Как все было - Барнс Джулиан Патрик (серия книг .txt) 📗

Так что я качу осторожно, кивая встречным туземцам, гочно третьестепенный член британской Королевской Семьи. Проезжаю пыльный ромбовидный пустырь, который служит отчасти деревенской центральной площадью, а отчасти – площадкой перед входом в кафе, где за вынесенными наружу столиками два-три местных долгожителя попивают утренние напитки из толстых кружек с надписью «Полицейское отделение». Вот стенды «Тотальгаз» у бензоколонки и выцветшая реклама BRILLIANTINE PARFUMEE [66], измалеванная на торцовой стене. Какие названия! Дальше – заброшенная lavoir  [67] – «ou sont les blanchisseuses d'antan?" [68]– и наконец, у «Кооперативного погребка» сворачиваю на шоссе. Как почти во всех населенных пунктах в округе, в нашей деревне имеется два замка: старая крепость, чьи стены некогда обагряла пролитая кровь, и вот эта новая постройка из блестящей нержавеющей стали, где красный сок истекает из раздавленной виноградной кисти, а не из жил узника. Искусства войны и искусства мира! По-моему, архитекторы могли бы добиться более яркого контраста, украсив силосную башню Кооперативного питейного заведения сатирическими башенками в виде перечниц, а стальные стены прорезав узкими окнами наподобие бойниц.

Вот это жизнь, думаю я, проезжая через виноградники разных сортов: сэнсо, мурведр, мальбек, темпранилло – их надо только смешать в правильной пропорции, и готово дело. Сейчас мы состоим в винодельческом районе Третьего класса, но надеемся на повышение.

Видите вон ту круглую каменную башенку? Это всего лишь хранилище, но построено на века и способно выдержать как прибой времени, так и нахрап хлопковых долгоносиков. Впечатляет? Чистейший воздух, дышите носом, а в небе высоко-высоко подвешен ястреб. Это ли не жизнь? Минутку, я только помашу царственной рукой вон тому работяге в синем фартуке, вскармливающему грудью свою лопату. А ведь я был всегда такой мрачный. Любил повторять, что жизнь похожа на вторжение в Россию: начинается легко и быстро, потом постепенно все медленнее, все труднее, потом смертная схватка с генералом Январем, ну и кровь на снегу. Но теперь я смотрю на вещи иначе. Почему бы маршруту не пролегать между солнечными виноградниками, верно? Здесь вообще все гораздо жизнерадостнее. Может быть, просто больше солнца. Помните, как медики открыли зависимость психического состояния от освещения в квартире? Ввинтите лампочки поярче, и не придется платить психиатру. То же самое вполне может относиться и к открытым пространствам. Климат и Веселый Олли.

До Тулузы около часа езды по шоссе А 61. Утренний туман парит над лугами и колышется вокруг крестьянских домов, точно испаряющийся сухой лед. Сворачиваю на школьный двор и останавливаю мой 403-й. Рассыпаю в толпе ждущих учеников горсти bon mots [69], словно семечки подсолнухов. Ученики все такие нарядные и… ну, да, хорошенькие. И мальчики, и девочки. И все хотят учить английский! Ну разве не удивительно? Я знаю, что педагогу полагается воодушевлять, разжигать жажду познания, и прочее, и прочее, но это правило было неприложимо в дождливые вторники на Эджуэр-роуд, когда перед тобой – унылый ряд прокисших кулей с зерном. Здесь же все наоборот: они пробуждают во мне желание учить!

И учишь, учишь целый Божий день. А после, быть может, пропустишь не спеша стаканчик красного в обществе ученицы, у которой трудности с прошедшим временем (у кого из нас их нет?), и ленивым ходом едешь через виноградники домой. За несколько километров видишь» как блестят в закатных лучах низкого солнца стальные конструкции ресторана «Кооперативный погребок». Вот промелькнул мой любимый дорожный знак: ROUT INON-DABLE. Чисто галльская экономия. В Англии бы написали: ОСТОРОЖНО! ДОРОГУ ИНОГДА ЗАТОПЛЯЕТ. А здесь

– ROUT INONDABLE, и все. Затем осторожно проезжаешь по деревне и попадаешь в любящие объятия жены и ребенка. Как она горячо обнимает меня, лучезарное дитя, малютка Сал, Льнет ко мне, как мокрая занавеска в душе. Ну, чем не жизнь?

ДЖИЛИАН: Теперь слушайте меня. Меня слушайте. Я думаю, начать надо с описания деревни, в которой мы поселились. Она расположена на юго-восток от Тулузы в департаменте Од, на краю виноградников Минервуа близи канала Дю Миди. Деревня со всех сторон окружена виноградниками, но это только теперь, а раньше было иначе. В наши дни, если поездить по окрестностям, можно подумать, будто тут спокон века все было так, как сейчас, виноградники почти все очень старые. Но на самом деле здесь произошли большие перемены с появлением железной дороги. До той поры здешние области были самодостаточными с сельскохозяйственной точки зрения. Тут разводили овец, чтобы получать шерсть, крупный рогатый скот – ради молока, наверно, еще и коз, выращивали овощи, фрукты и, ну, не знаю, подсолнечник, из которого давили масло, а еще турецкий горох и тому подобное. Но провели железные дороги, и экономический профиль региона, как и всюду, изменился, выровнялся. Местные жители перестали возиться с овцами, потому что шерсть, привозимая по железной дороге, оказывалась дешевле местной. Смешанные хозяйства вымерли. Можно, конечно, иногда увидеть козу где-нибудь на заднем дворе, но и только. В настоящее время весь регион занят виноделием. Что же будет, когда в другой какой-нибудь местности начнут производить вино лучше и дешевле нашего, когда из наших почв и виноградников выжмут все до конца и они станут неконкурентоспособны? С голоду мы, конечно, не помрем, экономисты посадят нас на европособие. Нам будут платить за то, что мы производим вино, которое никому не нужно, мы будем его делать, а потом ждать, чтобы оно превратилось в уксус, или просто выливать его на землю. Второе обнищание, понимаете? И будет очень жаль.

Вон те каменные башенки среди полей– памятники былого. Многие считают их зернохранилищами, но на самом деле раньше у них были крылья. Это бывшие ветряные мельницы, моловшие зерно с тех самых полей, среди которых они стоят. Теперь они остались без крыльев и перестали походить на бабочек. А заметили вы «замок», когда проезжали через деревню? Его все называют «замком», а Оливер сочиняет сказки про осадные машины и кипящую смолу. Спору нет, в этих местах происходило много сражений, главным образом во время Катарских войн, кажется, и англичане сюда заглядывали столетия два спустя. Но тут небольшая деревня посреди равнины, лишенная какого-либо стратегического значения. Зачем ей замок? Нет, это сооружение – всего лишь древнее зернохранилище и ничего больше.

Единственная здешняя достопримечательность, привлекающая туристов, – средневековый фриз на западной церковной стене. Он тянется от угла до угла, изгибаясь дугой над порталом. На фризе – тридцать шесть каменных голов, через одну то ангельская, то голый череп с аккуратно скрещенными костями снизу. Рай – ад, рай – ад, рай – ад. Или можно истолковать иначе: воскресение – смерть, воскресение – смерть, воскресение – смерть, словно вагоны проходящего железнодорожного состава. Да только мы уже не верим в ад и воскресение. И ангелы, по-моему, больше походят на обыкновенных маленьких детей. Вернее, на одно малое дитя – на мою дочь Софи-Анну-Луизу. Мы дали ей три имени, все три существующие и по-французски, и по-английски, достаточно переместить ударение, и меняешь национальность. Зги ангельские головки, слегка сглаженные временем, напоминают мне мою дочь. Они словно бы говорят мне: жизнь, смерть, жизнь, смерть, жизнь, смерть.

Какое-то здесь заколдованное место. В Лондоне я никогда столько не думала о времени и о смерти. Здесь такая тишь, красота, безмятежность, и жизнь моя худо-бедно устроилась, а я вот размышляю про время и смерть. Неужели это из-за Софи?

Вот, например, фонтан. Нормальное, с некоторой претензией на пышность, общественное сооружение, возведенное в царствование Карла X. Обелиск из розового мрамора, который и теперь добывают в карьере на противоположном склоне горы. На цоколе – четыре головы Пана держат во рту трубочки для стрельбы горохом. Из трубочек должна литься вода. Но давно уже не льется. А как, надо думать, радовались в 1825 году, когда установили фонтан и получили чистую воду с дальних холмов. Теперь жители деревни предпочитают покупную воду в бутылках, а фонтан пересох. Зато он теперь исполняет роль еще одного военного мемориала. На одной стороне обелиска – колонка из двадцати шести имен тех, кого эта маленькая деревня потеряла в Первой мировой войне. На противоположной стороне – трое павших во Второй Мировой войне, а под ними – один moit en Indochine [70]. А с третьей на розовом мраморе можно разобрать первоначальную надпись 1825 года: