Рэгтайм - Доктороу Эдгар Лоуренс (читать хорошую книгу полностью txt) 📗

После победы при Торреоне МБМ стал носить патронташи крест-накрест через грудь. Он был "вильиста", но мечтал встретить Сапату и развиться дальше в "сапатиста". Армия ехала на крышах грузовых вагонов. Бойцов сопровождали семьи. Оружие, белье, корзинки с едой, грудные младенцы. Зола и дым из паровозных труб разъедали глаза и обжигали глотки. Были, конечно, и зонтики от солнца.

В Мехико-Сити состоялась встреча повстанческих вождей из разных регионов. Это был поворотный пункт революции. После падения презренного тирана Диаса взял власть реформист Мадеро. Мадеро пал к ногам генерала Уэрты, ацтека. Теперь и ацтек исчез, и умеренный Каранса пытался установить контроль. Столица кишела бурно плодившимися фракциями, вороватыми бюрократами, иностранными бизнесменами и шпионами. В этот хаос и вступила крестьянская армия Сапаты, южане. Город затих. Их репутация была настолько свирепой, что горожане трепетали перед ними. МБМ спокойно стоял в рядах "вильистов" и наблюдал вступление. Через некоторое время начались смешки. Грозные воины Юга не могли связать двух слов. Многие из них были просто детьми. Они пялили глаза на дворец Чапультепек. Оборванцы. Они стеснялись ходить по тротуарам Пасео де ла Реформа, бульвара особняков и ресторанов под открытым небом. Ужас как испужались они электрического трамвая. В пожарную машину кто-то из них со страху выпалил из ружья. Сам великий Сапата увлекся фотографированием собственной персоны и не заметил, как Вилья взгромоздился в президентское кресло.

Этим кампесинос [9] с Юга не понравился ни Мехико-Сити, ни революция умеренных. Когда они ушли, Младший Брат отправился с ними. Он никогда не раскрывал своих особых познаний офицерам Вильи, зато Эмилиано Сапате он сказал напрямик: "Я умею делать бомбы и могу поднять на воздух все что хотите". В пустыне устроили демонстрацию таланта. МБМ наполнил четыре сухих тыквы песком из-под ног и добавил туда несколько щепоток черного порошка. Скатав кукурузные волокна, изготовил запалы. Поджег оные запалы и бросил по тыкве во все стороны света, по компасу. Отличнейшие получились дырки в пустыне, по десять футов шириной каждая. Весь следующий год МБМ возглавлял партизанские рейды на нефтяные поля, плавильные печи и федеральные гарнизоны. "Сапатисты" весьма уважали его, хотя даже и они считали замечательного подрывника слегка безрассудным. В одном из бомбовых налетов был поврежден его слух. В конечном счете он оглох. Он наблюдал теперь свои взрывы, но, увы, не мог их слышать. Стройные опоры горных железных дорог молча сминались и опадали в глубокие пропасти. Заводы и фабрики коллапсировали в белой пыли. Мы не уверены в точных обстоятельствах его смерти, но по всей вероятности он погиб в перестрелке с правительственными войсками возле плантации Чинамека в Морелос, где через несколько лет и сам Сапата был подстрелен из засады.

К тому времени президентом в Соединенных Штатах стал, конечно, Вудро Вильсон. Он был избран народом за его воинские качества. Тедди Рузвельт очень даже просчитался, обвиняя Вильсона в злокачественном пацифизме: дескать, он из тех пуритан, что пожирают рыбу с костями. Новый президент тут же дал работу морской пехоте, высадив ее в Вера-Крусе. И армия была не забыта: ее послали через границу преследовать Панчо Вилью. Он носил очки без оправы и держался строгой морали. В мировую войну он вступил с яростью, как оскорбленный словечком "пацифист". Ни сын Тедди Рузвельта – Квентин, погибший в воздушном бою над Францией, ни сам Большой Лось, умерший от тоски вскоре после этого, не перенесли, как видим, вильсоновского злокачественного пацифизма.

Знаки приближавшегося всесожжения были повсюду. В Гааге открылся Дворец мира, и сорок две нации прислали на церемонию своих представителей. Конференция социалистов в Вене постановила, что никогда более рабочий класс не будет биться друг против друга в империалистических войнах. Художники в Париже стали рисовать портреты с двумя глазами на одной стороне лица. Еврейский профессор в Цюрихе опубликовал бумаженцию, в которой доказывал, что вселенная изогнута. Ничто из этого не ускользнуло, конечно, от Пирпонта Моргана. Он высадился в Шербуре, еще в море позабыв злосчастный эпизод с сумасшедшим негром, забравшимся в его библиотеку. Затем он двинулся привычным путем через континент, из страны в страну, в личном поезде и повсюду обедал с банкирами, премьерами и королями. В этой последней группе он отметил нарастающую деградацию. Если августейшие фамилии не были меланхоличными, они обязательно были истеричными. Опрокидывают бокалы с вином, вопят на слуг. Он наблюдал эти неприличные выходки и пришел к выводу, что короли уже изживают сами себя. Это была паутина родственников, они все переженились за долгие столетия и породили в своей новой генерации невежество и идиотизм. На похоронах Эдуарда VII в Лондоне они пихали, толкали и били локтями друг друга, как дети, за местечко в кортеже.

Морган отправился в Рим и занял свой обычный этаж в Гранд-Отеле. Очень быстро серебряное блюдо его дворецкого заполнилось карточками аристократов. Несколько недель Морган принимал графьев и принцев. Все они приносили кой-чего из фамильных ценностей. Иные из них были обнищавшими смурнягами, другие просто-напросто хотели конвертировать свои активы. Все, однако, казалось, только одного и желали – смыться поскорее из Европы. Морган сидел на стуле с прямой спинкой, сложив руки на набалдашнике трости, которую держал между ног, и сам похожий на набалдашник собственной трости. Он осматривал холсты, майолику, фарфор, фаянс, бронзу, прочее. Он либо кивал, либо качал – чем? – головой. Комнаты медленно (но верно) заполнялись предметами красивого быта. Красивое золотое распятье. Потянешь превращается в стилет. Тут американ, конечно, не удержался кивнул. В вестибюле отеля, и за дверями, и вокруг всего квартала, и дальше, и дальше тянулась очередь аристократов. Костюмчики, шляпки, трости. Все с узелками. Наиболее отважные и нетерпеливые – сразу быка за рога сдавали жен и детей. Очень бьютифульных молодых женщин со скорбными глазами и деликатнейших вьюношей. Один инвалид привел близнецов, мальчика и девочку, быстро снял с них серый вельвет и кружева и стал крутить во всех направлениях.

Морган оставался в Европе до тех пор, пока его агенты не сообщили ему, что нильский пароход ждет в Александрии, снаряженный и готовый к плаванью. Перед отправкой он попытался еще раз убедить Генри Форда катануть в Египет. Составил лично предлиннейшую телеграмму. И вот ответ: Форд, видите ли, не может оставить свой зеленый Мичиган, потому что пытается уже на последней стадии облапошить парнюгу, изобретателя какой-то пилюли, увеличивающей всяческие мощности. Тогда Морган отдал приказ запечатывать всю барахолку. Дело было осенью, вот в чем штука. Прибыв в Александрию, он подошел к своему стальному пароходику и потом с тем же успехом, уже не оглядываясь, поднялся на борт и приказал капитану: давай отчаливай!

В голове у Моргана была такая идея – выбрать местечко на Ниле для собственной пирамиды. В сейфе своем он прятал от всех секретный… но детальный (до последнего гвоздя) проект, разработанный фирмой Маккима и Уайта. С современной-то техникой, с паровыми-то лопатами, с кранами, с полуфабрикатами можно отгрохать сносную пирамиду за три года. Эти дела будоражили большого американа, как первая любовь. Все будет в этой пирамиде: Палата фальшивого короля и Палата истинного короля, Неприступная сокровищница, Гранд-галерея, Спускающийся коридор, Поднимающийся коридор, Тайный ход к берегам Нила – все будет, что надо.

Первая остановка – Гиза. Он хотел тут авансом почувствовать вечную энергию, которую будет представлять, когда умрет и восстанет в лучах солнца, чтобы снова народиться. Пароход причалил ночью, и он с правого борта наблюдал силуэты огромных пирамид на фоне синего неба, не без звезд. Тут уже поджидали его платные доброхоты в арабских бурнусах. Они вмонтировали его верблюду меж двух горбов, и вся экспедиция направилась ко входу в Великую пирамиду. Пренебрегая советами знающих людей, богатый человек решил провести ночь внутри пирамиды. Он надеялся – за одну ночь – узнать диспозицию Осирисовой КА, то есть души, а также БА, то есть физической живучести. Он шел за своими гидами вниз по коридору. Свет факела, огромнейшие согбенные тени по стенам и потолку. Повороты, повороты, разные там лазы, которые приходилось преодолевать ползком на всех четырех, протискивание через последнюю апертуру, и вот он в середине, в самом сердце. Здесь он заплатил гидам половину оговоренной суммы для того, чтобы они не забыли прийти за ним завтра, иначе у них не сойдется баланс. Получив на прощание пожелание спокойной ночи, он остался один. Всего лишь кусочек неба синего в конце узкой воздушной горловины да единственная звездочка вдали.