Хрупкая душа - Пиколт Джоди Линн (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Она смущенно ковырнула землю носком кроссовки.
— Моему ребенку сегодня исполнилось бы два года, шесть месяцев и четыре дня, — сказала она. — У нее была какая-то генетическая болезнь. Если бы она родилась, то на всю жизнь осталась бы умственно отсталой. С развитием на уровне полугодовалого младенца. Меня уговорила мама. Она сказала: «Энни, ты о себе толком позаботиться не можешь. Как же ты будешь заботиться о таком ребенке? Ты еще молодая. Родишь другого». И я сдалась. Мне сделали искусственные роды на двадцать второй неделе. — Энни отвернулась, но я успела заметить, что глаза у нее блестят. — Вы не знаете всей правды, — продолжала она. — Когда плод извлекают, то выдают свидетельство о смерти. А свидетельства о рождении не дают. А потом идет молоко, и его никак не остановишь. — Она заглянула мне в глаза. — Победителем из этой ситуации не выйдешь. Родите — будете страдать открыто, сделаете аборт — и боль ваша останется внутри навсегда. Я знаю, что меня не осудят за то, что я сделала. Но и похвалить себя за верное решение я не в силах.
И тогда я поняла, что имя нам — легион. Матерям, которые позволили своим несчастным детям появиться на свет, а потом всю жизнь жалеют, что не помиловали их. Матерям, которые даровали своим несчастным детям забвение, — и теперь смотрят на своих сыновей и дочерей и видят лица, которых увидеть не довелось.
— Мне дали право выбора, — заключила Энни, — и я по сей день об этом сожалею.
Амелия
В тот вечер я разрешила тебе расчесать мне волосы и затянуть их разноцветными резинками. Обычно ты просто завязывала их в толстые узлы и раздражала меня, но ты так любила это делать: руки-то у тебя были слишком короткие, ты даже «хвост» нормальный собрать не могла. И пока все девочки играли с волосами, плели косички и наматывали ленты, ты вынуждена была довольствоваться мамиными скромными талантами. А у нее косичный опыт ограничивался, в основном, сдобными плетенками. Не подумай, что меня вдруг замучила совесть или еще что, — мне просто стало тебя жалко. Мама с папой, вернувшись домой, постоянно орали что-то насчет тебя, как будто ты глухая. Господи, да у тебя словарный запас больше, чем у меня! Неужели они думали, что ты ничего не понимаешь?
— Амелия, — сказала ты, докручивая косичку, которая повисла прямо у меня перед носом, — а мне нравится твой новый цвет волос.
Я придирчиво изучила свое отражение в зеркале. Как я ни старалась, крутой панкушки из меня не вышло. Я скорее напоминала Гровера из «Улицы Сезам».
— Амелия, а мама с папой разведутся?
Наши взгляды встретились в зеркале.
— Не знаю, Уиллс.
Я уже знала, какой вопрос ты задашь следом.
— Амелия, это я виновата во всем?
— Нет! — с чувством сказала я. — Честное слово! — Я сняла все заколки и резинки и стала распутывать узлы. — Всё, хватит. Королева красоты из меня никакая. Иди спать.
В тот вечер тебя забыли уложить — а чего было ожидать, учитывая, какими родителями они себя выставили? Ты забралась на кровать с открытого края: с одной стороны по-прежнему стояла решетка, хотя тебя это жутко злило. Ты считала, что решетки ставят только маленьким детям, пускай они и не дают тебе свалиться на пол. Я склонилась над тобой, подоткнула одеяло и даже неуклюже чмокнула тебя в лоб.
— Спокойной ночи, — сказала я и, запрыгнув под одеяло, выключила свет.
Иногда по ночам мне казалось, что я слышу сердцебиение нашего дома. Его пульс отзывался у меня в ушах: тук-тук-тук. Теперь он стал еще громче. Может, мои новые волосы — это какой-то сверхпроводник.
— Знаешь, мама постоянно говорит, что я могу стать кем угодно, когда вырасту, — прошептала ты. — А это ведь неправда.
Я приподнялась на локте.
— Почему?
— Я не смогу стать мальчиком.
Я хмыкнула.
— Ну, спроси об этом как-нибудь у мамы.
— И Мисс Америка стать не смогу.
— Почему это?
— Нельзя идти на конкурс красоты со скобами на ногах, — пояснила ты.
Я вспомнила всех этих конкурсанток — слишком красивых, чтобы быть настоящими, высоченных и тонюсеньких, похожих на кукол. И вспомнила тебя — низенькую, коренастую, кривенькую, как корень, ни с того ни с сего выскочивший из ствола дерева. На груди у тебя болталась почетная лента: «Самая умная! Самая понятливая! Самая нежеланная!»
От этих мыслей у меня разболелся живот.
— Спи уже давай, — сказала я грубее, чем хотела, и досчитала до тысячи тридцати шести, прежде чем услышала твое сопение.
На цыпочках спустившись в кухню, я открыла холодильник, но еды у нас, как обычно, не было. Наверное, придется есть на завтрак лапшу быстрого приготовления. Если дело так пойдет и дальше, маму с папой могут лишить родительских прав за то, что они морят детей голодом.
Ну ничего, прорвемся.
Порывшись в ящике для фруктов, я извлекла окаменелый лимон и закорючку имбиря.
А когда захлопнула холодильник, то услышала стон.
В ужасе подкравшись к двери (интересно, грабители насилуют синеволосых девочек?), я выглянула в гостиную. Когда глаза привыкли к темноте, я всё увидела: и плед на спинке дивана, и подушку, которую папа подложил под голову, перевернувшись на бок.
В животе что-то опять кольнуло — точь-в-точь как тогда, когда ты рассуждала о конкурсах красоты. Неслышно отползя обратно в кухню, я шарила рукой по столу, пока не нащупала рукоятку ножа. Я взяла его и поднялась к себе в ванную.
Первый порез был очень болезненным. Я наблюдала, как кровь пульсирует и стекает в локтевую впадину. Черт, что я натворила? Я включила холодную воду и сунула руку под струю. Вскоре кровотечение замедлилось.
Тогда я сделала новый разрез — параллельно первому.
Не на запястьях. Не подумайте, что я хотела покончить с собой. Я просто хотела, чтобы мне было больно и чтобы я знала причину этой боли. Это же логично: порезался — болит, вот и всё. Я чувствовала, как внутри меня скапливается пар, и просто поворачивала вентиль. Я вспоминала, как мама пекла пироги и протыкала корочку: «Чтобы тесто дышало».
Я тоже попросту дышала.
Я зажмурилась, предвкушая каждый порез и то облегчение, которое обволакивало меня после. Боже, до чего же приятно: нарастает и спадает… Вот только следы придется прятать, потому что я лучше умру, чем признаюсь в содеянном. Хотя, если честно, я собой немножко гордилась. Такие вещи делают безумные девчонки — те, что пишут стихи о смоле, наполняющей их внутренние органы, и наносят столько подводки на глаза, что становятся похожими на египтянок. Приличные девочки из хороших семей такого не делают. Значит, или я не «приличная девочка», или семья у меня не очень хорошая.
Сами выбирайте.
Я открыла сливной бачок и спрятала там нож. Может, еще пригодится.
Посмотрела на порезы, пульсирующие, как весь наш дом: тук-тук-тук. Они были похожи на рельсы. На лестницу, ведущую к сцене. Я представила шествие уродин вроде себя самой. Мы — королевы красоты, не способные ходить без ножных скобок. Зажмурившись, я попыталась представить, куда же мы шествуем.
III
Крутой— одна из стадий сахарного сиропа в процессе приготовления конфет, имеет место при 250–266 градусах по Фаренгейту.
Нуга, зефир, леденцы, жевательные конфеты… Все эти сладости готовят до крутой стадии, при которой концентрация сахара повышается, а сироп капает с ложки вязкими нитями. Будьте осторожны: сахар продолжает жечь еще долгое время после контакта с кожей, сложно даже поверить, что нечто столь сладкое может оставить шрам. Чтобы проверить смесь, капните одну каплю в холодную воду. Сироп считается готовым, если капля свернется в плотный шарик, который не распрямится, когда его извлекут из воды, но может менять форму под сильным давлением.
