«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
– Как это, «выдувает»? – говорит зам возмущенно. – У нас же перестройка! Ну что не понятно?
– Да все понятно, – говорит интендант, а сам стоит перед замом и не думает уходить, – только лучше дайте, товарищ капитан третьего ранга, а то хуже будет.
У интенданта было тайное задание от командира: из зама вино для Петровича выбить. Иначе, сами понимаете, жизни не будет.
– Что значит «хуже будет»? Что значит «будет хуже»? – спрашивает зам интенданта.
– Ну-у, товарищ капитан третьего ранга, – заканючил интендант, – ну пусть он напьется…
– Что значит… послушайте… что вы мне тут? – сказал зам и выгнал интенданта.
Но после третьего захода зам сдался – черт с ним, пусть напьется.
Налили Петровичу – раз, налили – два, налили – три, а четыре – не налили.
– Хватит с него, – сказал зам.
Я вам уже говорил, что если Петрович не пьет, то всем очень грустно становится.
Сидит Петрович в центральном, в кресле командира, невыпивший и суровый, и тут он видит, как в центральный зам вползает. А зам в пилотке. У нас зам считал, что настоящий подводник в походе должен в пилотке ходить. С замами такое бывает. Это он фильмов насмотрелся.
В общем, крадется зам в пилотке по центральному. А Петрович замов любил, как ротвейлер ошейник. Он нашего прошлого зама на каждом выходе в море гноил нещадно. А тут ему еще кто-то настучал, что это зам на вино лапу наложил. Так что увидел Петрович зама и, вы знаете, даже ликом просветлел.
– Ну-ка ты, хмырь в пилотке, – говорит он заму, – ну-ка, плыви сюда.
Зам подошел и представился. Петрович посмотрел на него снизу вверх мутным глазом, как медведь на виноград, и говорит:
– Ты на самоуправление сдал?
– Так точно, – говорит зам.
– Ну-ка, доложи, это что? – ткнул Петрович в стяжную ленту замовского ПДУ.
Зам смотрит на ПДУ, будто первый раз его видит, и молчит.
– А вот эта штука, – тыкает Петрович пальцем в регенерационную установку, – как снаряжается? Зам опять – ни гугу.
– Так! – сказал Петрович, и глаза его стали наливаться дурной кровью, а голова его при этом полезла в плечи, и тут зам начинает понимать, почему говорят, что Петрович забодать может. Приблизил он к заму лицо и говорит ему тихо:
– А ну, голубь лысый, пойдем-ка, по устройству корабля пробежимся.
И пробежались. Начали бежать с первого отсека, да в нем и закончили. Зам явил собой полный корпус – ни черта не знал. Святой был – святее всех святых.
В конце беседы Петрович совсем покраснел, раздулся, как шланг, да как заорет:
– Т е б я ч е м у у ч и л и в т в о е й а к а д е м и и? Вредитель! Газеты читать? Девизы рожать? Плакаты эти сссраные рисовать? А, червоточина?
Ты чего в море пошел, захребетник? Клопа давить? Т ы – п у с т о е м е с т о! Балластина! Пассажир! Памятник! Пыль прикажете с вас сдувать? Пыль?! Влажной ветошью, может, тебя протирать? А, бестолочь?
На хрена ты здесь жрешь, гнида конская, чтоб потом в гальюн все отнести? Чтоб нагадить там? А кто за тебя унитаз промоет? Кто? Я тебя спрашиваю? У него ведь тоже устройство есть, у унитаза!
З д е с ь з н а т ь н а д о, з н а т ь!
Ты на лодке или в почетном президиуме, п и д о р я с и н а? А при пожаре прикажете вас в первую очередь выносить? Спасать вас прикажете? Разрешите целовать вас при этом в попку?
Ты в глаза мне смотри, куль с говном!
Как ты людей за собой поведешь? Куда ты их приведешь? А если в огонь надо будет пойти? А если жизнь отдать надо будет? Ты ведь свою жизнь не отдашь, не-еет. Ты других людей заставишь за тебя жизнь отдавать! В глаза мне смотреть!
Зачем ты форму носишь, тютя вонючая! Погоны тебе зачем? Нашивки плавсостава тебе кто дал? Какая… тебе их дала?!! Пилотку он одел! Пилотку!
В батальон тебя надо! В эскадрон! Коням! Коням яйца крутить! К о м и с с а р ы…
Зам вышел из отсека без пилотки и мокрый – хоть выжимай. Отвык он в академии от флотского языка. А впрочем, может, и не знал он его вовсе.
Вечером Петровичу налили. Петрович выпил и стал – душа-человек.
Как твоя фамилия?
Чего наш советский офицер боится? Он боится жену: она навредить может; тещу; соседей; милицию; советских граждан на улице и в транспорте; хулиганов: они по морде могут дать; и свое начальство.
А чего наш советский офицер совсем не боится? Он совсем не боится мирового империализма.
А чего он боится больше всего? Больше всего он боится своей фамилии.
Возьмите любого офицера на улице за верхнюю пуговицу и спросите его:
– Как ваша фамилия?
– Мо…я?
– Да, да, ваша, ваша, ну?
– Этот… как его… Иванов… или нет… то есть Петров…
– А может, Сидоров?
– Точно! Сидоров, – от настоящего офицера его собственной фамилии на улице никогда не дождешься.
Первый страх у него уже прошел, теперь будьте внимательны.
– Разрешите ваши документы.
Документы от него вы не получите: может, вы скрытый офицерский патруль? Так зачем же ему усложнять свою жизнь? Нет у него документов.
– Дома забыл, – вот так, а вы как думали?
– А пропуск у вас есть?
– Какой пропуск?
– Ну, любой пропуск, где написана ваша фамилия.
– Пропуск у нас есть, но в руки вам его не дам: там не написано, что его в руки можно давать.
А сейчас он от вас убежит, вот смотрите:
– Ой!!! – кричит он и делает испуганное лицо. —
Осторожно! – и хватает вас за рукав, увлекая за собой. При этом он смотрит вам за ухо так, словно вас сзади именно в этот момент переезжает автокар.
Вы инстинктивно оборачиваетесь; ничего там сзади нет, а офицер уже исчез. Пуговицу себе срезал, за которую вы держались, и исчез. Можете ее сохранить на память.
Мой лучший друг, Саня Гудинов, – редкий интеллигент, два языка, – когда его вот так берут на улице, напускает на себя дурь, начинает заикаться и называет себя так:
– Го… го… гоша… Го… го… го… лованов!
Патруль тут же прошибает слеза от жалости к несчастному офицеру-заике, и он от него отстает: грех трогать калеку.
– Заикой меня делает служба, – говорит в таких случаях Саня.
Но лучше всего действует напористый нахрап, ошеломляющая наглость и фантастическое хамство.
Вот мой любимый рыжий штурман, который вошел в мое полное собрание сочинений отдельной главой, тот полностью согласен с Конецким: с патрулем спорят только салаги.
– Главное в этом деле, – любил повторять рыжий, – четко представиться. Чтоб не было никаких дополнительных вопросов.
– Туполев! – бросал он патрулю быстро с бодрой наглостью. – Я. Ка… ве-че сорок ноль сорок.
И патруль усердно записывает: Туполев, ЯК-40…
Только полные идиоты требовали от него документы: штурман обладал монументальной внешностью, и его ужасные кулаки сообщали любому врожденное уважение к ВМФ!
Должен вам заметить, что страх перед своей фамилией, или, лучше скажем, бережное к ней отношение – это условный рефлекс, воспитываемый в офицере самой жизнью с младых ногтей: начиная с курсантских будней.
– Товарищи курсанты, стойте! – останавливал нас когда-то дежурный по факультету. – Почему без строя? Почему через плац? Почему в неположенном месте? Фамилии? Рота?
Этот дежурный у нас был шахматист-любитель. Страсть к шахматам у него была патологическая. Кроме шахмат он ничего не помнил и рассеянный был – страшное дело. А все потому, что он в уме все время решал шахматные кроссворды. Но главное: он был начисто лишен фантазии, столь необходимой офицеру. Полета у него не было.
– Курсант Петросян, – прогундосил Дима, стараясь походить на армянина.
– Курсант Таль, – поддержал его Серега.
Мне пришлось сказать, что я – Ботвинник, чтоб не выпасть из общего хора. Дежурный, ни слова не говоря, нас задумчиво записал и отпустил. Наверное, перед ним в этот момент явился очередной кроссворд.
Когда он доложил начальнику факультета, что у него Таль, Петросян и Ботвинник пересекли плац в неположенном месте, то наш славный старый волкодав воскликнул:
