Щепотка перца в манной каше - Шугаев Аркадий Анатольевич (электронная книга TXT) 📗
На автовокзале я купил фалафель. Это такие шарики из гороха, обжаренные во фритюре и засунутые в питу с добавлением салатов и соусов. Острая, сытная, вкусная еда. Запивал я ее пивом. Вдруг, судя по звуку, за несколько кварталов отсюда, раздался мощный взрыв. Задрожали витринные стекла магазинов, у припаркованных машин сработали сигнализации. Скорее всего, это был уже привычный для жителей Иерусалима террористический акт. Я поспешил на место происшествия, я ведь сейчас военный человек и, возможно, потребуется моя помощь.
Да, это действительно был теракт. Религиозный палестинский фанатик взорвал себя у входа в кафе. Спецслужбы Израиля работают молниеносно. Место происшествия уже оцепляли солдаты и полицейские, машины скорой помощи летели спасать уцелевших людей.
Кровь, осколки, стонущие раненые люди, трупы… Зрелище крайне тяжелое. Я обратил внимание на одну из погибших женщин. У нее задралась юбка и были видны несвежие, с пятнами трусы. Какую-то дикую несуразность усмотрел я в этом. Мертвый человек не может быть в грязных трусах, это неправильно. Но ведь эта несчастная женщина не готовилась сегодня умирать, ей и в голову не приходило, что сегодня ее бездыханное тело будет лежать на асфальте среди битого окровавленного стекла и люди смогут увидеть ее неопрятное нижнее белье. Помните, как у Булгакова говорил Сатана: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер».
Пока никто не обратил внимания на погибшую женщину, я подошел к ней и поправил юбку, скрыл ее позор. А сам сделал в памяти отметку: «Смерть может наступить в любой момент. Бояться ее не нужно, необходимо только быть к ней постоянно готовым». С тех пор я уделяю особенно придирчивое внимание чистоте своего нижнего белья, целости носков и состоянию ногтей. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь неприязненно скривил лицо, глядя на мой труп, лежащий в дырявых носках и с нестриженными, грязными ногтями…
На мои звонки долго никто не открывал, хотя дверь была закрыта изнутри, значит, дома кто-то был. Наконец замок щелкнул, и Инга впустила меня в квартиру. Первым делом она забрала автомат, потом поздоровалась, и мы поцеловались. Зайдя на кухню, я обнаружил там растерянного, высокого, худого, несуразного человека. «Червяк» — возникла у меня ассоциация.
— Познакомься — это Симон, мы вместе работаем, — представила мне Инга своего визитера.
— Аркадий, — я пожал Симону его холодную влажную руку.
— Аркадий, я на секунду зашел за книгой, — почему-то начал оправдываться он.
— Ну хорошо, что зашел, давай выпьем.
Мне и в голову не приходили мысли о ревности. Не может же в самом деле Инга, имеющая почти совершенного, фактурного, интересного мужа, изменять ему с таким мутным, червеобразным существом неопределенного пола.
— Инга, а куда ты автомат дела? — спросил я.
Симон вздрогнул, рука его, держащая кофейную чашку, мелко завибрировала.
— Под кровать спрятала, — ответила мне жена. — А что?
— Я его в полицейский участок хотел сдать на выходные.
Военнослужащие, чтобы не таскать оружие с собой во время пребывания на отдыхе, могут сдать его в полицию под расписку. Симон истолковал упоминание об оружии по-своему и быстро ретировался.
— Аркаша, я ничего не собираюсь объяснять тебе по поводу Симона, — произнесла Инга, приняв агрессивную позу.
— Ну и не надо, дай лучше пожрать.
— Ах так?! В таком случае — я ухожу к маме! Инга ушла, громко хлопнув дверью, а я сдал автомат в полицию и поехал в гости к Борьке, там-то уж меня точно накормят.
Борька открыл дверь. Лицо у него было таинственное. Из кухни доносились возбужденные голоса. Здесь уже находились Сергуня с папой. «Плохо дело. Если Гофманы сидят здесь давно, шансов что-нибудь съесть практически не остается», — мысленно оценил я ситуацию.
— Давно они у тебя? — спросил я у Борьки.
— Давно, давно. Проходи и сиди тихо. У нас занятия по языку, — ответил Костенко.
За кухонным столом, как прилежные ученики, сидели отец и сын Гофманы. Перед каждым из них лежали тетрадки, грузные мужчины, пыхтя и отдуваясь, что-то в них записывали, старательно выводя буквы.
— Парикмахерская, — четко произносил Борька, делал паузу, чтобы ученики записали это слово и давал перевод: — Перукарня. Галстук — кроватка.
— Какой же это вы язык учите? — недоумевал я.
— Украинский, — ответил Костенко и надулся от гордости.
— Сергуня, а зачем вам в Израиле украинский язык? — еще больше удивился я.
— Мы в Канаду уезжаем, по хохляцкой линии, — объяснил мне вместо сына Толик.
— Батько, хватит тебе с этим москалем гутарить, — сделал Сергуня замечание отцу.
— Лук, — произнес Борька и постучал шариковой ручкой по столу, призывая учеников к дисциплине.
Гофман тряс поднятой рукой, сгорая от желания дать правильный перевод.
— Ну давай, — великодушно разрешил Костенко.
— Цибуля! — в экстазе выкрикнул Сергуня.
— Толик, а какое отношение к украинцам вы с сыном имеете? — допытывался я. — Вы ведь евреи.
— Тоже мне нашел маланцев. Мы стопроцентные хохлы, прямые потомки гетмана Мазепы.
— Гофман… Впервые слышу, чтобы у хохлов были такие фамилии, — усомнился я.
— Это для конспирации мы сократили, на самом деле мы Гофманько. Спроси у кого хочешь, это знаменитая львовская фамилия.
Борька в гневе бросил ручку на стол.
— Вот вечно эти москали мешают нашему национальному самоопределению и возрождению украинской культуры. Только начали люди родной язык вспоминать, является кацап и срывает урок!
Мы сели перекусить. За трапезой выяснилось, что Сергуня с папой, готовясь к отъезду в Канаду, занимались не только изучением языка. По вечерам, после работы, они ходили с баллончиком краски в безлюдных районах и писали на стенах провокационные лозунги типа: «Хохлы — вон из Израиля!», «Украина — говно!», «Бей хохлов — спасай жидов!». Потом они вставали под этими надписями, делали угрюмые, страдальческие лица, а Анжелика их фотографировала, ослепляя мощной вспышкой японского фотоаппарата, который они взяли у меня напрокат.
Фотографии под такими лозунгами должны были помочь семейству Гофманько в получении статуса беженцев. Сергуня с папой утверждали, что в Израиле их преследуют по национальному признаку, а жить под ежедневным прессингом они не могут. Гофманько, вероятно, надеялись, что украинская диаспора Канады в срочном порядке вышлет в Израиль несколько боевых вертолетов, чтобы эвакуировать своих соотечественников, угнетаемых воинствующими сионистами.
Отслужив положенный срок в армии, я вернулся домой. В квартире висела какая-то наэлектризованная, предгрозовая атмосфера. На диване в гостиной сидели тесть и теща. Инга встретила меня в дверях. Лица у всех присутствующих заговорщицкие, зловещие, как будто они только что убили человека и расчленили его в ванной, а теперь, замыв следы крови, думают, как вынести из квартиры куски мяса.
— Что случилось? — попытался я прояснить ситуацию.
— Ничего особенного, просто я подала на развод, — сообщила мне Инга неожиданное известие.
Повисла тяжелая, свинцовая пауза. Я стоял и не знал, как мне реагировать. Инга с вызовом смотрела мне в глаза. Теща с трудом скрывала злорадную улыбку. Тесть смущенно ковырял пальцем шов на диванной обивке, трусливо пряча глаза.
— Откуда вдруг такое решение возникло? — прервал я всеобщее молчание.
— Оно возникло не вдруг, к этому все уже давно шло. Мы с тобой совершенно не подходим друг другу, — ответила Инга.
— Как же это — столько лет подходили, а теперь оказалось, что мы несовместимы.
— Инга — врач, образованная женщина, у нее высокий социальный статус, а ты обычный рабочий. У вас неравный брак, — чеканя слова, выступила теща.
— Да и выпиваешь ты частенько… — внес свою лепту в разговор тесть. Было видно, что ему поручили произнести эту реплику.
