добровольно проголосовало за коммунистический режим — единственная страна в Восточной Европе, без принуждения согласившаяся сохранить старую форму правления.
Это был 1990 год, когда коммунизм в Европе приказал долго жить, но мне показалось странным, что, несмотря на все слова, написанные о Железном занавесе, никто не сожалел о крахе благородного эксперимента. Я знаю, что коммунизм никогда не работал, и сам ни за что не хотел бы при нем жить, но мне было грустно от мысли, что единственная экономическая система, которая работает — капитализм, — основывается на своекорыстии и жадности.
Коммунизм в Болгарии долго не просуществует. Он не может долго существовать. Никакой народ не потерпит правительство, которое не способно прокормить его или наладить производство хороших игрушек для детей. Я уверен, что когда вернусь в Софию через пять лет, она будет полна кафе и ресторанов, улицы будут запружены «БМВ», а люди будут намного счастливее. Но я рад, что увидел Софию до того, как она изменилась.
Стамбул
Мы с Кацем ехали из Софии в Стамбул на Восточном экспрессе. Я думал, что путешествие будет очень экзотичным — даже воображал, что какой-нибудь слуга в тюрбане будет обходить нас с чашками сладкого кофе и горячими полотенцами, но вагон оказался ужасным во всех отношениях: душный, зловонный, переполненный, обшарпанный, медленный. К 1973 году Восточный экспресс был не более чем названием на ржавом куске металла. А спустя пару лет старый поезд, курсирующий между Белградом и Стамбулом, вообще перестал ходить.
