А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич (книги без регистрации .TXT, .FB2) 📗
– Кто там? «Скорая»? – раздалось из-за двери детским голоском.
– «Скорая», – сказал я. – Вызывали?
– Да… да! Заходите.
Дверь распахнулась, впуская нас в квартиру.
Жарко натопленная комната зевнула мне в лицо, окутав сложной гаммой запахов, которые сформировываются в любом жилье, где люди живут уже не первый год. Не скрою, порой запахи такие бывают, что хочется вставить турунды в нос, а для верности еще зажмуриться и закрыть уши, но эта была счастливым исключением из тех самых пакостных правил, который упомянутый зловредный бог неукоснительно соблюдал – голодный мой желудок нервно заурчал, когда до обонятельных луковиц добрались ароматы свежесваренного борща, жареного мяса и чего-то, отдающего пряными приправами, которые так заманчиво желтеют, зеленеют и краснеют в тех рыночных рядах, где ими торгуют армяне.
Девочка, открывшая дверь, посторонилась, пропуская нас в комнату:
– Сюда, доктор, к маме!
Лежащая на диване женщина тяжело приподнялась:
– Ох, долго же вы…
Как всегда, одно и то же.
– Долго не мы, милая женщина, – буркнул я, стягивая с себя куртку. – Это вы долго. Ведь не десять же минут назад поплохело, правда?
– Да вчера еще, – виновато опустила глаза больная. – Стеснялась вам позвонить, а сейчас, чувствую, ну никак уже. Маша, принеси доктору стул.
Встречавшая нас девочка торопливо убежала на кухню, путаясь в полах длинного для нее – видимо, маминого – халата. Так и споткнуться недолго, машинально подумал я. Грохот упавшей швабры подтвердил правоту моих мыслей.
– Да не суетись ты, – прикрикнул я, снимая с шеи фонендоскоп. – Рассказывайте, на что жалуетесь?
Слушая пациентку, я все больше и больше начинал ерзать на принесенном Машей стуле. Паршиво дело. Собственно, любой обтекаемый повод к вызову, даже вроде бы банальное «голова болит» всегда представляет собой крайне плодородную почву для неприятных сюрпризов – потому что головная боль, например, запросто может оказаться кластерной цефалгией, не изученной до конца и не имеющей внятного лечения, дающей настолько дичайшие боли, что пациент в ряде случаев может наложить на себя руки, дабы их прекратить. А если уж прозвучало слово «сердце» – готовься к куда более гадким осложнениям… впрочем, о них я уже говорил. Так и сейчас. Зловредное божество, пакостящее молодым специалистам, сегодня решило не отступаться от принципов. То, что рассказывала больная, ну никак не хотело укладываться в столь любимые диагнозы, как то «эссенциальная гипертензия» или «нейроциркуляторная дистония», по сути – более синдромные отписки, чем диагнозы, подразумевающие скорее психологическую, нежели медикаментозную помощь.
– … и слабость такая, прямо сил нет. Вот знаете, чувство такое, что сердце там аж прыгает. Аж чувствую, как оно в грудь колотит. И все тело болит, как будто весь день вагоны разгружала. Валидол уже два раза принимала – без толку.
– Валидол, – покачал головой я. Косо глянул на Егорку, тот показал глазами на кардиограф.
Понятно, куда деваться.
– Головокружение, тошнота, боли в груди при нагрузке?
– Да, вот здесь, – женщина положила ладонь на ткань ночной рубашки, провела ей влево. – Немного в спину отдает даже, и как бы в плечо даже. Думала, может, остеохондроз мой снова… мне Маша мазь разогревающую вон купила. Но не помогло, поэтому вас вызвала.
– Правильно сделали, что вызвали. Напомните, как давно это началось?
– С вечера вчерашнего. И не прошло до сих пор.
«И слава богу, что не прошло», – с некоторым облегчением подумал я. Затянутый пароксизм мерцательный аритмии дольше суток – чудесная почва для образования тромбов в неработающих предсердиях, где застаивается кровь. А потом, коль сердце все же восстановит нормальную работу, тромбы, подталкиваемые миокардом левого желудочка, несутся в большой круг кровообращения, чтобы где-нибудь застрять. Как правило – в сосудах головного мозга…
– С чем связываете? Переутомление, стресс, алкоголь?
– Да какой там алкоголь, – махнула рукой женщина. – С этой работой ни до какого алкоголя не доберешься. Нет, ничего такого.
– Мама… – тихо сказала дочь. – А вчера?
Женщина поморщилась:
– А… ну да.
– Ну да – что?
– Родительское собрание вчера было, Машка двоек нахватала за четверть. Мне руководительница при всех благодарность за то, как за учебой ребенка слежу, выносила.
Ну вот, картина складывается. На вид даме – за пятьдесят, гипертония в наличии – как пить дать, плюс, небольшое пучеглазие намекает на то, что и с щитовидной железой у нее не все так ладно, как хотелось бы. Сочетание патологии щитовидной железы, чьи гормоны вполне способны разогнать сердечный ритм до, как говорят музыканты, «престиссимо», с взбучкой нервной системе накануне вполне могло вызвать то, что я сейчас наблюдаю.
По большему счету, мерцательная аритмия – это не инфаркт, необходимости метаться, спешно пунктировать вены катетерами, напяливать на больного кислородную маску и бабахать дефибриллятором – нет. Пока нет. В любом случае, нарушение ритма работы предсердий для сердца в частности и для всего организма в целом не пройдет незамеченным. Затянутый больше суток приступ – и начинается такое неприятное явление, как сердечная недостаточность. Про тромбообразование я уже говорил, и я не могу дать стопроцентной гарантии, что сейчас в хаотично подергивающихся вместо нормальных сокращений предсердиях не образуются эти коварные кровяные сгустки. По сути – стационарная это больная, вот только до больницы мне даму еще довезти надо. Без купирования приступа я этого делать не рискну, а само купирование – проблема. По-хорошему нужна кардиоверсия, эффективность которой пока не переплюнули никакие антиаритмические препараты. Делов-то – морфин в вену, дождаться, пока женщина погрузится в наркотическую дрему, наложить два электрода дефибриллятора на грудь, дождаться появления зубца R на мониторе и вдавить триггеры, выплевывая 200 джоулей в направлении чрезмерно расслабившегося и допустившего появления множества дублирующих очагов синусного узла. Складно было на бумаге… но я – фельдшер, причем фельдшер совершенно недавний, де-факто, как любит повторять наша заведующая подстанцией – санитар с дипломом. И множество осложнений, которыми может осложниться кардиоверсия, меня, мягко говоря, пугают.
Я снова покосился на врача. Егор пальцем выразительно постучал себя по груди, потом им же – по запястью.
– Раздевайтесь до пояса, дорогая. Машенька, а ты пойди на кухню пока посиди.
Девочка покорно вышла.
Я вставил дужки фонендоскопа в уши, подышал на мембрану, приложил ее к точке аускультации на груди пациентки одной рукой, пальцами второй нащупывая лучевую артерию на ее запястье. Успел услышать, как сзади одобрительно хмыкнул врач.
Да, что и требовалось доказать. Пульс был неритмичным, далеко не равномерного наполнения; тоны сердца тоже то и дело сбивались по частоте и громкости. Дефицит пульса в одиночку определить было проблематично, но, несомненно, был и он, а как же. Не каждая пульсовая волна, порождаемая сокращающимся миокардом, добиралась до лучевой артерии – нормальная картина при «мерцалке», когда периодически желудочки, не успев заполниться кровью, сокращались впустую.
Следующим этапом было измерение давления. Цифры были слегка повышены, но не выбивались из пределов нормы.
– Как там, доктор?
– Сейчас видно будет, – как можно более ровно ответил я, закидывая фонендоскоп обратно на шею и подтягивая к себе чехол с кардиографом.
Электроды бы еще не перепутать – беда у меня с этим… Помню, Егорка как-то со смеху катался, когда я, вспотев всем собой, дрожащей рукой протягивал ему кардиограмму с чем-то невообразимым на ней.
Три основных – на конечности, начиная с правой руки и по часовой стрелке: красный, желтый, зеленый, черный. «Светофор», как учили нас на лекциях в медучилище. «Каждая Женщина Злее Черта», как учили меня мои более циничные коллеги на станции. Почему-то станционный вариант мне запомнился куда лучше. Затем – грудные, по нужным межреберьям.
