Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович (читать книги полностью TXT) 📗
– Что у тебя с руками?
– Не отмываются.
– А ты с мылом пробовал?
– Довольно старая хохмочка, – говорит Нартай.
– Это руки труженика и пролетария, – вступается за него Эдик. – В радиусе десяти километров от нашего хутора Нартайчик известен, как великий механик по всем сельхозмашинам и тракторам любой конструкции! Кулибин, Ползунов, Вестингауз, а также Томас Альва Эдиссон в сравнении с ним – просто маленькие дети.
…Когда шли уже от станции по лесной тропинке, я сказала Эдику:
– Слушай, ты же неплохо зарабатываешь. Вокруг тебя всегда толпа, какая мне и не снилась! Неужели ты не можешь заработать на старенький автомобиль? Вы же так далеко живете…
Эдик рассмеялся и сказал загадочную для меня тогда фразу:
– Я тут подрядился было на одно дельце, чтобы заработать на машину, но в качестве гонорара получил Нартая.
По лесной тропинке Эдик шел впереди, за ним я, за мною – Нартай. Темень, треск сухих веточек под ногами, луна еле-еле голубовато посверкивает сквозь кроны деревьев…
– На меня нечего бочку катить, – сказал Нартай. – Я здесь ненадолго. Так что тебе все равно о машине надо думать… Кстати, не грех бы еще разок в консульство наведаться. Мы завтра не работаем на Мариенплац?
– Нет.
– Шён гут! Я тогда завтра с утра возьму твой велосипед и уеду к Зергельхуберам на озеро. Я им еще на прошлой неделе обещал перебрать их дизелек на сейнере. А то он у них совсем не тянет. Зергельхубер уже купил весь ремонтный комплект – вкладыши, поршни, кольца. Лишь бы там коленчатый вал не пришлось растачивать… Я до обеда там поработаю, а к трем часам двинем в город. О'кей?
– О'кей, о'кей… – говорит ему Эдик. – А как ты договорился с этим капиталистом от рыбного промысла?
– Он обещал сто пятьдесят марок.
– А такой ремонт стоит около тысячи. Если не больше.
– Ну, и плевать! Я же по-черному вкалываю, без налогов! И потом, мне это самому просто в охотку!
– Ох, нерасчетливый ты тип, Сапаргалиев! – вздохнул Эдик. – Не быть тебе богатым и зажиточным.
– Ты у нас очень расчетливый. Нормальные люди покупают в Кауфмаркте мясо за шесть марок и живут неделю, горя не знают. А артист Петров покупает скампи в чесночном соусе по десять марок за сто грамм. Знаешь, Катя, когда Эдька первый раз привез полкило этих скампи в «Китцингер-хоф» и выставил их на стол вместе с куском копченого угря марок за сорок, наши старики чуть сознание не потеряли! Тетя Наташа, бедная, молитвы шепчет, а дядя Петя от изумления так надрался, что мы его потом полночи откачивали!
– Ну, есть грех, есть грех… Люблю я скампи! Но это мой единственный недостаток, Катя. Скажи ей, Нартай!
– Как же, единственный… Слушай его больше.
И эти два представителя нашего родного российского дурачья – не умеющего ни экономить, ни по достоинству оценивать свой труд, ни воспринять уклады чужой жизни, даже когда они чрезвычайно полезны и разумны, – вдруг стали мне так симпатичны, что просто комок в горле застрял…
Иду между ними по лесной тропинке, слушаю их трепотню, понимаю, что они немного передо мной выдрючиваются, а все равно, не могу сдержаться – слезы так и катятся, так и катятся. Хорошо, что темно и ни черта не видно.
– А эти ваши «дядя Петя» и «тетя Наташа» – они, что, русские? – спрашиваю, чтобы не молчать.
– Что ты! – говорит Нартай. – Натуральные немцы. Баварцы…
– Правда, Наташа, когда-то, лет пятьдесят тому назад, была украинкой, – говорит Эдик. – Но сейчас… Тут Нартай прав – они натуральные баварцы.
Пока я принимала душ, ребята соорудили ужин. Даже с выпивкой.
Спать они меня уложили в комнатке Эдика. Сами улеглись у Нартая, в пристройке, которую соорудили всего лишь три недели тому назад. Чистенько, уютно…
Я в три секунды отключилась.
Проснулась – ни свет, ни заря. Слышу за стенкой шепот Эдика:
– Да подождет этот твой… Как его?
– Зергельхубер! – шипит Нартай. – Но я же обещал ему…
– Подождет этот Зергельхубер до завтра! Не сдохнет. А то ты сейчас уедешь, а я, как дурак, буду один со стариками разговаривать. Мало ли что они подумают… Неохота каким-то козлом выглядеть и девку в дурацкое положение ставить.
– Тихо ты! Услышит же…
– Да дрыхнет она без задних ног!.. Не уезжай, Нартайчик, прошу тебя. Останься. Ты же знаешь Наташу! Она губки подожмет и станет смотреть в сторону. И будет делать вид, что ничего не понимает. За старика-то я не боюсь. Он свой мужик…
– А ты сразу скажи ей: «Не волнуйтесь, тетя Наташа, мы и за нее будем вам платить двести марок в месяц. И с троих у вас уже будет получаться – шестьсот!» А она каждый пфенниг считает… Я уже обещал, что приеду. Он ждет, понимаешь?
– У тебя телефон его есть?
– Кого?
– Ну, этого… Как его?!
– Зергельхубера?
– Да.
– Есть.
– Ну, пойди к старикам, позвони ему сейчас от них. Скажи: «Эндшульдиген зи, битте, герр… Как его?.. Битте, вартен зи бис морген. Хойте их нихт канн арбайтен. Их бин хойте кранк…» Или еще что-нибудь придумай. Сходи, позвони. Все-таки вдвоем разговаривать всегда легче… А, Нартайчик?
– Ладно… – шипит Нартай. – Черт с тобой. Пойду звонить… А ты не грохочи здесь, дай ей хоть отоспаться. Она вчера шла по лесу и плакала. Я видел, просто говорить не хотел.
– Ну вот… А ты собираешься уехать.
– Ладно. Повтори-ка, как мне сказать по-немецки… Погоди! Я лучше запишу русскими буквами.
И слышу через тоненькую деревянную стенку, как Эдик начинает диктовать Нартаю, что сказать этому Зергельхуберу.
Как они уломали стариков Китцингеров оставить меня пожить в их сарае – я до сих пор толком не знаю!
Но они умудрились дотолковаться с Наташей и Петером – при том, что Эдик тогда по-немецки говорил примерно так же, как Наташа по-русски, а Нартай со старым Петером общался лишь при помощи русских матюгов, технической терминологии и откровенной симпатии друг к другу. Когда они в «Китцингер-хофе» вдвоем – их водой не разольешь! Вот приедете к нам – сами увидите.
Короче, слышу – ушли… Я вскочила, физиономию ополоснула, собрала свою сумку, сделала, на всякий случай, «морду лица» – глаза чуть подмазала, губы припудрила. И сижу. И жду. И ни одной мысли в голове. Где сегодня ночевать?.. Как жить дальше?.. Почему Джефф не отвечает?..
Сижу в состоянии какого-то утреннего отупения, и только одно желание чуть шевелится в башке: вот сейчас снова прилечь, заснуть тихонечко, и больше уже никогда не просыпаться.
Нет, думаю, не годится. Найдут мой труп в этой каморке – кто виноват?! Сразу же возьмут за шкирку Эдика и Нартая. А они тут ни при чем. Покойница сама хотела тихого конца… Но ведь это еще доказать надо! У покойницы не спросишь. «Бедная, бедная девочка… Такая была молодая, такая красивая… Ну-ка, ну-ка, что нам тут вскрытие покажет?.. Ах, она была еще и беременна?! Даже на третьем месяце?..» И обвинят ни в чем не повинных Нартая и Эдика черт-те в чем и сошлют их ни за что, ни про что в какую-нибудь ихнюю германскую Воркуту лет на десять-пятнадцать…
Нет! Тут сдохнуть я просто не имею права! С моей стороны по отношению к этим ребятам – это было бы колоссальным свинством.
Часа через полтора приходит Эдик и говорит:
– Пошли.
Я сумку на плечо, гитару в руку, а Эдик мне и говорит:
– Нет, это ты все оставь. Это тебе сейчас ни к чему. Паспорт захвати на всякий случай. Он у тебя с собой?
– А где же еще? – говорю.
И показываю ему свой паспорт. Он покрутил его в руках и так удивленно спрашивает:
– Что за паспорт-то?
– Обыкновенный, – говорю. – Израильский.
– У тебя даже паспорт израильский?.. – удивляется Эдик.
– А ты что думал? Что я на экскурсию туда ездила?
– Ну и дела! – говорит Эдик. – Пошли…
Выходим мы из его комнатки и оказываемся в огромном сарае. Я вчера с вечера, в темноте и не сообразила, где мы. Думала – дом, как дом…
