Ключи от рая - Борисова Виктория Александровна (книги полностью TXT) 📗
А теперь его сокровище валяется в пыли, как ненужный хлам.
Он сорвал бумажную обертку, раскрыл тетрадь наугад… Бумага чуть пожелтела и пахнет пылью, но слова рвутся со страниц живым упреком своему создателю:
Я отдам все долги,
Постараюсь, чтоб вышло с лихвою!
А кто мне задолжал — тех, наверное, просто прощу.
К небесам ухожу — и других отпускаю на волю.
Все, что держит и мучает,
Я от себя отпущу…
«Экий щедрый! Хорошо разбрасываться тем, чего не имеешь…» Глеб некстати вспомнил, что кредит за машину пока еще не погашен и на банковской карте он опять прилично залез в овердрафт. А впереди еще расходы на ремонт, которые, как всегда, окажутся гораздо больше запланированных… И, если уж быть честным до конца, большая часть его доходов за последнее время оседает в карманах дилера. За все приходится платить — и дороже всего за свободу от пустоты и скучной обыденности.
И так не хочется признаваться себе в том, что нельзя выбраться из замкнутого круга, где сегодня будет все как вчера, а завтра — как сегодня: тот же офис, те же клубы, те же телки, тот же дилер… А все потому, что от себя не убежишь, как ни старайся.
Глеб перевернул страницу. А вот другое… И как раз к месту:
Бессилие бывает хуже зла,
И не всегда осознанна расплата!
За то, что жизнь бездарно протекла,
Мы все перед собою виноваты.
«Без тебя знаю!» — проворчал он, неизвестно к кому обращаясь. То ли в пространство, то ли к себе самому…
Он стоял с тетрадью в руках и словно заново открывал то, что знал когда-то раньше, а потом забыл. В глаза бросился крупно написанный и трижды подчеркнутый заголовок «Исповедь Сатаны». Дань юношескому богоискательству… Он чуть усмехнулся, как бы снисходительно к себе — прежнему, но взгляд почти против воли скользит по строчкам:
Как этот мир на трех китах
В далекие года,
Так власть моя на трех грехах
Покоилась всегда.
И если человек готов
Отдать мне жизнь свою,
Ему я обещаю все.
Бывает, и даю!
Одним богатство подавай
И милости судьбы,
И рвутся к власти без конца
Все трусы и рабы,
Но вряд ли деньги или власть
Дадут спокойно спать,
Ты будешь лгать, ты будешь красть
И будешь убивать.
А есть другие — просто смех!
Под проповедь любви,
Чтоб осчастливить вся и всех,
Утопят мир в крови.
Ну что ж, повеселились всласть,
Что обещал — отдам:
Богатство — жадным, трусам — власть,
Идеи — дуракам.
Я вижу все, а вы во тьме
Бредете наугад…
Ах, глупый, жалкий человек,
Ну, что же ты не рад?
«Нет уж, хватит с меня!» Глеб закрыл тетрадь и отложил ее в сторону. Казалось, что эти стихи писал совсем другой человек — более юный, чистый, в чем-то наивный… И в то же время мудрый. Ему ли не знать, что у поэта нет возраста? Только вечность.
«Но то у поэта… А я теперь кто? “Классный креативщик”? Тьфу ты, даже слова какие-то нелюдские! Как говорится, хотел продать душу дьяволу, а получилось, что подарил…»
Глеб даже про кокаин позабыл — так тошно и безнадежно стало на душе. Он сидел на стуле посреди полного разгрома, сгорбившись и сжав виски ладонями. Казалось, что все его существо захлестнула изнутри мутная холодная волна отчаяния и отвращения к себе.
«Ну почему я не умер тогда? — с тоской думал он. — Предал себя — и ради чего? Чтобы писать нетленные строки про очень выгодный кредит и радоваться, когда вдохновение дарует простенькую рифму вроде “дача — удача”?»
В комнате как будто стало нечем дышать. Он рванул с шеи галстук, расстегнул рубашку, но это совсем не помогло.
Глеб вышел на балкон. На свежем воздухе стало немного легче. Ветерок обдувал лицо, ерошил волосы, словно нежно поглаживая. Смотреть сверху на город, на людей, суетящихся словно муравьи далеко внизу, было очень забавно…
А тихий, вкрадчивый голос над ухом ласково нашептывал, что решить все проблемы раз и навсегда так просто! Ничто не держит, одно движение — и полетишь вниз.
Пустота под ногами манила неудержимо. Все-таки прав был Пушкин:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог…
От осознания того, что свобода так близка и все еще можно поправить, Глеб улыбнулся. Он еще постоял немного, откинул назад непослушную прядь, падающую на лоб…
Потом перелез через ограждение и просто, без размаха, на полувздохе шагнул вниз.
Сначала было чувство полета.
Говорят, что в последние секунды перед смертью вся жизнь проходит перед глазами, но ничего подобного Глеб не испытывал. Время как будто остановилось, и ему казалось, что падение было долгим, бесконечно долгим… Это было даже красиво — вот так просто лететь!
Полет прервался неожиданно. Страшный удар о землю, хруст костей… На мгновение все его тело превратилось в сгусток невероятной, чудовищной боли. Глеб и представить себе не мог, что человеку может быть так больно! Он хотел закричать — и не смог. Из смятых, искореженных легких вырвался лишь то ли стон, то ли вздох…
И, к счастью, оказалось, что этот вздох — последний.
Потом вдруг стало легко.
Боль исчезла, и Глеб почувствовал, что медленно поднимается вверх, словно воздушный шарик, подхваченный порывом ветра. На мгновение он увидел собственное тело, распростертое на асфальте. Оно показалось жалким, некрасивым, нелепо скрюченным… Видеть себя таким было противно, но скоро Глеб понял, что теперь это не имеет абсолютно никакого значения.
Он летел вверх — все выше, выше…
К самому небу.
Сейчас
— А дальше что? — выдохнула Зойка. — Опять… Не пустили?
— Как видишь, — невесело улыбнулся Глеб, — иначе не сидел бы я здесь! Как это там говорится? Рад бы в рай, да грехи не пускают!
Он произнес это почти весело, и на губах играла привычная ироническая улыбка, но в глазах плескалась тоска, глубокая и темная, как речной омут.
