Черно-белое кино - Каледин Сергей (книги бесплатно читать без TXT) 📗

Дядя Лева был семейным раритетом: на фото, мальчиком, стоял возле американского трактора; на плечо ему положил руку Ленин, а с трибуны выступал отец дяди Левы, которого в 30-х расстреляли. Дядя Лева, седой барин-еврей в шевиотовом пиджаке, работал референтом министра по цветным металлам. Он смешил меня письмами в стройбат: «Сержик, я в Замбии. Здесь одна половина населения добывает медь, а вторая кушает первую». Папу Женю дядя Лева обожал с младенчества, они вместе играли в домашнем спектакле, который ставила бабушка Саша: дядя Лева — Тома Сойера, а папа Женя — Бекки Тэтчер. Под самый конец дядя Лева просил папу переехать к нему на доживку; папа Женя было согласился, но не спешил — прикидывал, не ограничит ли это его свободу, и — припозднился.

В ожидании новогодних гостей папа Женя прошелся по квартире, вступил на весы — остался доволен: «Пока вес выносимый». Я вышел проверить почтовый ящик. Окольными путями — через издательство — пришло письмо.

Папа Женя поморщился:

— Не связывайся, сынок, с бандитами…

А на исходе зимы вдруг позвонил:

— Достал медвежье сало, в морозильник не лезет. Забери.

— Где взял? На охоту ходил?..

Но папа Женя, как всегда, уклонился от ответа.

К тому времени мне расхотелось писать, я маялся от безделья.

— Иди в школу, — сказала мама Тома. — Лучше — в ПТУ. Расскажешь что-нибудь детям. Иначе — сопьешься.

Пошел в школу, из которой меня когда-то выгнали, но оказался не нужен. Я приоделся, надушился, нацепил перстень для солидности — и в ПТУ, где девочки учились на швей. Там предположили нехорошее.

— Бесплатно! — орал я. — За так!..

Директриса пригрозила милицией.

— Ну, тогда в тюрьму тебе дорога, — вынесла вердикт моя подруга Люся Улицкая.

Окончательно решил вопрос Достоевский, которого я тогда перечитывал.

Бабушка Саша (вторая слева) на фронте, 1914 г.

Я ждал в приемной, а в кабинете начальник Можайской воспитательной колонии полковник Шатохин мучил ребенка: «Кто слезу набил?! Говори кто?!» Пытуемого увели — зареванное малохольное дитя в черной робе, на груди белая нашивка «Коля Сарафанов. 2 отряд».

Полковник Шатохин меня не читал, но смотрел фильм «Смиренное кладбище» — знакомство упростилось. Я достал паспорт и членский билет Союза писателей. Шатохин, прикрывая ладонью блокнот, переписал документы.

— Беда-а… — Он почесал лысину, один глаз у него подергивался тиком. — Новенький. Опустили в СИЗО по ошибке и пометили — «слезку» кольнули. А малец здесь скрыл и ел со всеми. Дознались, негодяи, чуть не убили, если бы не заступник один…

— А как заступника зовут?..

— Максим Голиков.

Шатохин повел меня в узилище. Лязгнули четыре смыка — железная дверь распахнулась, и я шагнул в Зазеркалье…

Раньше Шатохин командовал Карлагом. В начале перестройки его послали из Караганды в Польшу набраться опыта. По возвращении он начал переделывать тюрьму на демократический лад. И ходить бы ему в генералах, но подвело незнание казахского языка — пришлось менять страну.

До него Можайка была «красной» и «сидела на кулаке». Переростков после восемнадцати на взрослую зону не переводили — оставляли досиживать здесь. Из них формировался актив, который следил за порядком — мордовал малолеток. Летом активисты помогали начальству на дачах по хозяйству.

Первым делом Шатохин отправил актив досиживать «на взросло». Там их за беспредел наказали по полной, и на Можайку обратной связью пришел наказ от старших — жить по понятиям. «Красная» Можайка стала темнеть, но мордобой прекратился, прекратились и жалобы родителей в прокуратуру. Шатохина командировали в Норвегию. Там он набрался прогрессивных вшей и по приезде вконец разошелся: распахнул колонию правозащитникам и религии — православной, протестантской, вплоть до кришнаитов и баптистов, кроме католиков, которых считал вроде прокаженных. Завел выгодных кроликов (мясо — в котел, шкурки — на продажу), но неудачно: кроликовод запил, кролики сдохли. Двум сидельцам-студентам продолжил учебу заочно с выездом на сессии; оживил поощрительные отпуска.

Шатохина начали шугать. В ГУИНе ему присвоили сомнительное погоняло — Гуманист и объяснили, что мировые стандарты — это хорошо, но есть и отечественные традиции, которые нарушать не след.

…Из сугробов по обеим сторонам лысой аллеи росли портреты усатых генералов — героев Бородина. Ребята конопатили свежесрубленную душистую церковь. Вдоль забора основного ограждения по проволоке бродила кудлатая неопасная собака.

— Шатоха! — позвал Шатохин. Собака завиляла толстой попой. — Тезка моя.

В спортзале пацаны репетировали битлов в странной для русского глаза военной форме с гербом Норвегии на рукаве. Готовили под руководством отца Даниила, молодого монаха в подряснике, настоятеля Никольского храма в Можайске, подарочный концерт на 8 Марта в женскую колонию по соседству. Отца Даниила я знал давно, он сослуживал у нас в алексинской церкви, когда я там работал истопником. Я собирался у него креститься. Под баскетбольным кольцом норвежский пастор Бьёрн из тюрьмы-побратима Уллершмо в черной рубашке с белой вставочкой — коларом — общался с узниками. Прежним начальником колонии старый варяг был недоволен, прознав о нецелевом использовании пожертвований, и отношения прекратил. Шатохин, хитрый лис, в Норвегии дружбу возобновил. Но теперь пастор стал возить помощь самолично.

— Дэни! — позвал он отца Даниила. — Хелп ми!

Отец Даниил передал электрогитару высокому пареньку с пронзительными синими глазами и поспешил помочь коллеге с переводом.

— А вот и Голиков, — указал на гитариста Шатохин.

— Привет, Макс. Сало медвежье заказывал? Папа Женя достал.

— Спасибо. Не надо. Брат умер.

— Максим Голиков! — громко сказал репродуктор женским бархатным властным голосом. — Срочно зайди к психологам.

Я подошел к пастору.

— Гутен так.

Пастор кивнул и продолжил разговор с пацанами в переводе отца Даниила.

— Бог вас всех любит. И тебя и тебя.

— Покрестите меня в лютеранство, пастор Бьёрн, — неожиданно для себя брякнул я. — У меня жена финка. Отец Даниил, переведите, пожалуйста.

— Сергей! — одернул меня отец Даниил, но перевел.

— Сейчас? — не удивился старик. — Не будем торопиться. В следующий раз. Гут?

— А я все-таки не понял, вы чего от нас-то хотите? — спросил Шатохин на выходе из спортзала. — Школу желаете посмотреть, капремонт сделали?

— …Может, кружок литературный?.. — запоздало пожал я плечами, ибо сам толком еще не знал, что забыл в этой колонии, но Шатохин меня уже не слышал.

В школе Шатохин меня бросил — спешил проводить пастора. Я попал на урок математики — сборный. Пожилая толстая учительница виртуозно рулила разнокалиберными учениками. Кто плюсовал палочки, кто делил-множил, а Коля Сарафанов у доски переводил обычные дроби в десятичные.

— Давай помогу, — шепнул я ушастому неласковому соседу по парте. Он пихнул мне тетрадь. Все пальцы его были в перстнях-татуировках.