Анук, mon amour... - Платова Виктория (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗

В казино Лас-Вегаса нет часов;

Единственное домашнее животное, которое не упоминается в Библии, – кошка;

У улитки двадцать пять тысяч зубов;

Единственные животные, занимающиеся сексом ради удовольствия, – люди и дельфины;

Белокурые бороды растут быстрее, чем темные;

Домашняя пыль на семьдесят процентов состоит из сброшенной кожи;

В фильме Камерона «Титаник» наиболее часто произносимое слово – «роза».

Розы в стеклянных банках не обсуждаются, во всяком случае, Линн ни разу о них не обмолвилась. Розы не обсуждаются, но с ними явно что-то происходит. Однотонного красного больше нет – я, сидящий в этом проклятом цветнике, могу утверждать это.

Розы раздражают меня, так же как и болтовня Линн.

Но есть и еще что-то, в чем я не хочу признаться даже себе. От безобидных на вид цветов исходит опасность. Я осознаю это в тот самый момент, когда мадера в моем бокале, до того нежно-медовая, становится алой.

Шутки освещения, Анук умерла бы со смеху.

Шутки освещения, вернее – его странности. И как только я не заметил их с самого начала? И галереи, и пятачок в центре пронизаны мягким ровным сиянием, но определить, откуда оно идет, невозможно. Нет ни ламп дневного света, ни бра на стенах; нет торшеров, люстр, плафонов, китайских фонариков; нет ночников с наброшенными на них шелковыми платками – ноу-хау первых морщин и тантрического секса. Это неожиданное открытие заставляет меня вертеть головой в разные стороны, а потом я и вовсе задираю ее вверх.

Купол, вот оно что.

Купол вместо потолка. Свет проникает именно через него. Купол или сфера, что совсем уже невероятно, я хорошо помню, как выглядит здание снаружи; сегодня (вот черт, уже вчера) я провел возле него немало времени. Самый обыкновенный дом, каких в Париже понатыкано сотнями, пять или шесть этажей. Букинистический занимает первый, квартира Линн – прямо над магазином, следовательно, прибавляем еще один. Тогда куда делись оставшиеся и причем здесь купол? Или сфера…

– А кто живет наверху, Линн?

Линн выгуливает воспоминания метрах в пятнадцати от меня, не самое оптимальное расстояние для вопросов; рассудив, что могу оказаться так и не услышанным, я почти кричу.

Кретин. Она прекрасно меня слышит.

– В каком смысле?..

Ее жизненное пространство продолжает самым изощренным образом издеваться надо мной, все происходит почти так же, как в долгоиграющем сериале «Завтрак с Discovery», на который я время от времени натыкаюсь, путешествуя по телеканалам. Ну да, все эти захватывающие неокрепший обывательский дух микро– и макросъемки, полет пули или, к примеру, личная жизнь капли молока, она всегда заканчивается грехопадением. Голос Линн тоже живет своей жизнью. Во всяком случае, я вижу, как он приближается ко мне, именно – вижу. Легкая, почти неуловимая тень разрезает воздух подобно пуле, подобно капле (я так и не успеваю сообразить, на что похожа тень – на жука-носорога, жука-скарабея или на погремушку со змеиного хвоста) – и вот уже голос Линн раскачивается в моей ушной раковине, как в гамаке.

Рассудив, что может оказаться так и не услышанной, Линн почти шепчет:

– В каком смысле, Кристобаль?

– Наверху, над вами… Кто живет над вами?

– А-а… Люди без воображения. Люди без воображения, но какое нам до них дело, милый мой?..

– Нуда… Никакого, Линн.

Старая сука. Теперь-то я точно знаю, что не получу ответа ни на один свой вопрос, даже если Линн приблизится ко мне на расстояние выкуренной до фильтра сигареты.

– А раньше? Что здесь было раньше?

– Здесь всегда было полно книг, Кристобаль. Здесь всегда был букинистический.

Здесь всегда был букинистический, вне всякого сомнения. Он был здесь еще до того, как люди изобрели книгопечатание, а Иисус исцелил слепого, смешав прах и слюну, а Айседора Дункан ввела в моду босоножки.

– А вы сами, Линн? Как давно вы здесь?

– С тех самых пор, как американцы высадились на Луне.

Понятия не имею, когда американцы высадились на Луне, может быть, они и не высаживались вовсе.

– А-а… Ясно.

– Ничего вам не ясно, – тут же уличает меня лениво раскачивающийся в гамаке шепот Линн. – Вы ведь этого не знаете…

Киты и борцы сумо тоже не знают этого, но до них Линн не добраться. Остаюсь я, наивный дурачок в цветнике и с бокалом мадеры в руках.

– Пожалуй, мне пора, Линн… Спасибо за вечер.

– Вы обиделись? Напрасно… А я хотела рассказать вам о книге. Об «Ars Moriendi». Вы ведь здесь из-за нее?

Линн больше не нашептывает мне на ухо, более того, – ее последняя фраза едва различима. И это уже не шутки освещения, на которые можно было спихнуть изменившее цвет вино. Это само пространство букинистического играет со мной в странную игру. То, что происходит с розами, заставляет меня забыть даже о светящемся куполе над головой. Стебли, еще секунду назад живые и упругие, сохнут прямо на глазах.

И – сплетаются друг с другом.

Я вижу, как омертвевшие плети цветов образуют такой же мертвый узор. Мертвый – и потому совершенный. Что-то подобное уже было в моей жизни, или в моих кошмарах; все предметы, находящиеся здесь, всего лишь воспоминания, пусть и чудовищно искривленные. Все, от дурацких галереек до дурацких роз.

Линн – исключение, но и за это я не могу поручиться.

Изгородь из стеблей становится все гуще, теперь она обступает меня со всех сторон, щерится острыми шипами: им ничего не стоит впиться в тело, насквозь проткнуть ладони, ступни и запястья, выудить из-под век закатившиеся туда глазные яблоки. Очередной кошмар, говорю я себе, очередной кошмар, только и всего, и сейчас в просвете между не успевшими срастись стеблями появится чье-то мертвое лицо. Мертвое – и потому совершенное.

Тук-тук, я задержусь ненадолго, ты ведь не против, Гай?..

Но реальность (я все-таки не сплю, я все еще в букинистическом) оказывается причудливее кошмара: изгородь кишит насекомыми, совсем крохотными и побольше, с лоснящимися панцирями, с жесткими подкрыльями, с нежным юношеским пушком на лапках, есть даже пара кузнечиков-кобылок, есть даже медведки – с раздвоенным хвостом, похожим на садовый секатор. Насекомые лезут из всех щелей, но не разбегаются в разные стороны, как можно было бы предположить, нет. Напротив, сливаются в один поток и…

И приближаются ко мне.

Они приближаются, я чувствую ритм их движения, подобрать к нему музыкальную канву – не вопрос, «Let's do it» Эллы Фицджеральд или что-то вроде того. Главное – чтобы ударные были приглушены и уравновешены вкрадчивыми фортепьянными клавишами. Мои же собственные страхи ни приглушить, ни уравновесить не Удается.

Я – легкая добыча. Я и пальцем не пошевелю, чтобы избавиться от проклятых жуков, хотите сожрать меня, что ж, let's do it. Я – легкая добыча.

Интересно, видит ли меня сейчас Линн?

Кузнечики-кобылки уж точно видят. Один из них путается у меня в волосах, как в траве, остальные затерялись в складках одежды, облепили плечи, щекочут шею. Странно, но ничего отталкивающего в этих прохладных, почти невесомых прикосновениях нет. Странно и то, что возня насекомых напоминает мне поцелуи Мари-Кристин на заре нашего с ней романа. Мари-Кристин обожала шарить языком в моем ухе, «поцелуй женщины-паука», вот как это называлось. Легкое приятное жжение, нечто подобное я испытываю и сейчас. Очевидно, какая-то тварь уже забралась вовнутрь, так и оглохнуть недолго.

Так и оглохнуть недолго, отстраненно думаю я, не делая, однако, никаких попыток вытащить насекомое из уха.

– …Забавная вещь, Кристобаль… Девичья фамилия матери Базза Олдрина, одного из астронавтов, побывавших на Луне, была Мун 36. Ну разве не прелесть?!.

Я не оглох, это снова Линн. Снова ее голос. Я не оглох и не сошел с ума, хотя все предпосылки к этому имеются. Насекомые, совсем крохотные и побольше; с лоснящимися панцирями, с жесткими подкрыльями, с нежным юношеским пушком на лапках, даже пара кузнечиков-кобылок, даже медведки с раздвоенным хвостом, похожим на садовый секатор, – не что иное, как составляющие дурацкой фразы про неизвестного мне Базза Олдрина. Все они копошатся сейчас в моем ухе, ну да, их нет ни на стеблях, ни на одежде; интересно, сколько десятков (или сотен) жуков может вместить человеческое ухо?