Роман - Миченер Джеймс (книги полностью бесплатно .TXT) 📗

Лекция достигла своего апогея, когда один из колумбийских профессоров заметил:

— Вы назвали нам четверку, которую вы превозносите, и четверку, которую ниспровергаете. А кто мог бы стать соответствующей им восьмеркой в американской художественной литературе?

— Любопытный вопрос, — ответил Девлан. — Но ведь именно поэтому я и приглашен сюда, не так ли? Чтобы выяснить кое-что.

Он заявил, что именно над этим вопросом он будет биться все шесть месяцев своего пребывания в Колумбии:

— Я приглашаю и вас начать ломать голову над тем, кого из американских писателей вы бы поместили на восемь обозначенных мест. Я буду делать то же самое.

Таково было начало одного из самых увлекательных полугодий в моей жизни, потому что Девлан быстро приметил во мне молодого американца с тем острым умом, который ценился английскими университетами. Пригласив меня вместе с тремя другими аспирантами (двое из них были женщины) работать с ним, он организовал семинар, где мы анализировали прошлое американской художественной литературы. К концу его пребывания в Нью-Йорке группа определила восьмерку американских писателей, достойных бессмертия, и восьмерку, не заслуживающую доброго слова.

На своем последнем занятии этот неистовый ирландец сказал нам:

— Вы заглянули в самое сердце творческого процесса создания книги. И сейчас вы находитесь гораздо дальше по сравнению с тем, где был я в вашем возрасте. Но теперь наступает самый трудный момент. Каждый из вас должен хладнокровно и объективно выбрать тех четверых, примеру которых вы будете следовать в своем преподавании и писательском труде, и тех четверых, которых вы считаете бесперспективными и выдохшимися. Вы должны оставаться верными своему выбору, и сейчас самое лучшее время для такого выбора, и потому он — самый верный. Свежесть молодости — чудесное увеличительное стекло, через которое стоит смотреть на мир. Сейчас вы видите лучше, чем я в ваши годы, и не забывайте, что после тридцати вы не много откроете для себя нового. Делайте это сейчас или не делайте этого никогда.

Когда мы стали настаивать, чтобы он назвал своих восьмерых американских избранников, Девлан отмахнулся с хитрой усмешкой:

— Вы что, считаете меня сумасшедшим? Если я расскажу, что у меня на уме, вряд ли я вернусь домой целым и невредимым.

— Но потом-то вы расскажете нам, не так ли?

— Рассказать? Нет. Я напишу очерк, аналогичный моему первому. Запомните непреложное правило. Никогда не говорить, а только писать. Из десяти миллионов величайших историй, поведанных восхищенным друзьям, особенно ирландцами в их пабах, в литературу попало только пять тысяч тех, что были записаны. Если это не зафиксировано, считайте, этого нет. — И он покинул Нью-Йорк, так и не поведав нам о своем списке американских писателей.

Одной из двух женщин, принимавших участие в 1978 году в незабываемом семинаре Девлана, была симпатичная выпускница из Айовы Кэтлин Райт. Роясь однажды в поисках нужной книги на библиотечных полках, я подслушал, как Кэтлин с подругой обсуждали мою скромную персону. Они делали это так, словно описывали некий персонаж книги. То, что я услышал, поразило меня.

— Санди, что за фрукт этот Стрейберт? — спросила Кэтлин. — С ним легко и интересно общаться, но он кажется мне евнухом. Его ничто не интересует, кроме книг.

— Если живешь в Сан-Франциско, — хихикнула Сандра, — то слышишь от всех своих подруг: «Что за фрукт этот Пол? Он совсем не смотрит на меня, а весь из себя такой приличный парень!»

— А какой же ответ?

— Каждая группа девушек вырабатывает пять-шесть критериев, по которым судит о мужчинах, и если применять их с умом, то получишь свои ответы.

— Например?

— В Сан-Франциско в ходу тест, в котором с десяток вопросов.

— Расшифруй.

— Ответь на следующие вопросы: видела ли ты его когда-нибудь с другой девушкой?

— Нет. Только с мужчинами, и то не часто. Он настоящий затворник.

— Приводит ли он слова своей матери чаще, чем отца?

— Да, чаще. Мать билась за его образование, по крайней мере, так он говорит. Но я никогда не видела ее в колледже.

— Ловила ли ты его взгляд на себе, когда казалось, что ты не смотришь на него?

— Нет.

— Выходит ли он по вечерам? Один? Смотрит ли по сторонам?

— Тут я ничего не могу сказать. Когда бы я ни встретила его, он всегда направлялся либо в библиотеку, либо по книжным магазинам на Бродвее.

— Ты хочешь сказать, что он не относится к ночным тусовщикам, выискивающим, кого бы подцепить, мужчину или женщину?

— Мужчину?

— Кэйт, к чему, ты думаешь, я клоню? Сдается мне, что ты положила глаз на маменькиного сынка, который женится не раньше сорока, если женится вообще. Вот тебе мой совет — бросай это дело! Ты поставила не на ту лошадку.

Кэтлин поразмыслила над словами подруги и спросила:

— Ты хочешь сказать, что он гомосексуалист?

Ее вопрос настолько шокировал меня, что я чуть было не вскрикнул. За меня это сделала Сандра.

— Ради Бога, Кэтлин, — выпалила Сандра, — перестань нести чушь! Половина по-настоящему превосходных парней в Сан-Франциско не увлекаются девушками ни в двадцать, ни в сорок лет. Это незаурядные люди, и каждая из моих знакомых имеет двоих-троих таких друзей — пожалуй, самых надежных в мире. Принимай Карла таким, каков он есть, и делай все, что можешь, чтобы помочь ему, но не рассчитывай, что он женится на тебе.

— Кто говорил о женитьбе?

— Ты. К этому сводился смысл твоих ответов.

— И что, из них видно, что он нравится мне?

— Невооруженным глазом.

— И ты считаешь, что из этого не выйдет ничего конструктивного?

— Конструктивного? Выйдет. Если он возглавит кафедру в каком-нибудь приличном колледже, то может вспомнить о тебе и предложить место. Что же до того, чтобы он стал твоим любовником или мужем, то тут у тебя никаких шансов. Ни на первое, ни на второе.

— Что же мне делать?

— Поискать в другом месте.

Все оставшиеся месяцы Кэтлин была вежлива и даже дружелюбна со мной, но было также очевидно и то, что она рассматривает меня как ученого, который готовится с блеском защитить докторскую диссертацию и которого интересует только это. Мы, вероятно, останемся друзьями и даже будем переписываться, но то, что однажды я захочу жениться на ней, совершенно исключалось, и мы оба знали это.

В 1980 году, через два года после возвращения в Оксфорд, профессор Девлан прислал письмо, которое очень удивило меня:

«Я узнал в своей канцелярии, что можно оформить льготную поездку в Германию, Францию, Италию и Англию. У вас есть право воспользоваться ею для завершения своего образования. А я, возможно, смогу вырваться к концу вашего путешествия и присоединиться к вам, чтобы поразвлечься в Греции. Пожалуйста, скорректируйте свои планы так, чтобы принять это предложение. Вам необходимо облагораживающее воздействие этих великих мест».

Я поразился тому, что знаменитый профессор из Англии не только помнил меня, но и побеспокоился о том, чтобы организовать для меня такую интересную поездку. Пришлось спешно отправиться домой и обсудить с родителями, следует ли мне принимать это предложение.

— Карл, предложение еще даже не сделано, — здраво рассудила мать. — А ты уже навострил лыжи.

После общения с образованными людьми в университете меня коробило немецкое наречие родителей, и я сухо сказал:

— Я так предполагаю. Но если профессор Девлан говорит, что сделает что-то, то в этом не приходится сомневаться.

— Ты уже сообщил ему, что поедешь? — спросила мать.

— Нет, я хотел узнать вначале, что думаете вы с папой.

— Хорошо ли ты знаешь этого человека? — продолжала допытываться она.

— Он был моим преподавателем в течение полугода, вы же хорошо это помните. Лучшим из всех, кого я знал.

Но мама не унималась:

— Я видела ужасную передачу по телевизору. О том, что такое турецкая тюрьма. Мне просто не по себе после этого.