Маэстро - Волкодав Юлия (читать хорошую книгу полностью TXT, FB2) 📗
Кофе она приготовила быстро. Современные технологии, дело нехитрое. Капсула с сухим молоком, капсула с молотой арабикой, два щелчка – и под давлением в несколько атмосфер горячий напиток струится в чашку. Марат варил кофе по-настоящему, в медной джезве, привезенной из любимой Республики. Сокрушался, что приходится ставить джезву на газ, а не на горячий песок, как делали у него дома. Марик любил кофе, три чашки в день – минимальная норма. Марик, Марик, Марик… Столько лет прошло, а диалог продолжался.
На кухонном столе ждал ноутбук. Розовая крышка, белые клавиши, окно в большой мир. Подарок Андрея Кигеля. Мальчики продолжали ее опекать после ухода Марата, словно чувствовали себя виноватыми. Знаменитый триумвират распался, и ей все еще казалось это несправедливым.
Несколько кликов мышкой, пальцы выбивают на клавишах привычное сочетание букв. Каждое ее утро, во сколько бы оно ни начиналось, знаменовалось одним и тем же ритуалом. Да, было бы глупо надеяться на новости о нем. Теперь она сама источник всех новостей, связанных с именем Марата Агдавлетова: ее интервью, ее передачи, заметки о каком-нибудь мероприятии памяти артиста, в котором она принимала участие. Но избавиться от этой привычки она не могла.
Статья, попавшаяся на глаза, была незнакомой. Мария Алексеевна нажала на ссылку. Замелькали, подгружаясь, картинки. Алла Дивеева? Откуда-то она помнила это имя. Фотографии с Маратом. Совсем старые, черно-белые. Марик молодой и какой-то раздраженный на снимке. Словно ему неудобно, что его фотографируют. Еще один снимок, чуть более поздний. Такой Марат, каким она его очень хорошо знала. На заднем фоне Дуомский собор. Это Милан, ошибиться невозможно. И все то же, хотя и потрепанное временем, женское лицо.
Заголовок у статьи был громким. «Неизвестные подробности жизни Агдавлетова». Но кто сейчас обращает на такие внимание? Уж точно не артисты, привыкшие к вывертам желтой, зеленой и какой угодно прессы. Мария Алексеевна давно поняла, что надо себя ставить выше этого. И тогда все сплетни, сочащиеся ядом статейки и жадные взгляды бессовестных журналистов, пытающихся наскрести сенсацию, будут разбиваться о твое равнодушие и брезгливость.
А дальше, под заголовком, не слишком конкретный, но эмоциональный текст, рассказывающий, что в Италии живет «самая большая любовь Марата Агдавлетова» популярная писательница Алла Дивеева, которая до сих пор не может смириться с уходом великого певца и в настоящий момент трудится над книгой об их романе, обещающем стать настоящей сенсацией.
Далее шли выдержки из будущего романа. Короткие, но поражающие степенью откровенности. Не оставалось сомнений, что журналисты, готовя материал, выдернули самые жареные куски. Их Мария Алексеевна просмотрела по диагонали, сразу догадавшись, что ее ждет. «Невероятный любовник», «утро начиналось с секса», «горничные стучали в наши двери и просили вести себя потише», «музыканты ненавидели меня, потому что к концерту у Марата просто не оставалось сил». С будущей книгой было все ясно.
Мария Алексеевна усмехнулась и сделала очередной глоток уже подостывшего кофе.
– Ты слышал, Марик? Невероятный любовник. Неужели это все, что стоило о тебе рассказать? Кто эта Алла? Та странная девушка, что несколько раз устраивала тебе скандалы, когда мы начали встречаться? Я помню, ты говорил, что она из твоих неадекватных поклонниц, но я не особенно тебе поверила – твои поклонницы всегда вели себя иначе. Не зря не поверила, да, мой хороший?
Ответа, как всегда, не последовало.
– И что мне прикажешь теперь делать? Каждый встречный журналист начнет спрашивать, читала ли я эту книгу и как я к ней отношусь. Очень «приятный» сюрприз. Я надеюсь, хотя бы не окажется, что у нее есть парочка детей от тебя? И почему их всех тянет на мемуары потом, когда главный герой уже ничего не скажет в свое оправдание?
Этот вопрос уж точно был риторическим. Мария Алексеевна допивала кофе на фоне просыпающейся Москвы за окном и грустно улыбалась своим мыслям. О Марате действительно стоило написать книгу. Но с совершенно другими акцентами.
* * *
Перед концертом Мария чувствовала непривычное волнение, да и неслучайно. В столице Республики она выступала впервые и, хотя все билеты были проданы, на душе кошки скребли. Среди артистов ходили слухи, что работать в Республике крайне сложно: мало того, что здесь у каждого второго музыкальное образование, а в зале собираются сплошь меломаны и ценители высокого искусства, к коему эстрада никак не относилась. Поговаривали, что среди эстрадных артистов местная публика ценит только одного певца – Марата Агдавлетова. Ему как сыну своей земли прощается «легкая музыка».
Мария поглядывала в зал сквозь щелку в занавесе и нервно вышагивала из одного конца сцены в другой. Надо было сосредоточиться на предстоящем выступлении, хотя бы на песне, которой она собиралась открывать концерт. Войти в образ, настроиться. Она давно убедилась, что чистота звучания голоса напрямую зависит от тех эмоций, которые ты испытываешь. Можно спеть точно по нотам, но сфальшивить в интонациях, и публика останется разочарованной. Так что психологическое состояние артиста не менее важно, чем физическое.
Но вот сосредоточиться не получалось. Все ее мысли занимал Марат. Что в нем так ее зацепило? Голос? Голос она слышала и раньше. Черные глаза, окруженные такими же черными, слишком длинными и выразительными для мужчины ресницами? Или его застенчивость, совершенно не вяжущаяся с его дикой популярностью? Не застенчивость, а интеллигентность, мысленно поправила она себя. Их так легко спутать.
Так странно. Она ждала эту поездку, очень хотела вырваться в теплый, солнечный город, славящийся восточными сладостями, чудесным климатом и гостеприимными людьми. Предвкушала не просто гастроли, а возможность отдохнуть от сырой и слякотной Москвы и унылых однообразных городов, в которые ее в последнее время заносил гастрольный ветер. Радовалась, садясь в самолет. А когда долетели, настроение переменилось. И столица Республики показалась не такой уж нарядной, хотя встречали ее радушно, угощали чаем с пахлавой и в гостинице поселили вполне приличной. Но мысль о том, что она на три недели заперта здесь и они не пересекутся случайно в коридорах Кремлевского дворца с Маратом, не встретятся где-нибудь на телестудии, нагоняла тоску.
Прозвучал третий звонок, зашевелился занавес. Пора было начинать концерт.
– Удачи, Машенька, – шепнул ей Потапыч, бессменный конферансье ее коллектива, и первым шагнул на сцену – приветствовать публику и представлять певицу Марию Беляеву.
А зал и правда оказался сдержанный. Интеллигентные, внимательные лица, многие мужчины при галстуках, женщины в нарядных, но целомудренных платьях, не открывающих ничего лишнего. Своеобразная публика. Слушают вежливо и так же вежливо аплодируют после каждого номера. Так вежливо, что Марии никак не удавалось расслабиться, почувствовать энергетику зала, начать наслаждаться музыкой и собственным пением. Напротив, с каждой новой песней концерт все больше напоминал ей выпускной экзамен в Гнесинке перед строгой комиссией, когда об удовольствии и речи не идет – сдать бы, не провалить!
Работали одним отделением, стандартные два часа. И к середине второго часа Мария чувствовала себя тщательно отжатой половой тряпкой, серой и бесформенной, ни у кого не вызывающей эмоций. Нет, это невозможно. Она не выдержит здесь три недели. С такой публикой? Увольте! Лучше перед членами ЦК петь, даже среди них находятся живые глаза и лица.
А впереди оставался последний, ее любимый блок лирических песен. Начинала она концерт всегда с композиций гражданского звучания, потом шли народные песни, а в конце лирика, которую публика всегда принимала на ура. Но сегодня Мария не чувствовала в себе сил петь о любви – уж слишком равнодушным казался ей зал. Но вступление новой песни уже играло, и пришлось петь. Первый куплет, припев, второй куплет. Текст Иванова, известного советского поэта, живого классика, всегда казался ей достаточно интересным, искренним. Правда, Иванов гораздо чаще писал про партию, БАМ и подвиги стройотрядов, но про любовь тоже как-то умудрялся. Однако сегодня складные строчки раздражали, казались фальшивыми, разбиваясь о стену вежливой холодности публики.
