Под флагом ''Катрионы'' - Борисов Леонид Ильич (электронные книги без регистрации txt) 📗
Здесь все очень странно. В девять вечера светло, а спустя пять минут становится темно и всё небо напоминает иллюминацию: так много звёзд, и они такие большие. Бешено низвергается ливень и прыгают молнии, и вдруг всё прекращается, лужи мгновенно просыхают, птицы поют на все голоса и во всех домах играют на скрипках и флейтах. В Гонолулу есть представители Англии, Америки, Германии и имеется трон, на котором восседает гавайский король Калакауа – пьяница, картежник, хитрый человек. Стивенсон уже имел честь познакомиться с ним – сперва на приеме во дворце, а потом был у него в гостях, играл с ним в шахматы и трик-трак, беседовал о политике, читал свои стихи.
– Я тебя люблю, – ты мой брат, – сказал король Стивенсону. – И жену твою люблю, – она моя сестра.
– Я счастлив, ваше величество, – ответил на это Стивенсон. – Примите мои…
– К черту церемонии! – сказал король. – Пойдем покатаемся на лошадках, а потом ты поиграешь на флейте.
Однажды в часы приема Калакауа, сильно утомясь, попросил Стивенсона посидеть с полчаса на троне.
– К тебе придут и что-нибудь попросят, – инструктировал король Стивенсона, – ты говори «да», а потом закрой глаза и сложи на животе руки, – никто тебя не потревожит, мой брат! Гораздо хуже, когда я дома и предоставлен самому себе: совершенно нечего делать!
Стивенсон минут десять посидел на троне, а Фенни его фотографировала. Пришел король и пожелал сняться вместо со Стивенсоном.
– Я умный, – говорил он ему, – мне всё равно, на чем сидеть, лишь бы подольше жить и быть королем. В этом тоже есть немало хорошего, мой брат! Живи в Гонолулу подольше, мы что-нибудь придумаем!
Всё странно, непонятно, дико. Хорошо, что еще не закончен «Владетель Баллантрэ», – такое счастье сидеть за столом и работать! Как жаль, что нет капитана Отиса, двух матрасов-шотландцев. «С кем я буду петь родные песни?» – шептал Стивенсон.
И вот пришли долгожданные деньги – много денег и из Англии и от двух издателей из Нью-Йорка.
– Мы богаты, Фенни, – сказал он жене. – Не отправиться ли нам в путешествие по Европе?
Фенни была обрадована этим, предложением, но Ллойд посоветовав подумать о чем-нибудь другом. Путешествие, да, но не по Европе, а…
– На остров Мадеру! – прервал его Стивенсон. – Поближе к острову, который называется Великобританией!
– В Австралию, – сказала Фенни.
– Домой, – робко произнесла старая миссис Стивенсон. – Ненадолго… На полгода, Лу!..
– И мне хочется домой, – признался Стивенсон, взглянув на жену и пасынка и улыбнувшись матери. – Будем думать, что выбрать, – сказал он, – а пока я покину вас недели на две, не больше. Я узнал, что на острове Молокаи томятся прокаженные; их там не менее пятисот человек. Так вот…
– Ты хочешь ехать к прокаженным! – в ужасе воскликнула миссис Стивенсон, закрывая лицо руками, – Ты шутишь!
– Он шутит, – поддакнула Фенни.
– Мой дорогой Льюис любит приключения, – сказал Ллойд.
– Я люблю человека, друзья мои, – отозвался на все эти реплики Стивенсон. – И я ненавижу страдания. Если вы внимательно читали мои книги, то, наверное, обратили внимание на одно обстоятельство, а именно – герои моих книг все люди здоровые; они страстно любят жизнь, они мужественны, они… Короче говоря, мне необходимо своими глазами видеть прокаженных. Может быть, я в состоянии помочь им.
– Послать им деньги можно и отсюда, – сказала Фенни.
Стивенсон укоризненно посмотрел на жену; она не заметила этого взгляда.
– Деньги тут бессильны, – Стивенсон произнес это для себя. – Не так давно в лепрозории на острове Молокаи умер бельгийский миссионер – отец Дэмиэн. Пять лет назад он заразился проказой. Благодари этому человеку больные не чувствовали себя окончательно несчастными, – он умел… я не знаю, что он умел и что именно сделал, но его подвиг беспримерен. Об этом человеке ходят всевозможные слухи и легенды. Слухи, как и всякая сплетня, отвратительны, и я им не верю. Легенды прекрасны. Мне хочется побывать на этом острове Подвига – так я назвал бы его. Кстати, его нет на карте.
На следующий же день Стизепсон уехал на остров. Он произвел на него мрачное впечатление: высокие скалы, потухший вулкан, чахлая, бедная растительность, и в глубине острова среди бесформенных нагромождений из застывшей лавы – деревянные бараки, огороженные колючей проволокой, две часовни, человек с ружьем у входа. В тот самый час, когда прибыл Стивенсон, на остров была доставлена большая партия прокаженных, сопровождаемая сестрами милосердия в белых, поверх коричневых платьев, пелеринах и косынках на голове. Прокаженные шли воинским строем по четыре человека в ряд. Стивенсон посторонился. Он опустил руки и, будучи на в силах справиться с чувством глубочайшего сострадания, исподлобья смотрел на медленно двигавшуюся мимо него печальную процессию.
Вот шагает человек неопределенного возраста с опухшим лицом и почти начисто съеденными страшной болезнью ушами. В глазах его тоска и что-то еще, чего не увидишь нигде и никогда. Он идет как приговоренный к смерти, – не такой, что милостиво последует через две-три минуты, но, всего вероятнее, спустя два или три года, когда всё тело его сгниет, но разум будет жить, мозг работать, воображение страдать сильнее тела…
Вот прошла молодая женщина; глаза ее слезятся, лицо цвета яичного желтка, волосы на голове наполовину вылезли. Она на секунду взглянула на Стивенсона, и он глухо вскрикнул, припомнив слова своей жены относительно денег, которые «можно послать и отсюда», и продолжал смотреть на несчастных, бредущих на место своего постоянного, последнего жительства.
Прошел последний прокаженный, за ним сестра милосердия и миссионер. Дверь в железных воротах захлопнулась. Солнце бесстрастно жгло и светило, как и миллионы лет назад. Стивенсон шагнул к воротам, не раздумывая об отступлении, протянул часовому свои документы на право посещения лепрозория и спустя минуту уже шел к тому непомерно длинному, одноэтажному бараку, на крыше которого сидел полуголый мальчик и перебрасывался мячом со своим товарищем, бегавшим по каменистой, выжженной солнцем площадке двора. Стивенсон провел в лепрозории восемь дней. Он играл с детьми прокаженных в крокет и не надевал при этом на руки перчаток, считая это и излишним и бестактным.
– Не прикасайтесь к детям, – предупреждала его сестра милосердия, а с нею и миссионер. – Не вздумайте обнимать их, сэр!
– А что же делаете вы? – недоуменно спросил Стивенсон одну из сестер – золотоволосую мисс Марианну. – Смешно и подумать, что вы всё время рассчитываете, на каком расстоянии от больных сидеть или стоять вам на дворе или в бараке! Не ближе пяти метров от детей и десяти от взрослых! Ха!
– То я, а то вы, сэр, – возразила мисс Марианна. – Я здесь на службе и навсегда, а вы побудете и уедете. Вы должны беречься.
– Совершенно верно, – горячо подхватил Стивенсон, – должен беречься, чтобы не оскорбить несчастных, в особенности детей!
– Ваша воля, сэр, – пожала плечами мисс Марианна.
– Воля моей совести, – с присущей ему прямотой добавил Стивенсон и обратился к своим партнерам по крокету: – Итак, мы продолжаем! Мой шар должен пройти мышеловку. Черт! Не вышло!
– Это вы нарочно, сэр, – сказала девочка лет двенадцати.
– Вы думаете, что мы маленькие, а вы чемпион, – укоризненно произнес миловидный синеглазый мальчик, еще здоровый, видимо, – так подумалось Стивенсону, и ему стало страшно при мысли о том, что здоровые дети неминуемо заразятся или от своих родителей, или от непосредственного общения с больными. Когда этот мальчик проводил свой шар через боковые ворота – изогнутую проволоку, вбитую в землю, – Стивенсон обратил внимание на то, что мизинец на его левой руке согнут (ему полагалось бы быть вытянутым и плотно прижатым к ручке молотка), а между пальцами правой руки уже расположились предательские темно-желтые пятна. Стивенсон вздрогнул всем телом. Мальчик, нацелившись, ударил молотком по шару и запрыгал от радости: шар прошел ворота и остановился подле того места, с которого следовало начинать очередной ход.
