День рождения кошки - Набатникова Татьяна Алексеевна (читать книги онлайн полные версии TXT, FB2) 📗

Дрогнуло сердце, Лена с тех пор как увидит из окна — идет по двору молодой человек с «дипломатом», так и гадает: он? Уже раза четыре видела одного. Наверное, он. Ходит, сердечный, по вызовам. Вызовов много, детей уйма, ужас! (Еще бы, сливки есть, и рожают бесстрашно все новых и новых, убежденные, что так оно в мире всегда и пребудет.) Наверное, он. Свои-то, околоточные мужики не носят «дипломатов». Собираются во дворе по вечерам и часами беседуют, стоя кружком.

Дочка вышла во двор с маленькой машинкой. Беда с этой машинкой, всем она нравится. Вот рыжий братец догнал обидчика, отнявшего машинку, заботливо вернул ее девочке и потом долго стоял перед нею с кротким видом — упивался своим великодушием. Эти благородные порывы знакомы всем хулиганам. Рыжий стоит перед девочкой, великодушие его разрастается снежным комом, да и должно же развалиться, не вынеся собственной тяжести. Спустя полчаса он потихоньку стянул у нее эту машинку и снес ее домой.

Пора, впрочем, забирать дочку. Лена вышла во двор; тронулась и притормозила, поравнявшись с Леной, машина слесаря. Он выглянул поздороваться. Сизый селезень, называла его Лена про себя. Лицо его было полно закоулков, в которых таились оттенки многих чувств, они складывались по-разному, переливаясь, как сизое оперение, и читать с его лица эту повесть, наверное, не наскучило бы долго. Вместе с приветствием на его лице прочитывалось: «Смотри, а у меня машина, а ты не знала?» — совершенно мальчишечье, и: «Что это на цепочке у тебя, талисман, да?» — любопытное, и: «Сразу видно, что ты молодец!» — ухажерское, на всякий случай, и: «Уважаю таких» — одобрительное бюргерское. Да каких?! А по-за мусорными кучами новостройки гоняли друг друга растленные городские кобелишки, весна их одолевала приступами неисполнимой любви.

Притча: приехал в город цирк, и афиши возвестили, что человек будет залезать в бутылку. Народу собралась толпа, вынесли на арену бутылку, вышел и обещанный человек. Походил-походил, позалезал-позалезал — не залез. Ушел. Публика возмущаться, а ей: кто вам обещал, что он залезет?

Вспомнила Лена притчу и горько рассмеялась. Никто вам ничего не обещал! Она сидит у темного окна на кухне, муж сказал ей сегодня: «Заткнись!», и вот она не спит, и он там тоже не спит, но они не могут успокоить друг друга. Лена не винит его. Она сама могла бы сказать ему «заткнись» и даже почище того. Но он ее опередил. Сидеть ей в темноте еще долго. Надо износить злость дотла, истратить, иначе не уснешь. Интересно, каково поживает слесарь — сизый селезень? Некоторые знакомые Лены разошлись и снова в поиске. Брачные объявления дают. Надеются на удачу. Есть ли хоть одна удача среди этих бедных человеческих попыток? Наверное, есть, иначе откуда, из каких примеров люди черпают надежду? Но Лена не знает таких примеров, нет. Говорят, восемьдесят процентов разводов происходит по заявлениям женщин. Восемьдесят процентов брачных объявлений дают тоже женщины… Утром они помирились.

Дочка заболела, пришел врач. Оказалось: он. С «дипломатом». Он прикасался к девочке так, будто хотел не столько выявить болезнь, сколько тут же, этим прикосновением немедленно помочь ей. Он был юноша, прячущий усталость. Каждый день на много часов он погружался в среду чужой боли — как водолаз в толщу вод, как рабочий-гальваник в яд испарений — и на сколько же его хватит сидеть в прихожей на корточках и раздумывать, как бы облегчить муки Валиному «ребенку».

Он сказал: опасный отит, надо показаться лору; запись туда за неделю вперед и прием раз в неделю, но постарайтесь попасть.

Лор их принял без записи и без лишних слов — еще не научился отказывать в помощи. Тоже оказался совсем юный, тоже прикасался к девочке целительно, и она доверялась его рукам. Он выходил раз покурить, и, когда шел мимо томившихся в коридоре матерей с детьми, клонил голову, виноватый перед ними за боль, за очередь и за свое неумение сделать мир совершенным.

Вот уже недели две Лена не слышит плача за стеной. Ей хочется думать, что «ребенок» пошел на поправку, хотя путь его болезни один: каждый приступ пожирает часть его мозга. Но пока он перемогается и молчит, не напоминает взрослым об их ничтожестве — и спасибо. Валя вышла на работу, потому что приехала ее бабушка и смотрит за «ребенком». Ну, бабушка вынесет. Бабушке в привычку выносить, она не юноша-врач и не истеричка, способная не спать ночь из-за мужнина «заткнись».

Дай бог Вале хоть на работе забываться. Муж ее «объелся груш». Но Валя все равно улыбается. От великодушия. Чтоб не взваливать на мир свои огорчения. Миру и так хватает.

— Поднимай ноги! Иди по-человечески!

Стояла глубокая ночь. Лена проснулась и мгновенно все поняла. Одного этого ржавого голоса было довольно. В нетронутой тишине ночи он бесчинствовал один, нестерпимый, как визг пилорамы, как скрежет железа о стекло, и издавать его могла только какая-нибудь «карлица», лицо которой, Лена поручилась бы, выглядело так, как если бы резиновую голову надули, а потом сверху сплюснули.

— Поднимай ноги! Иди по-человечески! — с визгом царапала она по стеклу, по нервам, неотступно преследуя жертву. — Да пойдешь ты?!. Поднимай ноги!

Самое жуткое было это «по-человечески», косноязычное, с «ц» вместо «ч», произносимое не человеком — НЕДО…

Голос уже миновал окно, стал удаляться за многократные преграды панельных стен. В ответ ему не слышалось ни звука, ни всхлипа, даже ни шарканья маленьких ног, один ужас навис тишиной и силился прикрыть мальчика (конечно, то был мальчик! — они рожают, чтобы было на свете хоть одно существо, беззащитное перед ними), но не мог заслонить его, а эта злобная ястребица налетала сверху, выпростав клюв, подстерегая каждый его шаг, сделанный не по ее нраву, а сделать по ее уже не было возможности, потому что ястребица нуждалась в неистовом поклеве.

— Кому я сказала, тварь! Поднимай ноги! Иди по-человечески! — голос захлебывался в сладострастии силы, которой не было противосилия.

Вот уже теряются где-то в тишине и темноте — этот давно настигший и давно всемогущий, но длящий истязание голос и его жертва. Лена вскочила с постели. Уже не видно из окна. На часах ровно два. Ни души больше на улице, весь город увяз в сладком клею сна, утоп, ушел на дно, не слышит этой ястребицы, не знает про муки ее детеныша. Некому прийти ему на помощь, а он и не ждет помощи. Разверзнись, земля, укрой его.

А сон как сладкий мед, в постель бы назад, но — встряхнуться! Быстро в прихожую! Плащ, в комнатных тапках — мягче догонять, ключ, дверь оставить незапертой, пригодится!

Сердце стучало, круто переключенное со сна на подвиг или на преступление — что Бог пошлет. Вон они. Мальчик в свете дальнего фонаря возвышался над тротуаром вряд ли больше, чем та занеженная девочка, что спала сейчас, сытая и умытая, в мягкой своей постели у Лены дома. «Карлица» неотвратимо нависала над ним хищной птицей, а он брел, забывая вздрагивать, трясина ночного времени уже наполовину поглотила его сознание. Шаги Лены, днем погасшие бы в шуме улицы, как в ковре, раздавались сейчас беспощадными шлепками. Что ж, тогда нападение и грабеж. Быстрота и натиск. Как там с гневом? Это важно. С гневом в порядке, хватит расшибить эту «карлицу» в лепешку, если понадобится. Неслась на таран — только бы не струсить. «Карлицу» ударило, снесло, она прошоркнулась по асфальту. Лена схватила мальчика раньше, чем та упала. Схватила, прижала к себе, хватит предавать их, хватит дезертировать от них в уют своего нейтралитета. Она бежала с ним на руках, ветер мешался в ушах с воплями поверженной, никогда ей не догнать Лену; дворами, запутать. В подъезде нет света, отлично. Она спохватилась наконец взглянуть в лицо мальчика, уж больно он безволен; отняла его голову от своей напряженной руки — мальчик спал глубоким сном, запав в него, видимо, немедленно в тот же миг, как его оторвали от земли и освободили, осужденного в два часа ночи «поднимать ноги», пересекая бесконечность пустых улиц.